Мне очень нравится «Хочешь – верь, хочешь – нет» Нелли Блай. Иногда мне кажется, что только из-за неё я ещё в своём уме. Недавно я прочитала про гелиотропы. Ты знаешь, что это? Это растения, которые всегда находят солнце. Я хочу быть гелиотропом. Шучу!
Я бы очень хотела тебя увидеть. Ты можешь приехать сюда?
Люблю,
Кэсси
Глава 28
На следующее утро я на цыпочках спустилась по лестнице и обошла липкие красные стаканчики, бумажные тарелки, покрытые коркой еды, переполненные пепельницы и закисшие пивные бутылки. Я убралась снаружи, но не внутри. Я же не святая.
Я запихнула в рюкзак пижаму, завтрашнюю одежду, мою Нелли Блай «Хочешь – верь, хочешь – нет» и подарок для Линн. Этот подарок был размером с десятицентовую монетку – изящный металлический полумесяц, свисающий с серебряной цепочки, такой драгоценный для меня, такой особенный, что я даже не вынула его из коробки. Джин прислала его мне на Рождество в позапрошлом году, и мне пришлось соврать ей пару раз, когда она спросила, носила ли я его.
Когда я услышала, что кто-то шуршит на кухне, я почти побежала обратно в свою комнату, чтобы переждать. Но ведь тогда я опоздаю на вечеринку Линн. Это была вечеринка на весь день! Мы встречались на роликовом катке, а оттуда поедем к Линн с ночёвкой. Мама уже разрешила мне пойти. Когда я встала ранним утром, снаружи было ветрено, поэтому я приписала ещё пятнадцать минут на дорогу до города на велосипеде. Я не могла потратить это время на то, чтобы прятаться от наглого гостя. Я расправила плечи и воинственно направилась на кухню, надеясь, что там в поисках завтрака роется кто-то относительно трезвый.
– Мам?
Она месила тесто, разглаживая его, а затем заворачивая края к середине, пока оно снова не превращалось в шар. Вчера она замешала тесто и положила его в холодильник, чтобы испечь булочки с корицей для всех, кто останется ночевать. Я должна была догадаться, что она встанет рано, чтобы позаботиться о еде.
Для моей мамы еда означала любовь.
– Доброе утро. – Она не подняла глаз, но если бы подняла, гарантирую, её глаза за стеклами очков были бы грустны. Её кожа была сероватой, а волосы собраны в сальный хвост. Пока она месила тесто, на тыльной стороне каждого запястья пульсировала голубая венка.
– Доброе. Я поеду к Линн.
Когда мама наконец на меня посмотрела, я поняла, что ошиблась. Её глаза не были грустными. Они были призрачными, такие большие, пугающие окна заброшенного дома. Глядя на них, я почувствовал боль в груди.
Мама ничего не ответила.
– Как Сефи? – порывисто спросила я. Прошлой ночью я повсюду её искала, включая её комнату, пока не устала настолько, что случайно врезалась в дерево. Сегодня утром, спускаясь по лестнице, я не стала заглядывать в её спальню. Я сказала себе, что просто не хочу её будить.
Мама моргнула.
– Нормально. А что?
– Да ничего. – Я пожала плечами. – Я переночую сегодня у Линн. Я тебе уже говорила, и ты сказала, что не против.
Она вернулась к своему ритмичному занятию. Я потянула за петли своего рюкзака. Сквозь собранные волосы я видела часть её затылка, пока она била тесто. Мне было интересно, чувствует ли она себя такой же красивой, как Кристи или другие женщины, с которыми папа спал прямо у неё под носом. Я пошла к двери, но остановилась, взявшись за ручку, и повернулась к ней лицом.
– Ты можешь получить развод.
Она открыла рот, чтобы рассмеяться, как мне показалось, но вместо этого из него посыпались тяжелые, как камень, слова:
– Всё не так просто.
Я уже потратила пять минут из тех пятнадцати, что прибавила к поездке на велосипеде против ветра.
– Можно мне попробовать? – показала я на тесто.
– Сначала вымой руки.
Я послушалась. В раковине лежали три окурка. Мама ненавидела курить и любила свою кухню. Я выбросила их в мусорное ведро и сполоснула раковину, прежде чем намылить руки домашним мылом из базилика, которое мама готовила каждое лето, прежде чем травы переставали расти. Я сполоснула их, вытерла, а затем взяла маленький шарик теста, который она отщипнула. Я подражала её движениям, но у меня все равно не получилась сделать свой кусочек таким же ровным, как у неё.
Она подтолкнула ко мне скалку.
– Надо его раскатать.
Я посыпала мукой по всей длине деревянной скалки, прежде чем занести её над самым центром моего шарика, а затем надавила на ручки, раскатывая тесто сверху влево, затем – вправо, ко мне – влево, ко мне – вправо. Кусочек расплющился, как пластилин, и потрескался по краям. Я сложила его обратно в квадрат.
Он пах чистотой и точностью. Мука, молоко, сахар, яйца, дрожжи, соль.
– Видишь, какой липкий? Добавь ещё немного муки и продолжай месить, пока он не станет гладким. – Мама ударила кулаком по шарику, откинув выбившуюся прядь волос с глаз тыльной стороной ладони.
Я погрузила руку в бархат муки, позволив ей просеяться сквозь пальцы.
– Не играйся.
Я закатила глаза.
– Ты же знаешь, что в магазине продают булочки с корицей?
– Ты же знаешь, что они дорогие и химозные? – Её голос был резким.
Я зачерпнула маленькую горсть муки и посыпала ею верх своего шарика, а затем провела рукой вверх и вниз по скалке.
– Если бы ты с ним развелась, у нас было бы больше денег. Он почти не продает свои скульптуры. Он много ест и пьёт. Ты оплачиваешь почти все счета.
Её губы сжались. Она выхватила у меня скалку и принялась расплющивать тесто, пока оно не стало высотой с картонку. Она бросила на него желтые кусочки масла и изюм, а потом посыпала коричневым сахаром. Она начала туго закатывать тесто с ближайшего к ней конца.
– Я люблю его, – наконец сказала она. В её словах прозвучал некий оттенок поражения.
Я почувствовала призрачный шанс.
– Конечно любишь, мам. Как и я. – Не факт, что последняя часть была правдой, но она хотела это услышать. – Мы и не должны переставать любить его. Я просто думаю, что жизнь была бы легче, если бы его не было рядом.
– Ты ещё многого не знаешь о жизни. – Она вытащила кухонный нож из подставки, звук от прикосновения металла к дереву рассёк влажный воздух. Она разрезала свой рулет на двадцать четыре идеальных кусочка и бок о бок положила их на смазанную маслом металлическую сковороду..
– Просто подумай об этом, я прошу тебя.
– Подумаю.
Я ей поверила, потому что хотела, чтобы это оказалось правдой.
– Мне надо идти, – сказала я.
– Ты поедешь на велосипеде? – Мама выглядела удивлённой.
– Ага.
– Я могу тебя подвезти.
– Правда? – улыбнулась я.
– Конечно.
Глава 29
Роликовый каток располагался в подвале прачечной Лилидейла. Прачечная оставалась открытой круглый год, но каток зимой был закрыт. Весной и осенью он работал неполный день, но летом он был открыт для посетителей с 10:00 утра и до 10:00 вечера семь дней в неделю. Мама разрешила мне выбрать радиостанцию по дороге, чтобы я могла узнать, какая песня на этой неделе стала хитом.
– Flashdance![15]
Божечки, как бы мне хотелось посмотреть этот фильм. Может, мы с Габриэлем вместе сможем его заценить.
Мама также заехала на почту, чтобы я могла отправить письмо Джин. Однако когда мы приехали на каток, не захотела заходить внутрь, стесняясь своего внешнего вида. Я подхватила свой рюкзак и в одиночестве побрела вниз по цементной лестнице.
Когда я спускалась в подвал, ритм песни Angel Is the Centerfold глухо отдавался в моих ногах. Мне потребовалось некоторое время, чтобы адаптироваться после яркого солнца к тёмному подвалу, даже учитывая фонари.
– Кэсси, сюда.
Я повернулась налево, к передней стойке, и дважды моргнула, прежде чем смогла разглядеть маму Линн. Это была полная женщина с пышной копной светлых волос, зачесанных назад двумя черепаховыми гребнями.
– Здравствуйте, миссис Строхен.
– Все девочки уже на катке.
Я насчитала четырёх катающихся, я узнала всех, кроме одной, они кружились под дискошаром, смеясь и держась за руки одной длинной цепью.
– Какой размер? – спросил человек за прилавком. На прилавке под его локтями лежал раскрытый журнал «Мэд». Я узнала этот выпуск, его кто-то показывал в автобусе и передавал по кругу.
– Думаю, шестой.
Он схватил с полки пару белых кожаных роликов, на каблуке которых черным маркером было выведено число шесть. Они были потёртыми, шнурки на концах обтрепались. Ролики звякнули, когда он поставил их на столешницу.
– Два доллара.
Моё сердце сжалось, а щеки запылали. Я рефлекторно ответила:
– Ничего страшного, я не люблю кататься на роликах.
– Правда? – спросила миссис Строхен. То, как она это сказала, напомнило мне, как миссис Олсон разговаривала с Лорой в «Маленьком домике в прериях». – Я думала, все девочки любят кататься.
Я смотрела в пол, но все же рискнула взглянуть ей в лицо. Оно было непроницаемым и ничего не выражало, но её глаза блестели. Я открыла рот, чтобы заговорить, но у меня вышло только нечленораздельное бульканье. Я не брала с собой денег. Я не знала, что они мне понадобятся.
– Так вы будете брать или нет?
– Я заплачу за неё, – сказала миссис Строхен, расстёгивая сумочку. Она протянула ему двадцатку.
Я не могла потянуться за роликами. Мои руки были все равно что приклеены к бокам.
– Как поживают твои родители? – спросила миссис Строхен, пока он отсчитывал сдачу.
– Нормально. – Она хотела спросить что-то еще, но я заговорила быстрее: – Папа всё ещё мастерит скульптуры, а мама работает на полную ставку в Кимболле. У Сефи тоже всё хорошо, спасибо, что спросили.
Я наконец схватила ролики и быстро зашагала к площадке.
Мне нравилось кататься. Очень нравилось.
– Я абсолютно уверена! – вскрикнула Андреа.
Я сильнее укуталась в свой спальный мешок. Все мы пятеро – Линн, Хайди, Барб, Андреа и я – лежали рядом друг с другом между диваном и телевизором в отделанном деревянными панелями подвале Линн. Но на самом деле это был не подвал, так что я его не боялась, как папиного. У Линн были высокие окна, плюшевые ковры и обшитые панелями стены, и тут было так много игрушек, как в магазине. У неё с младшей сестрой были здесь свои раздельные спальни, но сегодня её родители оставили Таню спать наверху, чтобы весь этаж был в нашем распоряжении.