– Че? Эй, кто сказал? Кто сказал сейчас! Да я тебя! Эй, мужики, и тут на наши святыни пасти раскрывают!
– А он разве не дело говорит?– ответил ему ехидный девичий голос, от которого лысый вылупив глаза начал растерянно озираться.
– Да дайте уже послушать, что он там говорит-то!
Айдек с ужасом начал понимать причину столпотворения. Пройдя ещё немного вперед и распрямившись во весь рост, он увидел, наконец, того, кто заставил торговцев и их покупателей нарушить привычный ритм жизни базарной площади.
У закрытых ворот храма стоял длинноволосый старик, одетый в порванную серую рубаху. Судя по тому, что покрывали ее большие пятна от грязи и разбившихся яиц, публике не слишком нравилось его выступление. Но он, словно не замечая этого, продолжал говорить слегка севшим голосом.
– …В мире этом вы как дети, но лишены непорочности и чистоты душ. Вы грабите, лжете, предаете, распутничаете и усердствуете в каждом грехе своем и в каждом пороке. И тем навлекаете на себя гнев божий. Не тех каменных истуканов, коим вы в слепоте своей возносите мольбы и приносите многие жертвы, но гнев бога истинного. Бога единого, что сотворил всех и каждого и даровал нам мир этот. Но он отвернул от вас взор свой, ибо мерзки и противны вы ему стали. И хлещет он вас болезнями, войнами и бедствиями многими. И не иссекает чаша страданий ваших и не иссякнет вовеки. Но знайте, что суть всех горестей ваших – лишь в вашем грехе. В слабости и страхе, в неверии и жадности. Вы соткали себе покрывало мерзостей и мните, что укроетесь им от Божьего взора и гнева его, но знайте, что обернется оно для вас саваном. И не будет для вас спасения, ибо жизнь вечная не примет грешников и лишь праведники ее познают!
– Да что вы этому безумному пасть-то открывать позволяете! – взревел здоровый мужик с огромным пузом и длинной бородой.– А ну заткнись урод! Заткнись, я сказал!
Брошенный им камень угодил старику в плечо. Толпа откликнулась гулом. Где возмущенным, а где одобрительным.
От удара проповедник чуть пошатнулся и, хотя его лицо исказила гримаса боли, он продолжал говорить.
– Человек есть творение бога. Часть бога. И поклоняясь ложным идолам, упорствуя в своем неверии и грехе, вы убиваете Божий огонь в себе и мире! Вы близите темные времена! Ибо отравленный скверной мир – суть мир темный. Мир горестей и торжества страданий!
– Ща я тебе устрою мир торжества страданий, выродок ты этакий! – выкрикнул лысый мужик с волосатыми руками, неожиданно оказавшийся прямо рядом с Айдеком.
Брошенный им камень рассек щеку старика.
– Бог один! – продолжал тот, морщась от боли.– И истина лишь одна. Его истина. Лишь она дарует жизнь вечную человеку!
– Вот и вали в свою вечную жизнь! – взвизгнула женщина с годовалым ребенком на руках, который испуганно жался к матери. Свободной рукой она бросила глиняный кувшин, точно попавший проповеднику в лоб. Старик рухнул на одно колено.
–Слепцы, вы не понимаете, что мои страдания ничто, в сравнении с Забвением, на которое вы себя обрекаете! – прокричал проповедник, зажимая рану, из которой сочилась кровь.
– Это мы ещё посмотрим! – раздался из толпы чей-то голос и сразу несколько камней попали в живот и ноги старика. Ещё один выбил ему передние зубы. Следующий – разбил бровь. Старик рухнул на каменные ступени, закрывая окровавленное лицо руками, но все новые и новые предметы летели из бушующей толпы, попадая ему в спину и голову.
– Да что же это вы делаете, люди, вы же человека убиваете! – запричитала прилично одетая женщина с седеющими волосами, уложенными в высокую прическу.
– А нечего было на богов и на нас хулу наводить,– ответил ей маленький мужчина в мясницком фартуке.– Тьфу, тоже мне праведник. Богохульник он и все тут. Хвала, что хоть не у храма Златосердцего своё выступление устроил. А то ежели бы он его обидел…
Мужичок испуганно схватился за висевшие на его шее обереги и поплевал себе под ноги. Тело старика билось от попадающих в него камней, горшков, костей и всякого мусора, а каменные ступени и резные колонны храма заливала его кровь. Неожиданно позади толпы раздался свист и громкая ругань. Сквозь зевак, бесцеремонно толкаясь и работая деревянными дубинками, двигались семеро стражников, одетых в оранжевые рубахи, кожаные нагрудники и медные шлемы.
Увидев их, несколько заводил тут же скрылись в притихшей толпе, переставшей бросать камни в скрючившегося и завывающего старика. Старший из стражников, шлем которого украшал оранжевый конский волос, оглядел сурово толпу, а потом, ткнув проповедника дубинкой, строго произнес.
– Что за непорядок у вас тут? Чем провинился этот старик?
– Хулу на богов возводил, господин,– выкрикнула из толпы какая-то женщина.– И нас, добрых кадифцев, поносил всякими словами. Однобожник он!
– Правда, правда! – загудела толпа.– Богов клял! Все слышали! Нас оскорблял! Было!
– Понятно. Что конкретно-то говорил?
– Много чего, господин страж. Ой много чего и одно другого гаже. Что богов нет и молимся мы истуканам,– начала перечислять женщина.– Нас нечестивцами звал и говорил, мол от нас все зло, так как мы тут все лжецы, воры и распутники. А какая я распутница? Я честная тайларская женщина и только своего мужа знала. Детишек вот четверых рощу, а он меня в блудницы записывает и проклятиями грозит. Ну разве можно так и о честных людях? А?
– Нельзя! Нельзя! – загудела толпа.
– Но гаже всего, что он о богах так отзывался, господин страж,– не унималась она.– И где только, вы посмотрите: у храма самого Радока!
Стражник грозно посмотрел на корчившегося старика, а потом ударил его окованной палкой по ребрам, от чего тот завыл, словно больная собака.
– Ясно,– проговорил он.– Так, парни, у нас тут явно оскорбление богов и граждан, а так же крамола на государство. Берем его парни.
– А в толпе его слова кое-кто поддерживал, господин страж,– неожиданно заорал волосатые руки. – Я сам слышал. Парень, щупленький такой был. И это, девка ещё. Да ещё…
– Как точно выглядели?
– Да я что, помню что ли? Людей то вона сколько!
– Раз не помнишь, то и рот не разевай,– строго ответил ему страж.– Что я теперь каждую девку, что ли схватить должен? Нет? Ну вот и ладно. Так, кто в свидетели пойдет?
– Я пойду,– отозвалась родившая четырёх детей женщина, выступая вперед из глубины толпы.
– И, это, я тоже,– сказал волосатые руки.
После них в толпе нашлось ещё несколько свидетелей.
– А вы, господин, не желаете ли засвидетельствовать хулу на богов и государство? Слово воина, оно бы весомым было. Для судейских сановников.
Айдек не сразу понял, что командир стражей обращается именно к нему. А когда сообразил, замотал головой.
– Не могу я. Срочная служба.
– А, понятно. Жалко, конечно, но понятно. Дела военные. Не чета нашим, поди. Ну, не смею вас тогда отвлекать господин. Парни, берите этого под руки, только аккуратнее, чтобы по дороге его Моруф… ну или как там у этих однобожников верится. Короче, чтобы не подох он.
Стражи подняли едва живого старика и понесли сквозь редеющую толпу, которая постепенно начала разбредаться по своим делам. Айдек так и остался стоять возле храма бога судьбы, пока площадь возвращалась к своей обычной жизни, вновь заговорив сотнями голосов и звуков. Но фалаг почти их не слышал. Он был зол и злился все сильнее. Зол на старика, который погубил себя это дурной проповедью, но ещё больше – на самого себя.
Глупый, несчастный старик. Кого он хотел тут просветить? Кому хотел открыть глаза на истину? Этой толпе? Так ей нужны лишь хлеб и развлечения. И одно из них, причем самое излюбленное, кровавое, он сегодня им и устроил. А ведь для них, для алавелинов, сейчас были не самые дурные времена. Праведных уже давно не преследовали, не устраивали облав и публичных расправ, как это происходило ещё каких-нибудь лет тридцать назад. Сегодня, если не кричать о своей вере и хранить ее в сердце, оставляя между собой и богом, как делал это сам Айдек, можно было жить спокойно и даже многого достичь. Но нет же, постоянно находились те, что шел проповедовать к толпе, примеряя роль мученика.
И все же, совершенное им было поступком. Деянием веры. А что сделал Айдек?
Промолчал. Как и всегда.
Он спокойно стоял и наблюдал, как его единоверца забивают камнями. Но разве мог он сделать хоть что-то? Разве мог он хоть как-то повлиять на участь этого несчастного? Конечно, можно было встать рядом с ним, и принять мученическую смерть за их общую веру. Но Айдек не был мучеником. И не желал им становиться. Он хотел жить. Жить по своей вере и убеждениям, но жить.
Неожиданно его мысли были прерваны настойчивым подергиванием за край рукава. Он обернулся и увидел стоявших перед ним девочку лет одиннадцати и мальчуган, которому на вид было от силы лет девять.
Русые волосы заплетенные в косы, круглые лица и широкие носы, выдавали в них вулгров, а чумазые лица и грязная, местами порванная одежда говорила, что живут они на улице.
– Господин! Любовь, господин! – обратилась к нему на ломаном тайларен девчонка.– Чистая. Нет хворь. Любить ртом три ситал, любить внизу пять ситал! Десять ситал и любить везде!
– Пошла прочь! – процедил он сквозь зубы, с отвращением отдëрнув руку. Девочка попыталась снова поймать его рукав, продолжая упорствовать.
– Господин хочет мальчик? Брат любить ртом за три ситал! И сзади! Брат любить сзади! Семь ситал господин! Пятнадцать ситал и любить нас вместе!
– Прочь я сказал!
Айдек с силой оттолкнул еë, от чего девочка упала на мостовую, и зашагал прочь, слыша, как вдогонку ему несутся грозные слова на шипящем наречии. Пройдя немного вперед, он не в силах сдержать любопытство обернулся. Рядом с детьми стоял крупный смуглый мужчина в шерстяной тунике и соломенной шляпе. Переговорив с девочкой, он сунул ей серебряные монеты и взяв под руку мальчика, повел в сторону одного из переулков. Довольная проститутка тут же спрятала полученные монетки, и начала выискивать новых клиентов, дергая за рукав и края накидок мужчин у торговых прилавков.