В тяжелые экономические периоды количество неопознанных тел в крупных городах резко возрастает. Не все тела принадлежат бездомным и одиноким людям. Даже если сын любил свою мать, но лишился права выкупа на дом и был вынужден продать машину, то тело его матери может очень быстро превратиться из святыни в обузу.
Кладбище «Эвергрин» – это самое старое кладбище в Лос-Анджелесе, основанное в 1877 году. В его земле покоятся мэры, конгрессмены и даже кинозвезды. Раз в год на маленьком участке земли с коричневой травой и практически незаметной табличкой работники окружной службы Лос-Анджелеса копают глубокую яму. Туда они высыпают кремированные останки практически двух тысяч неопознанных тел, вследствие чего над экскаватором поднимается плотное серое облако пыли. Затем они заменяют верхний слой почвы и помечают участок табличкой, на которой указан год захоронения останков.
Некоторые тела по счастливой случайности попадают в колледж похоронного дела в Сайпресс, где они лежат на столах, со всех сторон окруженные толпой студентов-гномов в защитных костюмах. Мы провели первый семестр в лаборатории для бальзамирования, где учились искать артерии и вены, зачастую применяя метод проб и ошибок. Кто-то регулярно вскрывал бедро не в том месте и говорил: «Черт! Бедренная артерия на самом деле вот там». Если в первый раз у вас не получилось, режьте снова и снова.
Перед входом в лабораторию лежали стопки профессиональных журналов от компании «Додж» (никакой связи с автомобилями[82]), занимавшейся продажей химикатов для бальзамирования. В журналах было полно хитростей, которые можно было применить при использовании их продуктов.
«Наполняет! Утолщает! Укрепляет!»
«Драин»! Кожа, как сливки! Кожа – мечта!»
Компания продавала средства для склеивания кожи, ее увлажнения, обезвоживания, укрепления и отбеливания, предотвращения протекания тела, появления от него неприятного запаха и странного оранжевого оттенка на коже (вы понимаете, о чем я?); а также средства для завивки волос, макияжа лица и увлажнения губ.
Моей любимой была статья Тима Коллисона «Размышления о косметике на мертвых детях», в которой говорилось о макияже для детей. Статью сопровождали три очаровательные фотографии живого малыша (самого мистера Коллисона) и хорошо освещенный снимок запатентованного набора косметики для аэрографа от компании «Додж», идеального для использования на детях.
Если мы с вами похожи, то вы, вероятно, скажете: «Какой ужас! Я не думаю, что мертвым детям вообще нужен макияж». Однако мистер Коллисон не согласился бы с вами. По его мнению, профессионалы, «помещая крошечное тело в гроб, должны удостовериться, что оно выглядит максимально естественно».
В колледжах похоронного дела больше не говорят студентам, что бальзамирование необходимо для того, чтобы тело выглядело, как при жизни. В таком случае люди могут подумать, что усопший может восстать из мертвых. Теперь в похоронной индустрии предпочитают слово «естественно».
Бальзамировщики «придают телу естественный вид».
Согласно методу мистера Коллисона, первый шаг, предшествующий нанесению «естественного» детского макияжа, заключается в том, чтобы «законсервировать» ребенка: «Использование косметического химического вещества на увлажняющей основе для артериального введения, например, «Пласдопака» или «Кроматека», в сочетании с достаточным количеством вспомогательного химического вещества позволит добиться нужной степени консервации».
«Пладоспак» и «Хроматек» могут стать прекрасной подготовкой к нанесению макияжа, но пушистые волоски на лице новорожденного способны все испортить, поэтому ребенка лучше побрить. Однако будьте внимательны, «бритье младенца требует особой осторожности».
Не забывайте также, что поры на лице детей гораздо меньше, чем поры у взрослых. Вы можете попробовать использовать косметику на основе масел или парафина, но у вас ничего не выйдет. Из-за них лицо ребенка станет восковым и не будет выглядеть естественно. Опять нам встретилось это слово.
Для написания научных работ нам часто приходилось задавать вопросы «профессионалам похоронной индустрии». Моими профессионалами служили Майк и Брюс. Телефонные разговоры с ними заставляли меня задуматься о том, что я, возможно, ушла из «Вествинда» слишком рано. Даже после года работы там, в колледже для меня было очень много новой информации. Было крайне неблагоразумно с моей стороны покидать «Вествинд» в ритме вальса.
Больше всего я скучала по откровенным разговорам со своими коллегами. Когда я спросила Брюса, сразу ли «испортится» тело, если его не забальзамировать, он саркастически рассмеялся, несмотря на то что он сам давно занимался бальзамированием и преподавал его. «Представления о «протухании» тела слишком раздуты. Конечно, об этом стоит задуматься, если труп лежит среди амазонских дождевых лесов, где температура воздуха достигает 40 градусов. Однако в другой ситуации тело не сгниет за час. Дико, что похоронные бюро так это преподносят».
Колледж похоронного дела подорвал мое физическое здоровье.
Чем дольше ты делаешь то, во что не веришь, тем больше систем твоего организма сопротивляются.
Пролетали месяцы, а я все время мучилась от боли в горле, мышечных спазмов и язв во рту. Работая над созданием своего монстра, доктор Франкенштейн, подобно мне, «шел на все это хладнокровно и часто чувствовал глубочайшее отвращение»[83]. Я находилась в некомфортном для себя окружении, и, очевидно, просто глупо потратила деньги. Однако я бы не задумываясь отдала свои сбережения тому, кто даст мне возможность не ходить на уроки бальзамирования, но не вылететь при этом за неуспеваемость.
К счастью, я была не похожа на студентку, которой от колледжа становилось дурно. Эта женщина стояла на крыльце и с трясущимися руками курила одну сигарету за другой. Она часто рыдала во время экзаменов и дважды плакала во время лабораторных занятий: первый раз, когда она слишком резко вставила в стопу мужчины металлический отсасыватель, а второй – когда она прикрепляла кудрявые пряди к пластмассовой голове. Свою пластмассовую голову я назвала Мод. Моя одногруппница была далеко не так близка со своим муляжом головы.
Все больше и больше я поддерживала идею о похоронах дома и никогда не забывала о своей мечте иметь собственное похоронное бюро. Мечта о «La Belle Mort» переросла в фантазии о «Похоронном бюро в Л.А.». В моем похоронном бюро семьи могли бы смириться со смертью, омыть тело и одеть его, подобно тому, как люди делали это на протяжении тысяч лет. Родственники имели бы возможность остаться с телом, скорбеть об усопшем и заботиться о его теле в реалистичном окружении, где им оказывали бы поддержку. Такую идею нельзя было озвучивать в колледже, где нас убеждали в том, что бальзамирование необходимо для гигиеничности тела. Брюс и раньше рассказывал о том, что директоры похоронных бюро убеждают семьи в том, что тело несет угрозу для здоровья общества: их учили тому, что трупы опасны для общественного здоровья.
Тем не менее приблизилась к окончанию колледжа и успешно сдала экзамены, необходимые для того, чтобы стать лицензированным директором похоронного бюро в штате Калифорния.
Мои мечты об открытии собственного похоронного бюро были разрушены финансовыми реалиями.
Чтобы пойти в колледж, мне пришлось занять денег, и теперь мне не хватало капитала и, возможно, опыта, чтобы открыть собственное дело. Мне нужно было найти другую работу в похоронной индустрии.
Я могла отправиться в Японию, где бальзамировщики из США и Канады были очень востребованными специалистами. Дело в том, что бальзамирование пришло в Японию недавно, и там оно получило название «медицины смерти». Один канадский бальзамировщик, уехавший работать в Японию, рассказывал, как ему приходилось обматывать забальзамированный труп бинтами, чтобы все было похоже на медицинскую процедуру. Несмотря на то, что жизнь за границей казалась мне привлекательной, я не была к такому готова.
Профессор Диас сказала, что мне будет нелегко найти работу в крематории в Южной Калифорнии. Для выполнения подобной физической работы похоронные бюро могут «просто нанять иммигрантов». И хотя она не проявила ко мне особого участия, все же Диас была честна, передав мне то, что сказали ей владельцы крематориев.
На противоположном конце спектра смерти для меня находились места наподобие мемориального парка «Форест-Лон» – «Диснейленда смерти» и заклятого врага Джессики Митфорд. У «Форест-Лон» теперь было несколько филиалов по всей территории Южной Калифорнии. Все знали «Форест-Лон». Их рекламные щиты, на которых была изображена пожилая пара в белых одеждах, возвышались над Лос-Анджелесом. Смеясь, пожилые мужчина и женщина запрокинули головы; они держались за руки и шли по пляжу, освещенному лучами заходящего солнца, наслаждаясь своими «золотыми годами» и словно желая ненавязчиво напомнить вам (внизу щита была приписка крошечными буквами) о том, что вы можете обратиться в мемориальный парк, если вдруг задумаетесь о своих похоронах.
Группа представительниц «Форест-Лон» заполонила фойе колледжа похоронного дела в Сайпресс. Предполагалось, что это будет ярмарка вакансий, однако с ярмарочным элементом возникли проблемы, так как единственными присутствующими работодателями были люди из «Форест-Лон». Одна из представительниц обратилась к нашей выпускной группе: «Наш основатель, Хьюберт Итон, был революционером! Разумеется, вы уже слышали обо всех замечательных переменах, которые произошли в похоронной индустрии благодаря ему. Это великолепное место работы. У нас так много преимуществ. Из нашей компании люди уходят только на пенсию».
Женская армия представительниц «Форест-Лон» выглядела, как описанная Ивлином Во «новая раса изысканных, дружелюбных и ответственных юных леди», которых он в США встречал повсюду. Эти женщины с пустыми взглядами были одеты в серые костюмы. При взгляде на них я вспоминала о семье Мэнсона. Семья Итона пришла сюда, чтобы набрать новых членов в свою прекрасную бригаду смерти.