— Вообще-то, она всегда хорошо относилась к школе. Ее оценки оставались хорошими. Домашнее задание давалось ей легко, за исключением одного года. Это было бы в четвертом классе. Целый семестр она оставалась дома со мной.
— Целый семестр? Почему?
— У нее был мононуклеоз. На самом деле мы подумали, что это было немного забавно. Что она болеет болезнью поцелуев, когда была так молода.
— Раньше они действительно так это называли, — осторожно говорю я, потому что мы наконец-то к чему-то пришли. Требуется усилие, чтобы говорить медленно, взвешивать каждый шаг. — Но моно — это действительно подавленная иммунная система. Это может случиться со стрессом. Вы помните, что происходило дома в то время? Был ли в жизни Кэмерон какой-нибудь новый взрослый человек? Кто-то, кто проявлял к ней особый интерес?
Она моргает, глядя на меня, готовая разлететься на части.
— О чем вы на самом деле спрашиваете?
— Эмили, мне нужно, чтобы вы подумали. Кто мог причинить вред Кэмерон, когда она была слишком мала, чтобы защитить себя? — Когда вас там не было, я чуть не сказала. Но это нас ни к чему не приведет. Сейчас мне нужно построить для нас мост, а не стену. — Когда она была уязвима?
Эмили так неподвижна и так напугана, что я едва могу смотреть на нее. Все это настигает ее, раскалывает на части. Она начинает тихо плакать, а затем неровно, ее лицо искажается, уродливое и честное.
— Почему?
— Так случается. — Ужасные вещи случаются в жизни, голос Хэпа эхом отдается в моем сердце.
— Подумай, Эмили. Подумай о том, что вы мне только что сказали. В четвертом классе у нее был мононуклеоз. Перед этим у нее сильно болел живот. Что нового было для Кэмерон в возрасте восьми и девяти лет? «Когда» может сказать нам, кто.
— Вы, должно быть, думаете, что я ужасная мать.
— Я не знаю, — произношу я и говорю это серьезно… может быть, впервые. То, как я судила Эмили, теперь кажется жестоким, учитывая этот разговор. Может быть, я была несправедлива к ней с самого начала, видя ее в зеркале и ненавидя себя. Она изо всех сил пыталась поступить правильно, даже когда ее собственная боль сделала это тяжелее, чем когда-либо должно было быть. — Вы сделали все, что могли.
Она вздрагивает на месте.
— Я пыталась.
— Вспомните. — Я давлю так мягко, как только могу.
— Тогда мы все еще были в Малибу.
— Какие-нибудь новые няни или соседи? Друзья семьи?
— Нет.
— Вы никогда не оставляли ее наедине с кем-нибудь?
— Нет, — повторяет она, но слово щелкает, жужжит, как часы. — Подождите. — Кровь приливает к ее щекам, горячий румянец трудного чувства. — Кэмерон училась в третьем классе, когда моя семья впервые приехала в пляжный домик на Рождество. Мы собирались в Огайо с Кэмерон, но в тот год Трой сказал, что это чушь собачья — страдать от снега, если в этом нет необходимости.
Я вижу, насколько трудна эта территория для Эмили, земля воспоминаний, которая сильно меняется, когда она смотрит на нее. Ничто и никогда не вернется к тому, что было. Потому что то, как это было, было ложью.
— Тогда что? Что было по-другому?
— Мы всегда делили комнату в Боулинг-Грин. Кэмерон спала на раскладушке в нашей комнате. Она боялась темноты.
— Но в Малибу у нее была своя комната.
— Да. — Ее голос дрожит, вибрирует. — О Боже мой.
Я ничего не говорю, давая ей время собрать кусочки воедино. Чтобы увидеть то, чего она не могла видеть тогда.
Ее губы сжимаются в тонкую линию, побелевшую на стыке. Затем она говорит:
— В том году все приехали на целую неделю. Лидия и Эштон заболели желудочным гриппом и большую часть времени проводили в постели. Я помню, как была так зла на них за то, что они подвергли нас воздействию их микробов. — Она запинается, ее мысли явно лихорадочно бегут. — У моего отца никогда не было столько свободного времени. Он даже не играл в гольф.
И снова я молчу. Долгое мгновение я просто стою рядом с ней, пока все собирается и мчится. Песок пролетает мимо нас, как миллион зеркальных поверхностей. На пляже волны набегают на берег там, где тюлень наконец достиг линии прилива. Странно, но мне хочется поболеть за животное за то, что оно не сдалось и не повернуло назад.
Затем что-то щелкает и сияет. Врывается внутрь. Эмили начинает вибрировать, а затем дрожать. Она вскрикивает, закрывает лицо руками, сгибается пополам.
Я легонько кладу руку ей на спину, желая, чтобы она знала, что она не одна. Но я действительно не могу ей помочь. Не с этим.
Когда она встает, ее лицо влажное и ободранное. Тушь растеклась. Она тяжело дышит.
— Какой монстр мог причинить вред маленькой девочке? Мой отец? — Она вздрагивает, испытывая отвращение. — Или даже мой брат. Это так ужасно.
— Сколько лет ваша семья приезжала в Малибу на Рождество?
— Три. Моя мама не могла путешествовать после этого из-за слабоумия. А потом мы переехали сюда, и Дрю начал принимать гостей.
— Значит, Дрю тоже был на всех этих праздниках?
— Был. Я не хочу так думать. Я ненавижу это.
— Знаю. Мне так жаль, Эмили. — Мы стоим на расстоянии фута друг от друга, и тот же пронизывающий ветер дует нам в спину. Я не могу сделать для нее ничего проще. Я не могу забрать ее боль. Все эти вопросы причиняют боль. У правды есть зубы, и она их не отпустит.
— В каком возрасте была Кэмерон, когда все начало меняться?
— Когда мы приехали на север. Мы думали, что это из-за гор, свежего воздуха. Она снова стала больше походить на саму себя. Потом она нашла Кейтлин, и какое-то время все казалось действительно замечательным
— Это время совпадает с общей картиной, Эмили. Насилие могло бы прекратиться тогда в любом случае. Она становилась старше. Скорее всего.
— Боже мой. Это так отвратительно. Что нам теперь делать?
— Продолжайте искать свою дочь. Конечно, нам нужно исключить их из числа подозреваемых. И когда-нибудь, когда все это закончится, мы проведем расследование и попытаемся добиться обвинительного приговора.
Она встречается со мной взглядом, и новая волна страха проходит через нее.
— Моя мама сейчас такая хрупкая. Новости о Кэмерон были достаточно тяжелыми. Это убьет ее.
— Вы разговаривали со своим отцом в последнее время?
— Несколько дней назад. Я говорю с ними, когда могу. Вы же не думаете, что она сейчас у него?
— Возможно ли это? Поддерживали ли они с Кэмерон связь? Пошла бы она к нему?
— Нет. Я действительно так не думаю. Теперь он никогда не оставляет мою маму одну. В этом есть какая-то ирония. — Ее взгляд становится жестче. — Она больше не может путешествовать. Вот почему они не приехали.
— Я попрошу департамент шерифа проверить, просто чтобы убедиться, что мы ничего не упустили.
Эмили говорит:
— Почему Кэмерон никогда не рассказывала мне, что происходит?
Хотела бы я иметь для нее простой ответ, но его нет.
— Возможно, она не помнила, — удается мне сказать. — Это часто случается. Ее подсознание, вероятно, вытеснило это, чтобы помочь ей вынести. И даже если бы она помнила, ей, возможно, было бы слишком стыдно рассказать вам. Большую часть времени жертвы жестокого обращения винят себя в том, что с ними происходит, как будто это вызвано чем-то, что они сделали. Это одна из самых трудных частей для понимания. И самая печальная тоже.
— Я не защитила ее. — Голос Эмили звучит тихо и надтреснуто, надломленно. — Я подвела ее.
Я тянусь к ее руке, желая, чтобы был какой-то способ повернуть время вспять для нее и для Кэмерон. И для меня. Я чувствую, как горе растет между нами.
— Вы никогда не хотели причинить ей боль, Эмили. Вы просто не видели. Может быть, вы и не смогли бы. В конце концов, у вас были свои собственные шрамы. У всех есть. — Слезы подступают к моим глазам, и я позволяю им подступить. — Еще есть шанс помочь. Вы можете начать отсюда.
Она прижимается ко мне, отдаваясь чему-то. Может быть, всему. За ее плечом, далеко на пляже, другая поисковая группа перекрикивает ветер. Гектор вышел вперед, целеустремленно шагая. Море штормит, черная вода обрамлена белыми кружевами.
— Хорошо, — говорит она, тяжело дыша.
— Хорошо, — говорю я в ответ, и мы стоим там, в нескольких дюймах друг от друга, вместе и наедине.
— 58-
Тяжело оставлять Эмили у ее двери после такого дня, который у нас был, но Трой дома, и я знаю, что им нужно время, чтобы поговорить.
— Звоните в любое время, — говорю я.
— Спасибо, Анна. Сейчас все это не кажется ни хорошим, ни даже выполнимым. — Ее голос дрожит, как тонкая проволока. — Но я знаю, что вы хотите помочь. Что вы заботитесь о Кэмерон.
— Я знаю.
* * *
Я как раз направляюсь обратно в деревню, когда патрульная машина Уилла проезжает мимо меня, направляясь в другую сторону. Я вижу его в зеркале заднего вида, сворачиваю на грунтовую дорогу, нахожу место для парковки и иду ему навстречу на полпути.
— Я искал тебя повсюду, Анна. Одна из патрульных групп в Монтгомери-Вудс нашла некоторые вещи Шеннан, одну из ее туфель, браслет, сумочку с деньгами внутри, несколько сотен долларов. Так что это была не кража, но мы это знали.
— Отпечатки пальцев есть?
— К сожалению, нет. Там также была камера. Никаких пригодных для использования отпечатков, но мы обработали пленку внутри, и, возможно, есть что-то, что можно было бы сделать с отметками времени и даты.
Давление материализуется у основания моего черепа, как будто там сжимаются настоящие руки. Я пытаюсь игнорировать это чувство.
— Где они сейчас? Могу я их увидеть?
— Конечно. Я сделаю тебе копию. Я возвращаюсь, чтобы встретиться с Дрю Хейгом и специалистом по детектору лжи, если хочешь следовать за мной.
— Я сделаю это, но должна сказать тебе, что сегодня утром у меня был долгий разговор с Эмили. Похоже, ее отец тоже мог быть тем, кто причинил Кэмерон боль.
— Значит, ты рассказала ей о своих подозрениях?
— Да.
— Как она сейчас?