Слова миссис Пуглизи пробежали непрерывной строкой в моём мозгу: «Взрослый мужчина всё ещё живёт со своими родителями. У его мамы на прошлой неделе был инфаркт. Ты об этом слышала? Это объясняет, почему он больше не может контролировать свои наклонности. Такой стресс сводит людей с ума».
Моя рука тряслась. Коннелли так и не взял ежегодник. Я прижала его к себе.
Мягкий свист закрывающейся двери раздевалки донесся до лестницы. Мы оба напряглись от шума, окутанные маслянистым запахом старых обогревателей из раздевалки, которые были необходимы для обогрева влажного и холодного подвала независимо от времени года.
К нам приближались мягкие шаги.
Появился Габриэль с озадаченной улыбкой на лице.
Габриэль! Моё сердце бешено заколотилось. Он напоминал мне греческого бога с пушистыми волосами. Он был таким близким, таким неожиданным. Воздух стал сладким, как бывает, когда твоя жизнь уже не принадлежит тебе.
Коннелли, казалось, растворился в темноте трибун, прежде чем передумал и шагнул к Габриэлю, который был одет в бирюзовую футболку под цвет его глаз. Над верхней губой Габриэля едва заметно пробивались светлые усики. Мой взгляд метнулся к его ожерелью с бумажным самолётиком. Мир изменился, когда я представила, как холодный металл лизнул нежную кожу на моём горле.
– У тебя тоже есть, – сказал Габриэль, показывая на мою шею.
Мои колени подогнулись. Габриэль что, читал мои мысли?
Коннелли потянулся ко мне и помог встать прямо.
– Полегче!
Я встала ровнее и моргнула и за это время поняла, что Габриэль имел в виду зеленый мягкий ежегодник, который я прижимала к груди, идентичный его собственному. Конечно, он не мог заглянуть ко мне в голову. Клянусь, иногда я чувствовала себя обезьяной в одежде и надеялась, что этого никто не заметит.
– Я пришла, чтобы мистер Коннелли его подписал.
– Он и меня попросил прийти, – сказал Габриэль, улыбаясь своей медовой улыбкой. Когда тебе так улыбались, ты чувствовал себя, словно вернулся к солнечному свету после долгой жизни под землёй.
– Не могу позволить своим лучшим ученикам уйти на каникулы без хорошего послания, которое поможет им пережить лето! – Коннелли с важным видом достал из заднего кармана ручку. Его слова и веселый тон заставили меня улыбнуться, хотя я знала, что была далеко не лучшей его ученицей. Я решила не обращать внимания на немного странное чувство, которое у меня после этого возникло. У кого могут быть силы бояться, когда сбываются все их мечты?
– Коннелли и с тобой будет летом заниматься, Кэсси?
На прошлой неделе Коннелли объявил всем своим ученикам, что этим летом он будет давать частные уроки музыки всем желающим. Он сказал, что будет брать только 20 $ в час, что с таким же успехом могло бы быть и 2000 $ в час, если речь шла о моей семье. Хорошая новость заключалась в том, что кто вообще может хотеть преуспеть в кларнете?
– Да не, я только хочу дать подписать ежегодник, – я показала его, гордясь собой, что звучала так беззаботно и круто. Его волосы казались такими мягкими. Я представила, как провожу по ним пальцами, и по рукам пробежали мурашки. – Ты можешь тоже его подписать.
– Эй, – засмеялся мистер Коннелли и выхватил ежегодник из моих рук. – Я первый. И если ты не будешь ходить на уроки, то могу я хотя бы рассчитывать, что ты будешь продавать попкорн?
– Конечно!
– Отлично. Зайди летом ко мне домой. Может, вы с Габриэлем будете вместе продавать?
– Без проблем!
И мы стояли там, в этом безопасной тихой гавани, с улыбками и смехом, летними грёзами и автографами в ежегодниках, и это был последний раз, когда мы все трое были вместе.
В смысле – живыми.
Глава 16
Сефи подвинула ноги к проходу, чтобы я могла протиснуться к окну. Она посмотрела на мою ухмылку; мои волосы встали дыбом от влажности, а рюкзак был набит до отказа всякими вещами из шкафчика.
– Что это с тобой? – спросила она.
Я ничего не ответила. Вместо этого я встала и облокотилась на открытое окно, поставив подбородок на ладони, и смотрела на главный вход в школу, надеясь увидеть, как выходит Габриэль.
Я ждала до самой последней перемены, чтобы прочесть надпись в моём ежегоднике.
Кэсс, дорогая моя, надеюсь, что твоё лето пройдёт не слишком быстро! Мы с тобой увидимся, обещаю.
Дорогая моя.
Мы с тобой увидимся.
обещаю
В первый раз я прочитала выражение «лишиться чувств» в одном из любовных романов мамы Линн, который я позаимствовала (тайно), когда мы с Линн были близки. Это слово сразу же вызвало у меня отвращение. Как будто девушка не может даже включить свою собственную голову из-за мужественности какого-то парня. Но вот я стою без чувств из-за наспех накарябанной в ежегоднике заметки.
Сефи подтянула мне сзади джинсы.
– У тебя попа торчит.
Невозможно. Моя рубашка была заправлена внутрь. И всё же я плюхнулась на сиденье автобуса, закрыв глаза и всё ещё улыбаясь, позволяя сладкому запаху вымытой дождем сирени и выхлопам автобуса окутать меня.
– Габриэль подписал мой ежегодник.
– И что, мне уже бронировать время в церкви?
Её тон пронзил мою радость насквозь. Я приоткрыла один глаз.
– Что-то не так?
Её голова поникла, ближайшее ко мне ухо торчало из каштановых волос. Она держала письмо, Средняя школа Лилидейла, ИСД 734, с резиновым штампом в углу. Оно было смято, будто Сефи постоянно его сжимала.
Теперь оба глаза были открыты.
– Сефи! Неужели?
– Я завалила экзамен. Мне придётся ходить в летнюю школу. – Она была слишком подавлена, чтобы даже плакать.
– Чёрт. – Я попыталась найти способ всё смягчить. – Но стой, папа уже и так знает, что такое могло случиться, и к тому же в эти выходные вечеринка, так что у него будет хорошее настроение. Лучшего времени сказать и не найдёшь!
– Тебе легко говорить.
– Кстати, прикинь? – заявила я, надеясь её отвлечь. Я наклонилась и расстегнула свой рюкзак, копаясь там в поисках приглашения в розовом конверте. – Я тебе не говорила, что напыщенная Линн пригласила меня на свой день рождения?
На лицо Сефи легла тень, похожая на зависть, но радость всё же победила.
– Ни за что! Я думала, что вы больше не общаетесь.
В автобус вошёл ещё один водитель. Он оглядел нас, детей, как аукционист на распродаже скота, затем наклонился и прошептал на ухо Карлу: Карл посмотрел на всех нас в зеркале, его подбородок покачивался, глаза, казалось, остановились на мне и Сефи, хотя в этом не было никакого смысла. Он кивнул другому водителю автобуса, и тот вышел.
Автобус выехал со стоянки. Габриэля не было. Ну что ж. Мы уже и так решили, что будем встречаться летом. План уже начал работать.
Я постучала конвертом по коленке Сефи.
– Я тоже думала, что мы больше не подруги! Наверное, они захотели принести меня в жертву.
Я не знала, что нас слушал Уэйн, но он хмыкнул и наклонился, чтобы выхватить конверт.
– Тогда это будет жертвоприношение девственницы.
Сефи уже держала ухо Уэйна в одной руке и моё приглашение – в другой, прежде чем я успела полностью развернуться.
Я схватила конверт, чувствуя себя взрослее вместе с Сефи.
– Я слышала, что случилось с Крабом, – сказала я. Я спокойно могла это сказать, в основном потому что Краба не было в автобусе. Он остался после уроков в самый последний учебный день.
По лицу Уэйна пробежала тень.
– Ни хрена ты не слышала.
Мы с Сефи обменялись взглядом. Казалось, будто я задела что-то важное.
– А вот и слышала. У меня есть знакомая, у которой мама работает в больнице.
Он сжимал и сминал мягкое место на своём горле, быстро и жёстко. Его глаза ярко блестели.
– Да, но это он сам виноват.
– В каком это смысле?
Уэйн пожал плечами, только как-то странно, будто кто-то другой потянул за ниточки на его плечах.
– Уэйн? – спросила Сефи.
Он не собирался отвечать, поэтому я задала вопрос, который вертелся у нас с Сефи в головах:
– На тебя тоже напали?
Он резко встал и направился к задней части автобуса. Ребята из средней школы никогда там не сидели. Это было неписаное правило, просто само собой разумеющееся. Мы с Сефи молчали до тех пор, пока все, включая ребят из Впадины, не вышли из автобуса. Без Уэйна и его странной злой печали мы наконец-то смогли расслабиться. В конце концов, это был последний школьный день.
Карл даже согласился включить радио, когда прозвучал «Удар». Я уже обожглась, думая, что «Это спорт» Оливии Ньютон-Джон была о физических упражнениях, поэтому я предположила, что и эта песня тоже о сексе.
Один за другим ребята высыпались из автобуса, пока не остались только мы с Сефи, задыхавшиеся от гравийной пыли, летящей в открытые окна, когда Карл проезжал мимо старого дома Свенсонов, в который на прошлой неделе переехала новая семья. Я почти не обращала на это внимания. Лето. Я чувствовала себя дикой и большой, больше автобуса, огромной, как небо.
Прямо по курсу стоял дом Гоблина. При взгляде на него мне пришла в голову самая лучшая идея.
– Сефи! Давай пойдём стырим дикую землянику у канавы Гоблина.
Она так сильно тряхнула головой, что волосы упали ей на глаза.
– Ты чокнулась.
– Вот и нет!
Я встала, схватила свой рюкзак и крикнула Карлу:
– Высадите нас здесь, пожалуйста!
Карл никогда много не говорил, и он был похож на сварливого пса, но он раздавал мармелад на Хэллоуин и Пасху, не стал кричать на ребенка, которого стошнило в автобусе, и остановил драку пару лет назад, но так никого и не выдал. На прошлой неделе он пялился на некоторых из нас дольше обычного, но мне показалось, что с тех пор, как на Краба напали, во всех автобусах было то же самое.
Карл что-то буркнул в ответ. Интересно, чем летом занимаются водители автобусов? Строительными работами? Как бы то ни было, он съехал на обочину, включил мигалку и нажал на стоп-сигнал.