Вечером, вернувшись домой, Никита рассмотрел брошь. Вещица и впрямь была изящной. Подумав, что когда-нибудь он подарит ее Але, Никита раскрыл сумку, чтобы положить туда брошь. Коснувшись подкладки – старого, вытертого бархата, – он вдруг нащупал рукой какую-то бумагу, скрывавшуюся под разорвавшейся материей. Никита развернул пожелтевший от времени лист бумаги. Размашистым неровным почерком на французском языке там было написано: «Мария, я буду любить тебя всю жизнь. Любить после жизни. Всегда. Поль». И дата – двадцать четвертое декабря тысяча девятьсот четырнадцатого года.
«Надо же, сто лет назад! – подумал Никита. – Интересно, какой была женщина, которой клялись в вечной любви? Как она выглядела, какие у нее были привычки, любила ли она человека, написавшего эти слова?»
Поезд, на котором Поль уезжал на фронт, уходил в сочельник.
Поль и Мария прощались. На перроне было суетно и людно. Казалось, сам воздух этого серого холодного вечера был пропитан напряжением; оно проявлялось по-разному: у кого – слезами, у кого – нарочитым весельем. А Мария просто застыла, окаменев от беды, коей стала скорая разлука с Полем. До отправления поезда оставалось всего несколько минут, нужно было успеть сказать самое важное. Поль, гладя волосы Марии, прошептал, что в ее рыжих волосах запуталось солнце, а эти глаза Мария не иначе как украла у кошки. «Да, конечно, Мари, эти зеленые звезды предназначались какой-нибудь кошке, но шутка Творца – достались тебе!»
Как бы ей теперь ни было грустно, она не могла не улыбнуться. Они ведь с Полем и познакомились с этих слов…
…Мария шла по залитому солнцем Монмартру, радуясь лету, своему новому, зеленому, в тон глазам, платью, собственной красоте. Мужчины бросали ей вслед восхищенные взгляды, но Мария никого не замечала – она была помолвлена, а это все равно что замужем. И когда за ней увязался высокий незнакомец в темном пиджаке, она даже не взглянула на него.
Тот, однако, оказался настойчив – прошагал за ней полквартала, а потом, забежав вперед, заявил, что не может так просто отпустить женщину с необыкновенными глазами, должно быть, украденными у кошки. «Пошляк!» – разгневалась Мария. Незнакомец ничуть не смутился, сказав, что он – художник и просто обязан ее нарисовать. Мария задохнулась от возмущения: «Да как вы смеете?!» Но в незнакомце – в выражении его глаз, в его улыбке, манере держаться – было что-то особенное, такое, что заставило ее взять протянутый им обрывок газеты, на котором он карандашом написал адрес своей мастерской.
А назавтра что-то заставило ее прийти в эту мастерскую и с вызовом сказать:
– Рисуй меня!
Он улыбнулся (как-будто знал, что она придет!), вытащил шпильки из ее волос, отчего волосы упали на плечи, снял с нее блузку и на стене своей обшарпанной комнаты углем нарисовал Марию: водопад волос, нежная шея, выпуклые соски.
…А дальше все было очень по-парижски – старая мансарда, вино в бокалах, закат, тающий вечер… В тот вечер Мария стала его музой, подругой, женой. И с того вечера она каждый день приходила в мастерскую Поля на Монпарнасе, из окон которой была видна белая базилика Сакре-Кёр.
Рядом с Полем, в этой убогой, маленькой комнате, Мария провела лучшие дни своей жизни. Она забыла все, чем жила раньше, забыла, что вскоре выходит замуж – прошлое потускнело, износилось, стерлось. Значение теперь имели только талант Поля, его картины, их любовь.
Поль был совершенной противоположностью ее серьезному, красивому, богатому жениху Жану – беспечный, неказистый, без гроша в кармане. В первый же вечер Поль сказал ей: «Милая моя, да, я нищий бродяга! И вряд ли когда-то стану другим! Приличной девушке лучше держаться подальше от такого, как я!» Он считал живопись своим призванием и впрямь имел незаурядный художественный талант, но его картины никто не покупал, и Поль бедствовал. Впрочем, Марию это ничуть не волновало, она убеждала любимого, что вскоре все наладится и его талант, в котором она не сомневается, оценят по достоинству.
Они не строили планов на будущее, просто радовались настоящему, проживая каждый день как последний. Поль, зная о предстоящем замужестве Марии, ничего от нее не требовал – они вообще не говорили о ее скорой свадьбе. В своей любви и страсти они существовали как в коконе, не замечая ничего вокруг. Между тем мир менялся – вызревало что-то темное, страшное, вскоре разразившееся войной.
В декабре, узнав о том, что Поля отправляют на фронт, Мария разорвала помолвку и рассталась с женихом. Она хотела быть честной с Полем.
Поль ее поступок не одобрил:
– Зачем?! Это война, Мария, я могу не вернуться…
Она улыбнулась:
– Я хочу ждать тебя с войны невестой, а не чужой женой! И… ты вернешься!
…Поезд тронется через пару минут. Мария вглядывалась в лицо Поля, стараясь запомнить каждую черточку, каждую дорогую сердцу деталь: его характерные жесты, вихры непослушных волос на макушке (у нее никогда не получалось пригладить ему волосы), его манеру прищуривать глаза, когда он тревожится или злится.
Как странно, еще недавно она думала, что их с Полем счастье зависит от нее, ей нужно только принять решение и разорвать помолвку с Жаном, но сегодня оказалось, что от нее ничего не зависит, что в их жизнь вмешались какие-то темные, роковые силы, которые хотят отнять у нее Поля. Абсурд! Она не отпустит его! Вцепится в него руками, неужели кто-то посмеет ее от него оторвать?!
– Ну что ты, – тихо сказал Поль, – прошу тебя, мы не сможем ничего изменить. – Он что-то вложил в ее руку. – Это тебе, Мария. Подарок на Рождество.
Она раскрыла ладонь и увидела записочку от Поля и брошь – веточку сирени.
– Видишь, сирень! Значит, скоро весна! – улыбнулся Поль. – А весной я уже буду дома!
Она закусила губы, чтобы не разрыдаться. Так и запомнила: серый промозглый день, свинцовое небо, бледное лицо Поля, в воздухе запах отчаяния и долгой – длиною в жизнь – разлуки. Когда поезд тронулся, Мария подумала, что ее жизнь закончилась.
В марте ей сообщили, что Поль погиб.
И не осталось ничего: ни той мастерской, где они жили, ни его картин.
Только эта брошь, его прощальное письмецо и тысяча дорогих сердцу воспоминаний.
Никите было неловко, словно он прикоснулся к чужой тайне, стал свидетелем чужой любовной сцены. Что, однако, делать с этим письмом? Бумага такая ветхая, того и гляди рассыплется на глазах. Выбросить – невозможно. Тогда что?
Ночью он дошел до Сены и на набережной сжег письмо – осталась почти невидимая горстка пепла, которую мгновенно унесло ветром. Ветер времени подхватил письмо Поля, и оно полетело над Парижем через годы, земные пределы, расстояния – к той, кому предназначалось: юной, любящей, любимой… Живой.
Над Парижем сияли огромные звезды…
На следующий день Никита начал писать роман о девушке с легким характером и легким именем, которая как магнит притягивает неудачников, чтобы помочь им осуществить мечты и поверить в себя, о противоречивом герое, которому предстоит пройти долгий путь, прежде чем он поймет, что мечты даются нам вместе с силами для их осуществления, о старой актрисе со вздорным характером и невероятным талантом, о жизни, весь смысл которой – в поисках своего предназначения и любви.
Да, конечно, он писал книгу о любви. Об Алиной любви к нему, которую он разглядел только сейчас – через масштаб разлуки и расстояния, любви, поддерживающей его, как два сильных крыла; о своей любви к Але, пересилившей все прочие чувства; о любви Поля и Марии. О любви, которая никогда не кончается, над которой не властны ни смерть, ни время.
Пришла зима, и снова город зажегся белым снежным огнем. В один из вечеров, на исходе декабря, Аля зашла в ту самую кофейню, где они с Никитой когда-то познакомились.
Она сидела за столиком, за которым впервые прочла пьесу Никиты, и вспоминала вечер их знакомства. Вспомнив, как они с Никитой вдвоем встречали Новый год (шампанское в пластиковых стаканчиках, разгромленная комната), Аля подумала, что это была лучшая новогодняя ночь в ее жизни и что она бы сейчас отдала все, чтобы вернуться в ту ночь.
От воспоминаний ее отвлек телефонный звонок.
– Говорит Фельман! – весомо сказал голос в трубке. – Значит так, после праздников жду вас у себя в офисе вместе с вашим автором. Надо обсудить детали будущего проекта. С наступающим!
Фельман давно отсоединился, а Аля еще какое-то время продолжала сидеть, приложив трубку к уху, потом опомнилась, убрала телефон и вздохнула: где же я найду автора?
Никита закончил роман к концу декабря, в сочельник. Поставив в романе последнюю точку (вернее, многоточие, потому что финал его книги оставался открытым), он вышел в город.
Он бродил по праздничному Парижу, украшенному к Рождеству, расцвеченному тысячей огней, а потом ноги сами привели его к тому месту на набережной, где два месяца назад он отпустил в вечность письмо Поля.
Никита закурил. Сигарета в руке чуть подрагивала – он чувствовал себя усталым, но это была приятная усталость человека, завершившего важное дело, ни больше ни меньше – открывшего себя. Теперь он знал, что его предназначение – придумывать и рассказывать людям истории, которые носит над землей ветер времени, и уже думал, о чем будет его новая история (роман или пьеса – неважно).
А еще он подумал о том, что этот уходящий год оказался очень важным в его жизни – многое случилось, многое сбылось, но оставалось еще нечто (самое важное!), что он должен был успеть сделать до Нового года.
Эпилог
Последний в этом году спектакль отыграли. Аплодисменты! Занавес закрывается!
Аля вручила подарки коллегам, поздравив всех с Новым годом.
Постепенно театр опустел, стало тихо. Ей пора было ехать домой – до Нового года оставалось всего ничего. А дома ее ждали кот, шампанское и воспоминания. А то, что Новый год придется встречать в одиночестве, – это ничего… Ничего…