Эти страхи заставляют меня вспомнить себя в восемь лет, когда я все время плевала на свою рубашку, полагая, что это не даст моей матери умереть. Я начала экспериментировать с абсолютной честностью. Все, кто задавал мне такого рода вопросы, получали жесткие, но правдивые ответы. Если меня спрашивали, как кости превращаются в прах, я отвечала: «Есть аппарат под названием «кремулятор»…» Если людей интересовало, успеют ли они разложиться до кремации, я отвечала: «Понимаете, бактерии начинают пожирать вас изнутри, как только вы умираете, но содержание тела в холодильной камере помогает остановить этот процесс». Удивительно, но чем честнее я была, тем более удовлетворенными и благодарными были люди.
Кремация при свидетелях, хотя она заставляла меня трепетать, решала многие из этих проблем. Люди видели, что на самом деле происходит: они видели тело и то, как оно помещается в реторту; они даже символически принимали участие в процессе, нажимая на кнопку, включающую пламя. Хотя реторта – это огромная машина, пожирающая мертвое тело вашей матери, нажатие на кнопку позволяет вам стать частью всего ритуала.
Мне все сильнее хотелось сделать нечто большее, изменить понимание людьми смерти и похоронной индустрии. В районе Залива есть восхитительная группа женщин, которые работают над этим: они организуют похороны в доме усопшего и называют себя «акушерками смерти» или «доулами смерти». У них нет специального образования или лицензии на работу, но они считают себя современными хранительницами традиций прошлого, когда за телом ухаживала семья.
До Гражданской войны, как я уже отмечала, смерть и умирание были неразрывно связаны с домом. «Дом там, где тело», – говорили раньше. (На самом деле, я сама это придумала, но, возможно, так и правда говорили). Так как уход за телом осуществлялся в доме, это была женская забота. Женщины пекли пироги с мясом, стирали одежду, омывали тела.
Во многих отношениях женщин можно считать компаньонами смерти. Рожая ребенка, женщина производит на свет не только жизнь, но и смерть. Самюэль Беккет писал: «Они рожают верхом на могиле». Мать-природа – это истинная мать, которая непрерывно создает и разрушает.
Если женщины в семье не хотели самостоятельно омывать тело и облачать его в саван[72], то они нанимали для этого особых людей. В начале XIX века эту работу выполняли в основном женщины. Эта традиция пришла в американские колонии из Англии, где она была общепринятой практикой на протяжении долгого времени. Одни женщины принимали детей в этот мир, а другие провожали людей на тот свет.
Большинство клиентов «Вествинда» не осознавали, что они могут обращаться с усопшим по собственному усмотрению. Вовсе не обязательно отдавать тело отца в похоронное бюро или даже вызывать акушерок смерти. Тело принадлежало им; самостоятельный уход за мертвым легален в Калифорнии. На самом деле тела вовсе не являются настолько омерзительными, насколько внушила нам похоронная индустрия. В мусульманских общинах омовение и облачение в саван усопшего считается «достойным делом», и этот ритуал имеет название «гусль». Человек, осуществляющий гусль, выбирается самим умирающим. Мужчин омывают мужчины, а женщин – женщины. Такая роль является честью и священной обязанностью.
Много столетий назад, когда общество еще до конца не понимало действия бактерий и вирусов, считалось, что эпидемии болезней, включая холеру и Черную смерть, происходят от «грязного воздуха», исходящего от трупов. В больших городах мертвых стали хоронить далеко за пределами города. Хотя трупы действительно выглядят неприятно и плохо пахнут, мертвые представляют собой очень слабую угрозу для живых: бактерии, которые провоцируют разложение, отличаются от тех, что провоцируют заболевания.
За несколько недель до моей встречи с татуированным Джереми и его сестрой в «Вествинд» пришла мисс Наказава, молодая женщина, чья мать умерла дома. Она хотела оставить тело матери в доме еще на несколько часов, чтобы проститься с ней, но полицейский сказал, что ей нужно немедленно позвонить в похоронное бюро, так как у умершей был диабет и дальнейшее ее пребывание в доме может быть опасно для остальных членов семьи.
– Простите, мадам, что он вам сказал?! – переспросила я ее. От удивления моя челюсть упала на пол.
– Он сказал, что мне нужно срочно позвонить в похоронное бюро, чтобы тело забрали, потому что в противном случае оно может нас заразить, – ответила она.
Резюме: полицейский считал, что семья может заразиться диабетом от мертвого тела. Он с таким же успехом мог сказать, что СПИД можно подцепить на сиденье унитаза. Если не обращать внимания на ошибочное представление о том, что диабетом можно «заразиться» от другого человека и уж от трупа тем более, стоит отметить, что большинство вирусов и бактерий, включая те, которые могут вызывать заболевания, живут в мертвом теле всего несколько часов. Даже редкие вирусы, которые живут дольше (ВИЧ, например, живет до 16 дней), в мертвом теле не представляют собой большей угрозы, чем в живом.
Вашему здоровью гораздо больше вредит полет на самолете, чем пребывание в одной комнате с трупом.
Мисс Наказава до «Вествинда» обращалась в другое похоронное бюро, где ей сказали, что ее мать необходимо забальзамировать, если семья захочет еще раз на нее взглянуть. «Мы не хотим бальзамировать маму, – сказала женщина. – Она была буддисткой и не хотела этого, но сотрудник другого похоронного бюро сказал, что мы должны сделать это, чтобы обезопасить свое здоровье».
Прекрасно. Два «профессионала» в один день сказали этой женщине, что ее мать представляет собой тикающую бомбу, наполненную крайне опасным содержимым, которое заразит всю семью. Бальзамировщики бальзамируют, потому что они считают, что это улучшает внешний вид тела, им внушили, что это «правильно» и «достойно», и прощание от этого становится приятнее и, конечно, потому что им за это платят. Это совершенно не связано с тем, что микроорганизмы, живущие в незабальзамированном теле, могут нести опасность для семьи. Сегодня, когда нам многое известно о микробах и процессах, происходящих в организме после смерти, полицейские и сотрудники похоронных бюро не имеют никакого права заявлять, что близость покойного может причинить вред семье.
Из-за предрассудков мисс Наказава лишилась возможности побыть с матерью до тех пор, пока, как сказала моя подруга, она «как-нибудь не разделается с горем». Женщина упустила шанс поставить точку. Телу не нужно, чтобы вы помнили о нем. На самом деле, ему уже ничего не нужно: оно вполне радостно лежит и гниет. Тело нужно вам. Смотря на него, вы понимаете, что человек ушел и что он больше не является активным игроком в игре под названием жизнь. Взглянув на тело, вы видите себя и понимаете, что тоже умрете.
Зрительный образ пробуждает самосознание. Так зарождается мудрость.
Когда кто-то умирает на индонезийском острове Ява, весь город должен прийти на похороны. С тела снимают одежду, подвязывают ему челюсть повязкой, обмотанной вокруг головы, и скрещивают ему руки на груди. Близкие родственники умершего омывают тело, держа его на коленях так, чтобы на живых вода тоже попадала.
Вот что говорил по этому поводу антрополог Клиффорд Гирц: «Это называется быть tegel: уметь делать что-то омерзительное и пугающее без содрогания; продолжать, несмотря на внутренний страх и отвращение».
Скорбящие осуществляют этот ритуал, чтобы стать iklas, то есть отстраненными от боли. Объятие тела и его омовение позволяют им взглянуть страху в глаза и перенестись туда, «где их сердца уже свободны».
Хотя сестра Джереми этого не осознавала, тем не менее она хотела такого же прощания. После того как она ушла из «Вествинда», убедившись, что мы тайно не кремировали тело ее брата, я встала над телом Джереми в комнате для приготовлений. Поняв историю, зашифрованную в его татуировках, мне пришлось отгонять от себя голос, который преследовал меня в первые месяцы работы в «Вествинде»: он говорил, что мертвец может поднять руку и схватить меня, уведя с собой навечно. Я не переживала по поводу того, что могу как-то неправильно обойтись с его телом. Вместо этого я думала о значении его татуировок и представляла, как некоторые люди могут счесть его грязным преступником.
Он был преступником, но он также был красив. Я была там, не чтобы судить, а чтобы омыть его и переодеть в пудрово-голубой костюм из полиэстера и мятую рубашку. Подняв его руку, чтобы протереть ее, я замешкалась: мне было комфортно. Мне хотелось донести до остальных людей, что они могут делать то же самое. Совершать омовение и чувствовать себя комфортно. Это ощущение уверенности будет доступно каждому, если обществу удастся сбросить груз предрассудков.
Через десять месяцев работы в «Вествинде» я поняла, что смерть для меня – жизнь. Мне хотелось научить людей ухаживать за их умершими близкими, как это делали наши предки. Омывать тело самостоятельно. Брать свой страх под контроль. Передо мной было несколько путей: я могла собрать чемоданы и убежать в ночи, покидая крематорий, чтобы присоединиться к акушеркам смерти. Это означало, что мне бы пришлось уйти из похоронной индустрии и отказаться от безопасности и законности (заслуженной или нет), которую она предоставляла. Я была вовсе не против того, чтобы отказаться от коммерциализма и той части индустрии, которая связана с продажами. Проблема состояла в том, что акушерки смерти были гораздо более, как бы яснее выразиться, духовными, чем я. Я не имела ничего против эфирных масел, ладана и чакр смерти, но, несмотря на то что очень уважала тех женщин, я не воспринимала смерть как переход от одного состояния в другой. Я считала, что смерть – это смерть. Все. Конец. Существование окончено.
Моим вторым вариантом была учеба в колледже похоронного дела, но это означало, что мне придется еще сильнее углубиться в похоронную индустрию и все ее неприятные для меня практики.