Маркиза бросила на нее кислый взгляд.
— Похоже, не только мужчины слишком высокого мнения о добродетели, — заметила она. — Будьте осторожны, герцогиня, как бы и вам не оказаться чересчур консервативной.
А вот в этом замечании уже звучала ее обычная язвительность.
Поклонившись маркизе, Элайджа поднес ее руку к губам.
— Вы великолепны, как обычно, — произнес он голосом политика, который говорил так же искренне, как будто предсказывал дождь при виде первых капель на шляпе.
Отступив, маркиза оглянулась и встретилась с Джеммой взглядами. В ее лице мелькнуло что-то вроде зависти или, может, ярости.
— Никогда не успокаивайтесь, герцогиня, — сказала она. — Именно такую ошибку я совершила.
И, взмахнув юбками, маркиза де Пертюи быстро скрылась в толпе, заполнившей бальный зал.
— Господи, ну что за несносная женщина! — воскликнул Элайджа. — Вечно в черно-белом! Она напоминает мне шахматную доску.
Джемма захлопнула веер.
— Но все же она красива. Ты разве так не считаешь?
— Несомненно, — кивнул Элайджа. — Вильерс здесь. Он спрашивал, начали ли мы с тобой третью игру матча.
— Ты ему сказал? — Она подняла глаза на мужа, оглядела его выступающие скулы, глубоко посаженные, умные глаза, оценила чуть утомленный вид.
— Я сказал ему лишь то, что хотел завязать тебе глаза и уложить в постель, — ответил он, глядя на нее.
— Должно быть, это шутка?..
— Нет, это не шутка.
Его глаза оставались серьезными.
— Правда? — спросила она. Ей было трудно даже набрать в грудь воздуха, чтобы произнести это слово.
— И еще я посоветовал ему закончить игру немедленно, учитывая сложившиеся обстоятельства.
— Ты хочешь сказать, что если люди заподозрят, что у меня с ним связь, то они решат, что наш ребенок не от тебя?
Элайджа кивнул. Но было в их разговоре еще что-то — нечто недосказанное. Сердце Джеммы забилось быстрее, поднявшись куда-то к горлу.
— Я не… — Ее голос сорвался, но она откашлялась и с усилием договорила: — Я не хочу играть эту последнюю игру.
Внезапно его лицо как-то странно застыло. Несколько мгновений герцог Бомон просто молча смотрел на свою жену. А потом на его губах появилась дразнящая, очаровательная улыбка, и он поклонился Джемме.
— В таком случае, миледи, я обещаю, что никогда больше не огорчу вас, — промолвил он.
Бомон пошел прочь, а Джемма смотрела ему вслед.
— Игру с Вильерсом, — уточнила она.
Но муж уже не слышал ее.
Глава 23
Бумаги Симеона перенесли во вдовий дом. Когда вошла Исидора, он встал из-за небольшого письменного стола, держа в одной руке какой-то листок, а другой опираясь о край стола.
Исидора села, всеми силами стараясь не думать о том, что, когда она в последний раз видела своего мужа, он был обнажен.
— Поскольку ты не присоединился вчера ко мне за ужином, у меня не было возможности сообщить тебе, что я ходила в деревню. Я купила сто тридцать пять ярдов шерсти и двадцать семь мясных пирогов.
Недоуменно заморгав, он положил листок на стол.
— У нас возникла неожиданная нужда в мясных пирогах? — спросил Симеон. — Или в шерсти?
— Это подарок от герцогства жителям деревни — чтобы наладить отношения, — объяснила Исидора. — Каждый из этих людей получит мясной пирог и пять ярдов шерсти, и это будет знаком внимания от герцога и герцогини.
— А-а… — протянул Симеон, опуская глаза на лежащий перед ним документ. — Ты была в лавке Мопсера?
— Да, — кивнула она. — Он и продал мне шерсть.
Симеон сжал руку в кулак.
— Я получил от него письмо, в котором он требует плату за свечи, — сказал он.
— Полагаю, таких писем ты можешь получить немало, — пожала плечами Исидора. — Люди считают, что твой отец отправил бы их к мировому судье, если бы они не выполняли просьб герцога, несмотря на то что тот не платил им, — весело добавила она. И, стянув с рук перчатки, Исидора разгладила их на коленях.
Взгляд Симеона на мгновение устремился на них, а потом он промолвил:
— Исидора, мне придется заплатить по счетам, даже если я считаю их жульническими.
— О!
— К примеру, я наскоро проверил просьбу Мопсера, — продолжал он. — Для того чтобы сжечь то количество свечей, которое он, по его словам, отправлял в наш дом за последние пять лет, мы должны были бы постоянно, ночью и днем, держать зажженными от семи до девяти свечей в каждой комнате.
Исидора покусала губу.
— Но канделябры… — начала было она.
— В своих расчетах я предположил, что свечи горят около четырех часов, хотя обычно их хватает примерно на шесть, — перебил ее Симеон, складывая на груди руки. — К тому же, по словам Хонейдью, в доме не зажигали канделябров уже много лет.
— Возможно, Мопсер пытался таким образом компенсировать другие счета, которые твой отец не считал нужным оплатить, — предположила Исидора.
— Что ж, может быть, — согласился Симеон. — Но также возможно и то, что он — обычный негодяй, который поспешил воспользоваться ситуацией.
— Знаешь, не верится мне в это, честное слово, — сказала Исидора. — Как бы там ни было, я попросила его доставить в каждый деревенский дом по пять ярдов шерсти. Таким образом и получилось больше сотни ярдов, учитывая, что в деревне двадцать семь домов.
— Двадцать семь, говоришь?
— Включая хижины, расположенные вниз по реке, — добавила Исидора.
— В деревне девятнадцать домов, — сказал Симеон. — В тринадцати живут люди. На берегу реки действительно стоят какие-то хибары, но они входят в число девятнадцати. Мопсер — вор.
— Все в деревне тяжело страдали из-за выходок твоего отца, — возразила Исидора. Вот они и научились изворачиваться, где-то хитрить… Кузнец Сайлес Пегг сказал мне, что по мосту ездить опасно, потому что в сталь подмешали песок. Сам Пегг отказался выполнять просьбы твоего отца из-за того, что его прежние счета не были оплачены. Однако кузнец из соседней деревни все сделал, хотя это и случилось лишь после того, как он дважды обращался к герцогу с просьбой покрыть его убытки… — Ее голос дрогнул.
Симеон так сильно нахмурился, что его брови почти сошлись на переносице.
— Ты сейчас толкуешь мне о том, что кузнец из соседней деревни прислал отцу фальшивый счет, — заметил он.
— Он был вынужден сделать это! — воскликнула Исидора. — Он подсчитал, что твой отец в лучшем случае оплачивает лишь половину счета, поэтому и увеличил сумму в два раза.
— Именно такие вещи довели моего отца до безумия, — кивнул Симеон.
— Безумия… — беззвучно повторила Исидора.
— Наверняка он был безумен, — проговорил Симеон, двигая бумаги по столу.
На мгновение Исидора залюбовалась его длинными пальцами. Симеон вытащил какой-то документ.
— Это от деревенской швеи, которая просит вознаграждение за две крестильные рубашечки. Крестильные рубашечки! — повторил он. — Ей так и не заплатили!
— Полагаю, этому счету тринадцать лет, учитывая возраст твоего брата, — сказала Исидора.
— Долгая болезнь, — вымолвил Симеон. — Только болезнью можно все это объяснить.
— А твой отец не указал на письме, почему он ей отказывает?
— Он написал, что рубашки ему ни к чему и что она должна забрать их, — ответил Симеон. — Дата его записи не проставлена, но я почему-то уверен, что он сделал ее уже после крещения.
— Не думаю, что Мопсера стоит наказывать за безумие старого герцога, если уж ты так это называешь.
Симеон снова сжал кулаки.
— Его извели фальшивыми счетами. Отец чувствовал, что его окружают преступники, которые охотятся за его деньгами. Впрочем, по сути, так оно и было.
— Эти люди были в отчаянном положении.
— Вероятно. — Симеон снова сложил документы. — Сейчас можно сделать лишь одно: заплатить по счетам, несмотря даже на то, что они могут быть фальшивыми.
— Самое главное для нас — доказать всем, что мы — люди чести, — проговорила Исидора. — Убедить их, что мы будем платить по счетам честно и вовремя.
— Я не совсем уверен, что давать деньги вору вроде Мопсера — это самый лучший путь добиться в них этой уверенности.
— Но он же не сможет и дальше дурачить тебя, — заметила Исидора. — Судя потому, что ты мне сказал, ты сможешь подсчитать каждую свечу, которую мы сожжем в будущем.
Его руки слегка расслабились.
— Не знаю, стоит ли рассматривать твои слова как комплимент, — сказал Симеон.
Встав, Исидора обошла угол письменного стола. А затем прикоснулась к его густым ненапудренным волосам. Исидора была вынуждена признаться, что без пудры они просто восхитительны на ощупь. А ведь она привыкла к мужчинам, у которых плечи вечно засыпаны белым порошком, а их волосы стоят торчком, застыв от помады, напудрены либо завиты. Но волосы Симеона сияли здоровьем, нависая над бровями взъерошенными кудряшками.
Он вопросительно посмотрел на нее, и их глаза встретились. Ее палец пробежал по его волосам ко лбу, а затем спустился вниз к переносице и губам…
— Пытаешься отвлечь меня? — В его голосе зазвучал некоторый интерес.
Исидора уселась к нему на колени.
— А это возможно?
— Да.
— В таком случае я отвечаю на твой вопрос утвердительно. — Исидора обвила его шею руками, но он не шевельнулся, не обнял ее в ответ. А в его глазах появилось такое выражение, которое не… — Почему ты так осуждающе смотришь на меня? — спросила Исидора. — Неужели запрещено целовать собственную жену, даже если она останется ею ненадолго?
— Пытаюсь понять, не нарушаю ли я правил, — сказал Симеон.
Исидора тихонько вздохнула. От него пахло виноградом, специями и чистотой. Если она будет держаться ближе к нему, то даже не сможет вспомнить, какое зловоние распространяют нечищеные уборные. У него такие красивые губы, поэтому Исидора потянулась, желая поцеловать.
Симеон погладил ее губы — лишь для того, чтобы твердо отстранить ее от себя.