– Пошли, Сефи! – запищала я, не оборачиваясь, потому что знала, что она идёт за мной, даже если бы не слышала её шагов по асфальту. Мы смотрели, как отъезжал автобус, загромыхавший по дороге и затем скрывшийся за нашим домом.
– Папа разозлится, что мы рано сошли с автобуса.
– Он даже не заметит, – сказала я, хватая её за руку. – А если и так, скажем ему, что нам хотелось сорвать землянику. Он только посмеётся.
Сефи ничего не ответила. А говорить было и нечего, потому что мы уже стояли там. Я зашагала, шурша гравием, пока не оказалась на краю канавы, отделявшей общественную дорогу от частной земли Гоблина. Летние жуки жужжали и щёлкали. Я почувствовала запах клевера и густой, резкий запах мокрых от дождя дорожек. Канава петляла вниз, песчаная у дороги, становясь зеленой по мере приближения к дому Гоблина, а между ними – клочок ранней дикой земляники, рубиновые камни, какими я их и помнила.
Я сглотнула. Уверена, они на вкус как розовый лимонад, сладкий и радостный.
Домик Гоблина находился в сотне ярдов от клочка с дикой земляникой. Сефи указала на вбитый в землю знак «Посторонним вход воспрещен». Я поджала губы.
– Ягоды находятся на нашей стороне знака. Формально мы и не попадём на его территорию. Ну же, Сефи. Живём один раз.
Я думала, что мне придётся ещё убеждать её. Но я ошиблась.
До сих пор я не знаю, что заставило Сефи броситься через канаву и схватить эти ягоды, как голодное животное. Это я всегда была ведущей, всегда шла по краю, но вдруг, без предупреждения, она так взбесилась. Было похоже, будто ей эти ягоды были нужнее, чем дыхание.
Я смеялась, когда сделала первый шаг к канаве, следуя за ней. Она выглядела такой глупой, запихивая землянику в рот, как взбесившийся Коржик[11]. Клянусь, она даже издавала булькающие звуки. Я продолжала хихикать, приближаясь к ней, и смеялась бы и дальше, если бы собака Гоблина не унюхала нас и не начала лаять за дверью так, будто отбивала ритм.
Мы обе застыли.
Мгновение спустя Гоблин выскочил из своего домика с дробовиком в руке, у ног прыгал свирепый пес. Из-под полей шляпы был виден только рот Гоблина: искривившаяся красная полоска. Он щелкнул дробовиком, и треск эхом разнесся по окрестностям.
Сефи закричала. Я тоже.
Мы побежали к нашему дому, не оглядываясь.
До дома была почти миля, но мы пробежали эту дистанцию в рекордное время, причём так быстро, что кроссовки шлепали нас по задницам. Как только мы оказались в безопасности по другую сторону нашего почтового ящика, то, хихикая, повалились на траву. Я чувствовала себя такой живой. Мой бок кололо от быстрого бега, и мне было больно смеяться, но я не могла перестать хохотать.
Оглядываясь назад, я думаю, что бы сейчас с нами было, съешь и я тогда этих ягод.
Несправедливо, что только Сефи должна была это вынести.
Глава 17
Пели птицы, воздух был наполнен звоном сверчков, из-под подошв наших кроссовок доносился зеленоватый запах раздавленных папоротников, кудахтали куры в курятнике, а вдали гудела машина.
Но поблизости не было слышно ни молотка, ни косилки, ни пилы, ни сварки.
– Не слышу, чтобы папа работал, – наконец сказала я, всё ещё сидя на земле, и хихиканье стихло.
– Я тоже. – Сефи встала, отряхнулась и протянула мне руку. Похожий на крысу чёрный кот подбежал к ней, извиваясь между ее ног.
– Привет, Дурашка, – сказала она, гладя его. Я назвала его так потому, что он позволял всем себя гладить, но особенно ему нравилась Сефи.
– Наперегонки до дома! – крикнула я, рванув вперёд.
Она даже не попыталась меня догнать. Наверное, теперь, когда спал адреналин погони от Гоблина, она снова вспомнила про письмо.
– Сюда!
Мама стояла на коленях в саду площадью в один акр у подножия холма, уходившего вдаль от подъездной дорожки и сарая. Она помахала лопаткой. Мой желудок сжался. Неужели она хотела поработить нас в саду в последний школьный день? Что вообще она делала дома в такую рань?
– Я знаю, что ты меня видишь! – крикнула она, смеясь, когда я заколебалась.
– Мам! – заныла я. – Ну можно нам сегодня отдохнуть?
– Да, Пег, – отозвался папа сзади меня. Я подпрыгнула. Я не слышала его шагов. – Можно девочкам сегодня отдохнуть?
В его зеленых глазах плясали огоньки. Он держал альбом для рисования с рисунком тигровой лилии на открытой странице. Из этого получится великолепная скульптура. Я наклонила голову, оценивая его настроение и уровень алкоголя. Он казался одновременно трезвым и счастливым, что не имело никакого смысла. Я бросила нервный взгляд на Сефи. Судя по выражению её лица, она была столь же растеряна.
Мама встала, вытирая грязь спереди джинсовых шорт, прежде чем схватить корзину и направиться к нам.
– Мне ещё надо спланировать вечеринку, – сказала она, когда дошла до нас. – И завтра мне надо рано уехать, чтобы успеть принять экзамены, так что придётся сделать это сегодня.
– Мы можем сажать или поехать в город, – сказал папа. – Кто хочет со мной?
– Я! – Сефи вскинула руку.
Я глянула на мамину корзинку с семенами – час работы, не меньше.
– Я тоже! – Я беспокоилась, что папа встретится с Плохим Бауэром, чтобы обсудить их Плохие Дела, но лучше это, чем работа.
Внимание папы было полностью направлено на маму.
– А ты как думаешь, любимая?
Мама улыбнулась. Получилось как-то устало.
– Я оставлю себе Кэсси. Мы посадим остальные семена и приготовим ужин к вашему приходу.
Папа наклонился, чтобы поцеловать её – сам уже готовый сорваться с места, этакий Ричард Доусон, шагающий на сцену «Семейной вражды»[12], чтобы очаровать всех дам и понимающе подмигивать мужчинам.
Я угрюмо уставилась на их с Сефи спины, когда они шли к фургону, который отвезёт их на свободу.
– Это нечестно, – буркнула я.
Мама смахнула со своей руки жука.
– Жизнь вообще нечестная. А иначе я бы получала миллион баксов за свою работу.
– Но почему Сефи можно гулять, а я должна работать?
Мама зашагала к саду.
– Звонили из школы. Мы знаем, что Сеф придётся ходить в летнюю школу. Твой отец хочет с ней поговорить. Если, по-твоему, это звучит весело, я тебе с радостью устрою то же самое.
Я захлопнула рот. Нет, мне не казалось, что это весело. Я задумалась, позвонили ли ей на работу по поводу Сефи.
– Как это ты пришла домой быстрее нас?
Мама протянула мне пачку семян. Сладкие гладкие огурцы для сада.
– Я ушла в то же время, что и ученики, – сказала она. – Мне нужно проверить кучу работ, а здесь я работаю быстрее.
Я кивнула, обдумывая ситуацию.
– Вы сердитесь на Сефи?
– Мы разочарованы. – Она потянулась за тяпкой и протянула ее мне.
Собрав с ее помощью землю в холм, я сделала ямку.
– Ты слышала что-нибудь ещё о похищении детей в Лилидейле?
В это время мама пропалывала шпинат. Она остановилась, но не обернулась.
– Почти ничего. Мальчик, который пошёл в полицию, Марк Крэбли? Он говорит, что его похитил человек в маске.
В моей груди стало жарко. Агония от того, что его схватил безликий человек, непроглядный ужас от ощущения собственной беспомощности. Я чувствовала это каждый раз, когда папа стриг ногти.
– В маске?
– Да, – ответила мама. – Бедняга. Ты сказала, что знаешь его?
Я молча кивнула. Она этого не видела, но продолжила говорить:
– Здесь, в деревне, мы в безопасности. Полиция концентрируется на Впадине у окраины города.
Я услышала неприязнь в её голосе, презрение к людям, живущим в трейлерах. Она не сказала бы этого вслух, но это правда. Мне хотелось спросить, а что она думает о людях, которые живут в домах с пугающими пьяницами, но не стала.
Она вытерла руки о шорты, оставляя на них грязные полосы, и повернулась, её губы образовали букву «о», как будто она вспомнила что-то приятное.
– Тебе понравился твой сюрприз в обеде?
На секунду я подумала, что она узнала о бесплатном обеде, но это казалось маловероятным.
– Что?
– Тонкие мятные печеньки, которые я тебе положила. Я знаю, что это твои любимые. Я купила коробку в феврале прошлого года и приберегла её на сегодня.
Моя грудь разрывалась от эмоций. Я выбросила мятные печеньки. Мама ужасно расстроится, если узнает, что я так бездумно выбросила её заботу.
– Спасибо.
Она улыбнулась, но не обняла меня. Она никогда не обнимала ни Сефи, ни меня, по крайней мере, на моей памяти. Но мысль о том, что она приберегла мне печеньки, была такой же тёплой, как объятия.
Глава 18
Ранний вечер пах пурпурным клевером, а потом, когда я наклонила голову, чтобы войти в курятник, – копотью, перьями и едким запахом птичьего помёта. Курятник раньше был сараем-кладовкой длиной в три комнаты и на короткое время – великолепной игровой для меня и Сефи. Теперь все три комнаты были разделены: в дальней западной комнате были куры-несушки с коробками-гнёздами, чтобы скунсы не съели ночью их мозги; в средней комнате – куры на убой; в восточной комнате – кладовка, где хранились измельченные зёрна кукурузы цвета лимона и апельсина, устричные скорлупки для подкормки, запасные поилки и кормушки.
Завтра утром мы разделаем большую часть кур на убой. А пока я надела на голову несушкам половину пластикового молочного кувшина, чтобы они успокоились и я могла просунуть под них руку и вынуть теплые, гладкие яйца. Куры подозрительно закудахтали, кудах-тах-тах, кудах-тах-тах, но с закрытыми головами они не особо сопротивлялись. Раньше у нас были арауканы. Их яйца были пастельно-зелеными, голубыми и розовыми, прямо как на Пасху. Теперь у нас были простые куры ржавого цвета, со скучными коричневыми яйцами.
Ритм этой работы меня успокаивал. Я подумала о Крабе, о том, как он, должно быть, испугался, когда человек в маске забрал его, и о лице Уэйна – злом и сломленным – когда я спросила его об этом в автобусе. Что имел в виду Уэйн