Исидора присела в таком глубоком реверансе, как будто отдавала дань уважения свергнутой королеве.
Но королева этого не заметила.
Глава 31
Казалось, окружающий мир на мгновение застыл. Вильерс потряс Элайджу. Голова его упала на грудь, словно цветок мака, которому переломили стебелек.
— Не-ет! — Ни секунды не задумываясь, Вильерс стал яростно трясти Элайджу. — Проснись! — Внезапно его охватил страх.
Элайджа очнулся. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, словно видел нечто недоступное взглядам других, но потом его взор устремился на Вильерса, и он улыбнулся:
— Привет!
Вильерс попятился назад, нащупал за спиной стул и буквально рухнул на него.
— Святой Господь, черт побери! — выругался он.
Улыбка на лице Элайджи погасла.
— Что это было? — спросил Вильерс. — Что сейчас произошло?
Не услышав ответа на свои вопросы, он закричал:
— Элайджа!
Они не называли друг друга по именам с тех пор, как обоим было пятнадцать-шестнадцать лет… и они ссорились из-за девушки, а потом долго не разговаривали.
— У меня совершенно нет сил, — признался Элайджа. — Должно быть, я упал в обморок. Это все сердце. Мне уже тридцать четыре.
— Тридцать четыре? — покачав головой, переспросил Вильерс. — Тридцать четыре? И что, ты решил, что это подходящий возраст для болезни сердца?
— Отец умер, когда ему было тридцать четыре, — проговорил Элайджа, снова откидывая голову на спинку стула и поднимая глаза к потолку. — Сердце подвело, — пояснил он. — Я надеялся, что его участь меня минует, но, кажется, надеялся напрасно: у меня то и дело случаются такие вот небольшие приступы. Не вижу причин обманывать себя.
— Святой Господь!
— Но видно, пока еще рано, — продолжил Элайджа, на губах которого заиграла его чудесная полуулыбка. Он покачал головой. — Впрочем, добавить мне нечего, Лео.
Вильерс терпеть не мог, когда его называли Леопольдом. Он привык, чтобы его называли только Вильерсом, да, собственно, никто, кроме Элайджи, по-другому к нему и не обращался. Звучание собственного имени лишало его равновесия, словно двадцать лет вмиг исчезали.
— Ничего слышать не хочу, — заявил он. Слова застревали у него в горле. — Ты говорил с доктором?
Элайджа пожал плечами:
— Не вижу в этом необходимости.
— Но ты же потерял сознание!
Элайджа кивнул.
— Черт возьми!
— Да.
— Я пытался соблазнить твою жену, а ты не говорил мне ни слова.
Элайджа улыбнулся.
— А что бы это изменило? — пожал он плечами.
— Да весь мир! — отозвался Вильерс. Звук собственного голоса раздражал его, поэтому он встал, отошел к окну и невидящим взором уставился во двор.
— Не понимаю, как это было бы возможно, — промолвил Элайджа. — Ведь мы с тобой вечно спорили из-за женщин.
— Ну да, — усмехнулся Вильерс, тщетно пытаясь взять себя в руки.
— Да ты извел меня этими спорами, когда у тебя была лихорадка, — сказал Бомон. — Ты говорил мне, что у меня есть любовница, собака и Джема. Я ничего не понимал, потому что собака к тому времени давно умерла. Но мне было вполне понятно, почему ты жаждешь заполучить Джемму.
Вильерс повернулся к нему. Элайджа по-прежнему сидел, глядя на него с тем терпеливым и вежливым любопытством, которое прославило его на весь парламент.
— Черт возьми, разве ты не сердишься? — спросил он.
— Из-за того, что ты позволил моей старой собаке сдохнуть, пока сам спасал мне жизнь? — Элайджа приподнял брови. — Я сердился, когда был шестнадцатилетним глупцом.
— Да я не об этом… Ты не сердишься на то, что тебя подводит сердце?
Элайджа молчал.
Наконец Вильерс добавил:
— Извини за то, что твоя собака умерла.
— Она была для меня всем и очень много для меня значила.
Вильерс резко дернулся.
— Кроме тебя, разумеется, — добавил Элайджа, поднимая на него глаза. — Ты был моим лучшим другом, а я украл у тебя любовницу и оттолкнул тебя, потому что ты был настолько невыносим, что спас мне жизнь на реке, но не сумел также спасти и мою собаку.
— Мы оба были глупцами, — пробормотал Вильерс.
— В жизни есть всего несколько вещей, которыми я дорожу, и одну из них я выбросил. Потом я увлекся работой в парламенте, мне вскружила голову сила власти, и я упустил собственную жену. Одним словом, я даром терял годы, так что ты был совершенно прав, когда назвал меня глупцом.
— Я больше никогда близко не подойду к Джемме, — пообещал Вильерс. — Поверь мне, я и не думал мстить. Это всего лишь…
— Это Джемма, — просто сказал Элайджа.
— Да! Ей известно, что ты болен?
— Нет. И она не должна об этом узнать.
— Это несправедливо.
— В жизни вообще нет справедливости, — мрачным тоном проговорил Элайджа. — Я уйду независимо оттого, будет у нее время переживать и бояться моей смерти, или нет. Поэтому я хочу, чтобы то время, которое нам еще отпущено, не было омрачено горем.
— Разумеется, — кивнул Вильерс, проклиная себя за то, что так долго пытался соблазнить Джемму.
— Я, знаешь ли, все равно выигрываю. — На лице Элайджи снова засияла его прекрасная улыбка. Именно она не раз помогала ему одерживать победу в многочисленных словесных баталиях в парламенте. Именно она завоевала сердце сердитого и уродливого молодого герцога по имени Вильерс, когда им обоим было по девять лет. — Джемма собирается отказаться от последнего матча вашей игры, когда вы встретитесь.
— Да, ты выигрываешь, — согласился Вильерс. И повторил: — Выигрываешь…
— Я всегда так медлил, так тщательно просчитывал ходы, — сказал Элайджа. — И так много времени потратил даром. Я спланировал все как крупную, самую крупную кампанию в жизни. И ты тоже принимал в ней участие, Лео.
— Я…
— Мне была нужна стоящая оппозиция, Лео, — продолжал Бомон. — И ты обеспечил меня ею.
Вильерс снова сел напротив Элайджи.
— Ты должен ей сказать, — настойчиво произнес он. — Как часто у тебя бывают такие приступы?
— О, примерно раз в неделю или что-то вроде того, — ответил Элайджа. — В последнее время чаще.
— Ты представляешь себе, сколько примерно времени у тебя осталось?
Элайджа покачал головой.
— Не желаю этого знать, — сказал он.
— Я ухожу, — вымолвил Вильерс. — Господи, я…
— Не уходи, — попросил Элайджа. — Я хочу, чтобы ты играл со мной в шахматы. Время от времени.
— Это для меня большая честь.
Наступила тишина. Не будь они знатными британскими вельможами, они могли бы и обняться. Возможно, они даже всплакнули бы. Сказали бы что-то о любви, дружбе, печали… Но британским вельможам не пристало говорить о таких вещах: когда их глаза встречались, они и без слов видели в них все. Мальчишескую дружбу, детские потасовки, удары, которые наносили друг другу.
— Я больше никогда к ней не подойду, — еще раз пообещал Вильерс. Его слова звучали как клятва.
— Ты должен.
— Нет…
Элайджа улыбнулся ему, но его глаза были опущены.
— Ты должен быть рядом с ней, Лео. Я хочу знать, что так оно и будет.
— Ты хочешь, чтобы я продолжал волочиться за ней, но для чего?..
Иногда даже британский джентльмен чувствует, как печаль болезненно сжимает ему горло. В такие мгновения он подходит к окну и смотрит в сад, просыпающийся после зимы.
Если только он не подумает, что это не по-мужски.
Но потом, будучи англичанином, он обязательно повернется и увидит своего старинного друга, который сидит на прежнем месте и ждет. Тогда он раскроет шахматную доску и начнет расставлять фигуры.
Глава 32
Когда карета с вдовствующей герцогиней отъехала от усадьбы, Исидора направилась к дому с одной мыслью. Она — настоящая дурочка. Да, возможно, Симеон ее не любит, но он принадлежит ей. И она не допустит, чтобы он оставался в одиночестве в своем большом доме, полном отвратительного зловония. Симеон мог бы научиться любить ее. Исидора вспомнила, как ловко он развернулся и нанес удары стражникам, и, кажется, она поняла, какое чувство появилось в ее сердце. Она на полпути к тому, чтобы безнадежно влюбиться в Симеона по тем же причинам, которые заставляли вдовствующую герцогиню презирать его. И эти причины — сила и уникальность.
Как только она вошла, Симеон встал из-за письменного стола.
— Ты вошла в Ревелс-Хаус без моего разрешения, — сказал он вместо приветствия. — А я просил тебя дождаться меня, потому что знал, что эти люди опасны.
— Я считала, что ты хочешь сопровождать меня лишь для того, чтобы присоединить свой голос к моей мольбе.
— И поэтому ты решила, что мое присутствие может тебе только помешать, — заметил Симеон. Его лицо помрачнело, спина напряженно выпрямилась.
— Да, — не стала возражать Исидора.
— Я же приказал тебе, — напомнил он.
— Я не признаю приказаний, — произнесла Исидора, надеясь, что он понимает смысл ее слов.
— Я не хотел пугать тебя упоминаниями о стражниках мертвых.
— Меня не так-то легко напугать, — заверила его Исидора. Но, поскольку ей не хотелось вступать в пререкания, она добавила: — Симеон, я просто хочу тебе сказать, что ты был великолепен!
— Очень мило с твоей стороны, — бросил Симеон.
— Мне показалось, что твоя мать была просто шокирована, — сказала Исидора, поспешив сменить тему после того, как он так сухо отреагировал на ее комплимент.
— Если она от чего и пришла в ужас, так это от того, как я дрался, — промолвил он. Его голос звучал сухо, но обиды в нем не было.
— А мне показалось, что ты сделал это потрясающе.
Их взгляды встретились.
— Я никогда ей не понравлюсь, — сказал Симеон.
— В этом ее слабость и ее беда, — твердо сказала Исидора. — Должно быть, Хонейдью говорил тебе, что она уехала к сестре. Думаю, она будет рада приезжать сюда с визитами.