Лишь после этих его слов мы обратили тогда внимание на необычную тишину, стоявшую в лесу. Как водится, из районов боевых действий, где скоро должны появиться «Б-52», самолеты других типов исчезают, и никогда не услышишь их шума. Затем вдруг доносится низкий, тяжелый гул, и, едва успеваешь сообразить, что это такое, с неба уже сыплются бомбы. Хотя и вовсе не обязательно, чтобы после такого затишья прилетали «Б-52».
— Может, они и не объявятся, оставайтесь, Нам, — стал убеждать его недоверчивый доктор.
— Что ж, можно и остаться.
Но когда Нам Бо дал уже свое согласие, доктор и сам вдруг забеспокоился. Наклонив голову набок, он напряженно прислушался.
— Слишком уж тихо! Ладно, идите оба. Не будь еще этого предчувствия… Нет-нет, надо идти. Если с вами случится что-нибудь, никогда не прощу себе. Ступайте, да побыстрее, мне что-то и самому тишина эта кажется подозрительной. Пожалуй, подготовлю я свое заведение, чтоб не застали врасплох.
Мы отправились в путь засветло, когда еще ярко светило солнце. И остановились на ночь в домике у реки, близ деревенского базара. Ровно в девять вечера мы услышали первые взрывы бомб, сброшенных с «Б-52» километрах в десяти от нас.
Впрочем, не только этот случай заставил меня восхищаться Нам Бо. Мы не раз потом выходили невредимыми из-под бомбежек благодаря подобным метким наблюдениям. Конечно, Нам Бо не исключение. Наверно, почти у всех солдат, стоявших не раз лицом к лицу со смертью, есть эти «антенны души», очень чутко, на больших расстояниях улавливающие опасность.
— А что потом стало с мерзавцем, открывшим врагам ваше убежище? — спросил я (не хотелось, чтоб он подумал, будто меня интересуют только его взаимоотношения с Шау Линь).
— Потом мне пришлось еще раз столкнуться с ним. Собираясь возвращаться обратно в Тростниковую долину — мы создавали там опорный район, — я должен был съездить по делам в Сайгон. Перед отъездом я увидел его на автовокзале. Он расхаживал в пиджаке, в темных очках, как заправский шпик. Наверно, и он заметил меня, не мог не заметить. Я направился прямо к нему, а он смотрел на меня, бледный как полотно. Подойдя, я протянул руку и спросил: «Это вы, Мань?» — «Боже мой, Нам! — Он обеими руками схватил мою руку, голос его дрожал. — Куда направляетесь, Нам Бо?» — «В Митхо». — «Позвольте, я возьму вам билет, посажу вас в машину». Он так и сделал — взял билет, занял для меня место…
— А когда вас ранило, было у вас накануне какое-нибудь предчувствие? Если было, почему вы не постарались избежать опасности? — Я снова возвращался к прерванной истории.
— А, вы об этом? — Нам Бо приподнялся, достал сигареты, протянул мне одну. Я дал ему прикурить, и он снова лег.
— Предчувствие-то было, только уклониться никак не мог. Мне поручили провести подкрепление к нашим, на кордон. В таких случаях идут даже на верную смерть. Как раз начинался второй этап наступления, опаздывать мы не имели права и решили с боем пробиться к своим.
В ту ночь, рассказывал Нам Бо, его подразделение наткнулось на равнине на американскую засаду. Бой завязался прямо в зарослях тростника. В конце боя, когда вертолеты похоронной команды, ревя, громыхая, мигая огнями, уже садились, чтоб подобрать убитых, а заодно и раненых и доставить их в Биньдык, какой-то янки струсил и побежал к вертолетам, отстреливаясь на ходу. Одна его пуля угодила Нам Бо в левый глаз. Трое бойцов, сменяя друг друга, отнесли его в полевой госпиталь. Тем временем подразделение Нама продолжало пробивать себе дорогу и в конце концов вышло к линии фронта.
Когда Нам Бо принесли в лазарет, он все еще крепко сжимал в ладони пучок травы, за который ухватился, упав на землю. А письмо, предназначенное Шау Линь, осталось в кармане его рубашки.
— Так и не отправили? — спросил я.
— Не отправил.
— И вы не слышали, за эти два года кто-нибудь сватался к ней, добивался ее расположения?
Вопрос был слишком прям, но таков уж мой характер.
— Мно-огие! — одним словом, но протяжно ответил он, и нотки обиды послышались в его голосе. Сигарета во рту у него вспыхнула красным угольком.
Я понял: он не хочет вспоминать прошлое. Снаружи потянуло ветерком. И дуновение это как бы напомнило мне, что сегодняшнюю ночь я коротаю в будке, на сухой траве, посреди дикого поля — того самого, которого я не видел уже двадцать лет!
Мы оба молчали. Сквозь дверной проем я видел, как ветер ласкает верхушки тростников. А дальше простиралось высокое-высокое небо с мерцающими звездами. Ничего мне не надо, только бы слушал и слушал голоса поля! Стрекочет кузнечик, пролетает птица, крик ее на мгновение разрывает тишину и сразу умолкает; но долго еще будет звучать в твоей памяти и этот крик, и тихий, еле слышный шум ветра… Я довольно скоро уснул. Но и во сне слышал голоса поля, шорох и шелест несчетных растений, тянущихся ввысь, шуршание ростков тростника дэ, рвущихся наружу сквозь слой пепла, оставшегося после бомбежки.
Гладь прудов и заводей колеблют, плескаясь, рыбы, пожирающие добычу; черепахи и змеи выползают из нор; лотосы распускают свои лепестки, наполняя воздух благоуханием; поле распростерлось в истоме, ожидая начала дождей, когда вместе с паводком нагрянут несметные рыбьи стаи.
Сон мой глубок и сладок. Я сплю, но по-прежнему слышу невнятный шелест волн, бегущих по тростникам и травам. Я сплю на сухой траве в затерявшейся посреди поля будке и вдруг просыпаюсь от рева вертолетов и сразу слышу голос Малышки Ба, стоящей у входа:
— Если что, идите следом за мной!
Глава 5
На другую ночь, не дожидаясь связного, Малышка Ба отвела нас в провинциальный комитет партии. Она осталась в «отеле» помозолить глаза начальству — может, сообщат, куда, на какую работу нас направят.
— Вот увидите, его снова пошлют к нам, — утверждала она. — Ведь он там у вас, в джунглях, работает в штабе, да и раньше был здесь кандидатом в члены провинциального комитета — самым, между прочим, молодым, а это вам не шутка!
Я тоже остановился в «отеле» — во-первых, вместе с Ба веселее, да и от окружающих много чего услышишь. «Отель» парткома представлял собой три расположенные неподалеку друг от друга будки, правда более благоустроенные, чем пункты связи; рядом, на том же поле, разбросаны были жилища здешнего люда. В удобства «номеров отеля» входили убежища и траншеи; впрочем, были здесь и лежанки, застеленные циновками, и даже чайники, были и люди, заботившиеся о питании постояльцев.
От «отеля» до «резиденции» добрались по лабиринту тропинок со связными, чтобы не напороться на вертолетный десант или минное поле. Я был приглашен в комитет на доклад об общем положении в провинции. Потом связные отвели нас с Малышкой Ба на обед, устроенный парткомом в честь возвратившегося в родные края Нам Бо. Сам он поселился и работал прямо в «резиденции».
Мы, с Малышкой Ба жили в разных «номерах», но частенько заходили друг к другу и коротали время за разговорами.
— Говорят, у Шау Линь много поклонников?
— Да уж, нехватки нет.
— А кто сейчас ей мил?
— Вам-то зачем?
Отвечает вроде резко, но резкость эта не звучит грубо, даже ласкает слух, вот что опасно! За эти, в общем-то, свободные дни она выстирала, высушила и уложила в вещмешок старую, цвета увядшей травы блузку, надела другую, цвета семян огородного базилика, ладно сшитую по моде и плотно облегавшую ее тело, и выглядела теперь еще более цветущей и привлекательной. У новой блузки был точно такой же вырез — сердечком, не скрывавший розового родимого пятна. И, само собой, мне снова пришло в голову: нет, не будь этой родинки, лицо ее так не светилось бы.
— Небось хороша, раз у нее столько поклонников?
— Я женщина — и то влюблена в нее.
— Неужто? Ну тогда она наверняка разлюбила Нама.
— Если разлюбит — сразу отрекусь от нее.
— Как это — отречетесь?
— Он дрался с американцами, был ранен, за что же бросать его?
— Со стороны-то легко судить, а для нее это дело кровное, и она думает по-другому.
— Кровное, не кровное — все одно. Если бросит его — я от нее отрекусь. — Она распрямила ладонь и резко взмахнула, словно отрубила.
— И все-таки вы — человек посторонний, потому рассуждаете так. Придет время, сами увидите, как все сложно.
Глаза ее стали совсем круглыми, она ответила враждебно, резко:
— По-вашему, время мое еще не пришло? Нет, я говорю и о себе. Мой жених был изувечен пострашнее Нама.
Я вздрогнул.
— Правда?
— Зачем мне вам врать?
Она не отвела взгляда, только веки чуть-чуть покраснели… Выходит, я ничего не знаю о ней.
— Мой жених был ранен, потерял ногу. Он написал мне, хотел со мной расстаться. О, как я рассердилась на это письмо! Написала ему ответ, отчитала. Сказала ему: как выпишешься из госпиталя, сразу сыграем свадьбу, сама тебя прокормлю.
Худо дело, если глаза мои не отличают незамужнюю девушку от замужней женщины.
— А где он сейчас?
Она заморгала.
— Погиб. Госпиталь получил приказ перевезти тяжелораненых на моторке в другое место. А вертолет летел очень низко, над самым полем, и его не заметили… Потом один боец сделал мне предложение. Человек он серьезный, обходительный, но я рассердилась страшно. Неужто не мог подождать, пока я утешусь хоть немного?
— Ну а он где?
— Женился в прошлом году, я так за него рада.
После этого разговора я заходил к ней реже, чем в предыдущие два дня. На третий день даже заскучал: все ждешь и ждешь без толку. Благо Нам Бо закончил свои дела и пришел навестить нас вечером. Тучи затягивали небо, и вот-вот должен был хлынуть ливень. Не успели мы с Малышкой Ба нарадоваться: здорово вышло — партком снова направил Нам Бо в родные края, на старые места боев, как Нам огорошил ее, сообщив, что случилось у них в деревне с неделю назад. Капитан Нгуен Ван Лонг провел новый карательный рейд, не встретив на сей раз ни малейшего сопротивления со стороны партизан, ни единого выстрела не прозвучало, ни взрыва мины. Ничего подобного здесь еще не бывало. Ведь в деревне осталось немало партизан и у них достаточно было винтовок, гранат, мин, фугасов. Подразделения Лонга прошли как бы по безлюдной пустыне. С великой помпой отпраздновал он в собственном доме месяц со дня рождения своего первенца! Никто не мог понять: почему партизаны не открыли огонь? И уже поползли слухи: «Не выдержали… Сломались…» При этом все чаще называли имя главного руководителя — Шау Линь… Нам Бо считал себя оскорбленным, Малышка Ба тоже; даже я — вроде человек непричастный — чувствовал себя задетым.