– Да будет так,– произнес он, и каждое его слово отлилась сталью в окрепшем голосе.
– И помни, что власть дарует право вершить месть!
– Месть… да, у меня определённо есть на неё право.
Великий логофет хотел было возразить, отговорить, переубедить, указать иной, изящный путь… но взглянув в эти новые глаза, понял, что не посмеет ему перечить. Он был раздавлен свой покорностью этому человеку. И всё же была одна вещь, о которой сановник просто не мог промолчать. Ради памяти Шето.
– Лико, я верен тебе без остатка, но именно моя верность жаждет быть услышанной. Молю и заклинаю, если ты решил пойти путем войны и меча, покарай лишь самых виновных и пощади всех остальных, дабы даже самый черный язык не смел извернуться против тебя обвиняя в тирании.
– И чтобы меня заподозрили в слабости?
– Чтобы в тебе увидели правду и справедливость, а не палача, алчущего лишь крови!
– Да, в этом есть смысл, Джаромо. Даю тебе своё слово,– мрачно произнес полководец.
Так заговор породил заговор.
И в этом заговоре, Джаромо занялся тем, что мог сделать лучше всего – интригой. Тайной и невидимой властью, которую давали ему знания и хитрый ум. Ну а Патар Туэдиш, этот лихой и бесстрашный юноша, что словно пёс был предан Лико, занялся своим делом – и, командуя введенными на рассвете в город воинами первой и второй походными кадифарскими тагмами, расправлялся сейчас с рабами и наёмниками алатреев, захватывая Палатвир и весь город.
Солдаты были сейчас и возле Лазурного дворца, и возле Хайладской крепости и у Ягфенской гавани и у Прибрежных врат. Город, могучий столичный город, был занят силами двух тагм и сотен примкнувших к ним ветеранов. Джаромо и сам до последнего не верил, что это вообще возможно. Что столь дерзкий и безумный план сработает, но он исполнялся на его глазах.
Их путь был выбран. И они прошли по нему слишком далеко, чтобы поворачивать.
Вот и открывавший рот, словно выброшенная волной на берег рыба, предстоятель алетолатов тоже не мог противиться силе этого пути. Наверное, впервые этот угрюмый и резкий старик, что с одинаковой легкостью управлял как партией, так и пятью торговыми компаниями, перевозившими зерно, кожу, вино, керамику, железо и рабов по всему Новому и Старому Тайлару, был так растерян. Он, один из первых союзников Шето Тайвиша, что разделял его видение, его мечту о преображении и обновлении Тайлара, с ужасом наблюдал, как эта мечта, пусть и одетая совсем в иные одежды, начинала обретать свою форму.
Да, все алетолаты вечно говорили о благой роли народных собраний, которые они желали использовать как таран, дабы выбить из городских коллегий и провинций алатреев. Да, они говорили о правильности раздела власти с палинами, о воле народа, о новом законе, об ослаблении сословных границ… но разве кто-то из них мог представить, что все их слова начнут сбываться? И сбываться, обернувшись в суровые, обветренные лица солдат, обнаживших в Синклите оружие? Едва ли. Это было за гранью их представления. Но это происходило.
Здесь. Сейчас. С ними.
И всё, что им оставалось, так это следовать за нежданными переменами. Дабы их могучий поток, не унес и их самих прочь по течению на острые камни.
– Я, кхм, ну да. Поддержим,– выдавил из себя Лисар Утериш. Слова давались ему трудно, застревая в горле и заставляя хмурить и без того испещренный глубокими морщинами лоб.– Старейшины, мы давно выступали за учреждение народных собраний. В городах. И… и вот время пришло. Иного не будет. Проведем же голосование.
Пара старейшин тут же спустились вниз и поставили большие серебряные подносы с белыми камнями на одном и черными на другом, а следом и большой чан, на котором были выгравированы двенадцать богов Тайлара.
Предстоятель алетолатов взглянул на них так, словно перед ним из земли выросли мифические чудовища, а потом перевел взгляд на Лико, словно спрашивая у того разрешения. Полководец кивнул, и Лисар Утериш, тяжело вздохнув, воздел кверху руки:
– Старейшины! Мы голосуем за созыв народного собрания Кадифа и всего Тайлара. Пусть, как в старые времена, свободные граждане решат судьбу государства.
Сказав это, он спустился вниз и взяв с правого подноса белый камень, поднял его над головой. Показав всем, он понес его к общему чану. Высоко задрав руку, предстоятель алетолатов отпустил белый отполированный кругляшек. В повисшей тишине, тот упал с гулким, тяжелым стуком, словно большой валун, сорвавшийся с отвесной скалы и рухнувший на дно пропасти.
Джаромо Сатти показалось, что вместе с этим камнем упала и сама эпоха, частью которой был он и все окружающие его старейшины. Эпоха, в которой политика была тонким и изящным искусством. Лебединым перышком, с которым играли, подбрасывая его на легком ветру. Теперь, вместо перышка, всё отчетливей маячил тяжелый солдатский меч. И Великий логофет не знал, найдется ли ему место в этой эпохе. В эпохе, в которой говорила кровь.
– Таков мой голос, старейшины. Я голосую за,– произнес предстоятель алетолатов и вереница людей в черных мантиях потянулась вниз.
Они шли молча, словно намеренно стараясь не шуметь и не говорить, и только стук камней, стук об металл, стук друг о друга, нарушали эту гнетущую тишину.
Стук-стук-стук.
Сыпались камни.
Стук-стук-стук.
Рушился привычный всем мир.
Стук-стук-стук.
Бил молоточек по наковальне, выковывая новую историю.
Стук-стук-стук.
Последним камень отнес вещатель алетолатов Амолла Кайсавиш. Этот балагур и краснобай, что обычно заливался смехом и готов был разглагольствовать часами, выглядел так, словно его огрели поленом и окотили кипятком. Он шел медленно, сгорбившись и ссутулившись, втянув свою полную шею в хилые плечи и озираясь по сторонам, словно деревенский воришка, укравший у соседей гуся. Даже камень он взял почти украдкой. Потянувшись было к черному, его рука тут же дёрнулась, словно наткнулась на пламя и, схватив белый, быстро кинула его в чан.
Вот и всё. Голосование свершилось. Все оставшиеся в зале собраний старейшины сделали свой выбор, и оставалось лишь подвести и так понятный итог.
Верховный понтифик начал уже вставать, но Лико Тайвиш сам прошел к чану и, взявшись двумя руками, перевернул вместилище выбора ополовиненного Синклита. На мраморную мозаику выпали белые камни, среди которых глаз Джаромо Сатти приметил только три черных кругляшка.
– Народному собранию быть,– сухо произнес Верховный стратиг и, развернувшись, покинул зал собраний Синклита.
Глава девятнадцатая: Искупление
Хайладская крепость изменилась. Вроде прошло совсем немного дней, с тех пор как Айдек покинул её, полный убеждения, что навсегда отправляется в неизведанные земли, и вот, он снова был тут. Стоял внутри её стен. И не узнавал их. Нет, сами стены были всё те же. Масляные лампы под закопченным потолком, крупная кладка желтых камней, узкие коридоры, комнаты и залы, полные запахов гари, еды и пота. И, конечно же, плац во дворе с деревянными столбами для отработки ударов. Всё тут было точно так же, как и раньше. Как было день за днем, год за годом, что он проводил в этой крепости. И всё же, каким-то непостижимым образом она стала иной.
В ней больше не было суеты, соседствующей с неистребимой ленью и расслабленностью. Не было слышно криков тренеров, что выбивая все силы из новобранцев, выковывали из них солдат тагмы. Не было и стенаний новичков, и смеха старых воинов, брани, и ленивых пересуд. Не было сановников, что с важным видом ходили от складов к воротам и комнатам командиров. Не было видно и их самих.
Весь дух, который наполнял Хайладскую крепость, сколько Айдек её помнил, исчез. Улетучился, словно унесённый порывом ветра. Того самого ветра, что уже ворвался в Кадиф и разлетался по всей необъятной стране, именуемой Тайларом.
Ветер перемен.
Ветер переворота.
Тот самый дикий и необузданный ветер неизвестности, появлению которого невольно поспособствовал и сам новоявленный фалаг Первой походной кадифарской тагмы.
Пройдя по пустому плацу до низкой пристройки у главной башни, в которой располагалась солдатская трапезная, он остановился, прислонившись спиной к крупным камням, из которых была сложена вся эта древняя крепость.
Солнце уже отмерило второй час от начала дня, и обычно в это время воины, хотя зной и духота ещё не успевали завладеть городом, уже изнывали от тренировок. Часть из них бегала под бодрые крики старших, другая – отрабатывала удары в поединках или на столбах, пока третьи, молодые, учились держать строй и биться как единое целое. Как знамя и тагма. Вновь и вновь поднимая пыль и насыщая ей воздух, поливая землю потом и отправляя на небо проклятья, тут ковалась железная мощь Тайлара.
Но сегодня плац был пуст, если не считать десятка воинов в полной броне у ворот напротив, да ещё пары возле склада и казарм. Впрочем, казармы тоже были пусты – почти вся первая домашняя тагма, не считая нескольких командиров и листарга Эдо Хейдеша, сейчас была в городе. Патрулировала улицы, чтобы не допустить мятежей, погромов или мародёрства, а также охотилась на остатки наёмников благородных алатреев, оказавшихся не к месту упрямыми, верными или просто тупыми.
Но, насколько слышал Айдек, особого сопротивления им уже никто не оказывал. С самого начала силы были слишком уж неравны. Ведь готовя свой заговор, алатреи явно не ждали, что против них восстанут тагмы.
Они думали, что армия, как всегда, смолчит и стерпит. Что она безропотно позволит им растерзать очередного любимого полководца, как уже бывало ранее.
Но армия не смолчала. Да и как она могла смолчать? Как они, воины и ветераны, что шли за Лико Тайвишем в бой, что брали по его приказу города и покоряли земли, что делили с ним тяготы походов и радости побед, как они могли отвернуться от него теперь? Как они могли отдать его той бездушной своре, что бросила их на произвол судьбы в землях варваров? Отдать тем, кто отказывал в подкреплениях и поставках, кто задерживал обозы, кто называл их войну незаконной, а их самих чуть ли не преступниками. Их, палинов и блисов, свободных граждан Тайлара, что отдавали всё во славу государства.