Какое-то время мы говорили о смерти и о негативном отношении к ней в нашей культуре. По просьбе женщины я описала, что произошло с телом ее мужа в крематории. «Теперь, когда я узнала об этом, то чувствую себя лучше, – сказала она с улыбкой. – Не знаю, почему, но это правда. Я рада, что встретила вас».
Еще одной машиной на парковке был старый побитый фургон, до предела наполненный консервными банками и другой едой. Его владелец, тучная женщина, выгуливала померанского шпица на клочке травы.
– У вас чудесная собачка, – сказала я, садясь в машину.
– Вам кажется, что она миленькая? – ответила она.
Она зашла за фургон и вернулась с двумя щенками шпицев, золотистым и черным. Они были идеальными шерстяными комочками. Женщина дала мне их подержать.
Уставшая после такого дня, к вечеру я вернулась в «Хостел Редвудс». На моей щеке была щенячья слюна, как раз в том месте, куда они меня лизали. На крыльце стоял высокий 19-летний красавец по имени Кэйси, который путешествовал по Канаде и западному побережью США.
Через два дня он лежал рядом со мной в моей постели в Коритауне. Он был достаточно молодым и легкомысленным, чтобы облегчить мои страдания.
– Хотел бы я сейчас поесть пасты или еще чего, – мечтательно сказал он.
– Это можно устроить.
– Нет, серьезно, это же просто безумие, да? Я никогда не думал, что встречу такую классную девчонку, как ты.
В жизни невозможно быть ни в чем уверенным.
Итак, Кэйси, можешь ожидать чего угодно.
Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что в жизни никакой уверенности нет.
Школа смерти
За неделю до начала занятий в колледже похоронного дела в Сайпресс меня всю искололи прививками от столбняка и туберкулеза: без этого не обойтись, если вам предстоит контактировать с трупами. Я плохо себя чувствовала, но врача это нисколько не впечатлило. «Ну, лимфоузлы у вас не увеличены», – сказал он. «Спасибо за ваше мнение, доктор, – подумала я. – Не вам же предстоит фотографироваться на студенческий билет с лицом болотного монстра».
Прививки и анализы на наличие у меня заболеваний вывели меня из колеи. В «Вествинде», казалось, никого не волновал тот факт, что я могу заразить труп сифилисом или наоборот. Майк лишь однажды попросил меня надеть дополнительную защиту, помимо резиновых перчаток: в тот день он боялся, что я могу испортить свое красивое платье. Честно говоря, он редко был таким внимательным.
В первый день занятий я рано вышла из своей квартиры в Коритауне и поехала на автомобиле в округ Ориндж, на что потратила 45 минут, потому как не учла, что мне придется простоять в пробке на въезде на парковку колледжа, поэтому опоздала на пять минут. Я ворвалась в кабинет как раз в тот момент, когда руководитель программы рассказывал о том, что любое опоздание будет рассматриваться как прогул.
– Где именно вы должны сейчас находиться? – спросил он меня, когда я вошла.
– Ну, я практически уверена, что должна быть здесь, – ответила я, пробираясь к задним партам.
За несколько недель до этого в колледже проходила профориентация, которую я пропустила, предаваясь отчаянью в лесу. В тот день я впервые увидела людей, с которыми мне предстояло провести следующие полтора года. Оглядевшись, я удивилась, поняв, что большинство моих сокурсников – женщины, многие из которых были афроамериканками. Они были далеки от армии жутких европеоидных мужчин в костюмах, которых я ассоциировала с американской похоронной индустрией.
В конце первого учебного дня нас привели в большую аудиторию, где нам нужно было представиться толпе старших студентов и объяснить, почему мы пришли в прославленные бетонные стены школы смерти. Я надеялась, что такая разминка поможет мне распознать таких же, как я, революционеров в области похоронного дела. Конечно, они не станут давать примитивные ответы вроде: «Я просто очень хочу помогать людям».
Мне не повезло. Даже студенты с безумными глазами, с первого взгляда на которых можно догадаться об их любви к пребыванию рядом с мертвыми, говорили о своем желании помогать людям. Наконец пришла моя очередь. Я представила, как кричу: «Новый рассвет уже близок! Присоединяйтесь ко мне, глупцы, пока вы еще можете!» Вместо этого я упомянула о своей работе в крематории и что-то сказала о «светлом будущем похоронной индустрии». На этом все закончилось. Все схватили свои сумки с принтами сцен из «Кошмара перед Рождеством»[81] и разошлись в задумчивом настроении.
У меня было примерно 50 сокурсников. Я быстро подружилась с Паолой, американкой, чьи предки жили в США со времен Колумба. Женщиной, с которой мне так и не довелось наладить контакт, была Мишель Мак-Ги по прозвищу Бомба. Позднее ее фотографии заполонили все медиа из-за того, что она разрушила брак американской любимицы Сандры Буллок и ее татуированного возлюбленного Джесси Джеймса. Идеальный для таблоидов скандал на почве супружеской измены. Она вылетела на второй неделе учебы. Возможно, это было связано с ее внешностью: все тело и лицо Мишель были покрыты татуировками, и вряд ли семье, пришедшей в похоронное бюро, хотелось бы, чтобы такая женщина ухаживала за их покойной матерью. Мишель ушла первой, но уже очень скоро за ней последовали многие.
В колледже похоронного дела в Сайпресс мне сразу же бросилось в глаза вера преподавателей в то, что они делают.
Профессор Диас, невысокая блондинка, была наиболее агрессивно-жизнерадостным человеком из всех, кого я встречала. Ее энтузиазм по поводу бальзамирования, гробов и всех остальных атрибутов современной похоронной индустрии граничил с угрозами. В своих лекциях она описывала бальзамирование как древнее искусство и произносила слова вроде: «Обязаны ли мы бальзамировать тела? Нет, но мы это делаем. Это часть того, кем мы являемся».
На одном из занятий профессор Диас показала нам продолжительное слайд-шоу, состоящее из фотографий разнообразных гробов. Она рассказала нам, что сама задумывается о покупке гроба за $25 000 с зеленой обивкой, точно такой же, как тот, в котором был похоронен певец Джеймс Браун. Когда она скончается, этот гроб с ее телом должны поставить в заранее построенный наземный склеп. Такие гробы кардинально отличались от тех, что я видела в «Вествинде»: в последних были креповые подушки и бугристые матрасы, наполненные нарезанной бумагой для принтера, такой же, какую я подкладывала в лоток своей кошки.
В конце слайд-шоу профессор Диас показала нам фотографию самой грязной и покрытой копотью кремационной печи из всех, что я когда-либо видела. Паола нагнулась ко мне и прошептала:
– Почему эта печь выглядит так, словно она работает со времен холокоста?
– Думаю, это завуалированное предупреждение, – прошептала я в ответ.
– Да, типа: «Итак, кто-нибудь из присутствующих хочет быть сожженным, а не похороненным? Это место, где с вами будет покончено. Муа-ха-ха!»
Во втором семестре у нас началась практика бальзамирования, которой я так боялась. Много раз я была свидетелем процесса бальзамирования, однако мне вовсе не хотелось самой делать то же самое. Наш преподаватель носил галстук с изображениями библейских сцен и каждый раз, уходя из аудитории, он осенял нас крестом и верил, что мы как будущие бальзамировщики выполняем божью работу.
Было очевидно, что в традиционной похоронной индустрии мне не было места. Я ненавидела бальзамирование и защитный костюм, покрывающий тело с головы до ног, который мы обязаны были носить. Личные защитные костюмы, доступные только в мерзком светло-голубом цвете, делали студентов похожими на нечто среднее между звездами фильма про эпидемию смертельно опасной болезни и гномами с лишним весом. Еще больше, чем костюмы (понимаю, что это несерьезный повод для недовольства), меня раздражал тот факт, что тела, которые мы бальзамировали, принадлежали неимущим и бездомным из округа Сан-Франциско.
В зависимости от года в округе Сан-Франциско проживают до 80 000 бездомных мужчин и женщин. На улицах Лос-Анджелеса живет больше человек, чем в Нью-Йорке, Чикаго и Сан-Франциско вместе взятых. Всего в десяти минутах ходьбы от места показа мировых крупнобюджетных премьер находится район Скид Роу, палаточный городок бездомных мужчин и женщин, многие из которых являются душевнобольными и наркоманами.
Когда в Лос-Анджелесе умирает знаменитость, эта новость воспринимается невероятно шумно. Тело Майкла Джексона на пути в офис окружного коронера сопровождал вертолетный эскорт, а за его похоронами вживую и по интернету наблюдали сотни тысяч скорбящих. Его тело, подобно мощам средневековых мучеников, было святыней и объектом преклонения.
В Лос-Анджелесе пропасть между богатыми и бедными особенно велика.
С телами бездомных дело обстоит иначе. Они представляют собой гниющую обузу, от которой государству приходится избавляться за свой счет. Я хорошо знаю эти тела. На них студенты учатся бальзамированию.
Каждую неделю волонтер из колледжа отправлялся в окружной морг Лос-Анджелеса за трупами. Мы забирали наших жертв из особого холодильника (похожего на склеп), полного неопознанных тел. Когда сотрудник морга открывал дверь холодильной камеры, нашему взору открывались сотни одинаковых белых пакетов, которыми были забиты пять полок. Томас Линч, директор похоронного бюро, сравнил их со сперматозоидами из-за манеры сотрудников больниц и офисов коронеров обматывать пакеты вокруг ног усопшего. Это целый город мертвых тел, кладбище замороженных сперматозоидов.
В таком холодильнике мертвые ожидают своего часа. Проходят недели, а затем и месяцы, пока округ пытается найти кого-то, кто мог бы опознать тело. Когда время ожидания истекает, наступает пора оплаченной государством кремации. Рано утром, когда какая-нибудь старлетка вываливается пьяной из голливудского клуба, тела уже горят. Прах перекладывают в контейнер, помечают и отправляют на полку, представляющую собой все увеличивающееся в размерах кладбище, так как останки проводят там еще больше времени, чем тела в холодильнике. Они будут находиться там, пока государство наконец не признает, что неопознанный контейнер с прахом никто не собирается забирать.