Тяжело заворочались остальные. Только один старшина-танкист лежал в глубоком беспамятстве. Лишь грудь его то вздымалась, то опускалась тяжелыми толчками.
— Пантера, — объяснил солдат. — Одна. Стоит… Нет, опять пошел вдоль улицы. Метров триста отсюда, не больше. — Он повернулся к остальным, лицо его было покрыто мертвенной бледностью. — По кухне ударил. Как же так? По своим же детям и женщинам, выходит… Наших-то там всего двое и те в поварских колпаках… Пьяный или сумасшедший, что ли?..
От волнения и гнева голос его прерывался, подбородок задрожал. Младший лейтенант закричал:
— Сестра, костыли! Костыли дайте!
Стремительно вошел врач.
— Никакой паники, товарищи! Никакой паники! Я вас очень прошу!
Младший лейтенант сказал спокойно, как говорят с маленьким:
— Успокойтесь, доктор. Успокойтесь и дайте мне, пожалуйста, костыли.
Врач очень удивился этому подчеркнуто спокойному тону, и, вероятно, именно от этого удивления с лица его исчезло испуганное выражение.
— А? Ну, да, — сказал он тихо. — Извините, я сейчас.
И снова исчез за дверью.
Сергей повернулся на здоровый бок и, странное дело, не почувствовал при этом движении боли. Медленно поднялся на ноги, подошел к окну. Танк медленно, словно на ощупь, то и дело останавливаясь, двигался по улице сюда, по направлению к перевязочному пункту. Вспышка — выстрел! Сноп пламени и поднятого взрывом щебня взлетел как раз там, где посредине улицы был оставлен прицеп — походная кухня. Возле нее распласталось несколько неподвижных тел, трупы людей, сраженных еще первым выстрелом.
Младший лейтенант, сам поднявшийся каким-то чудом, на одной ноге медленно подвигался в угол — с пятки на носок, с носка на пятку, с пятки на носок, с носка на пятку…
В комнату, толкая друг друга, протиснулись санитары с носилками, медсестра, врач.
— Товарищи, товарищи! — быстро и нервно заговорил старый уже хирург. — В доме есть выход во двор, на зады. Вас всех эвакуируют сейчас туда, внутрь квартала. Товарищи ходячие, прошу…
Грохот разрыва и треск обрушиваемых досок, падение чего-то тяжелого над головой, от чего по потолку зазмеилась трещина, звон разбитого стекла оглушили всех. Снаряд попал во второй этаж.
Наступившую сразу за тем тишину оборвал надрывный, сквозь рыдания, голос сестры:
— Как?! Как он смеет? Ведь там… красный крест!..
Сергей услышал за своей спиной какую-то возню и оглянулся. Добравшийся уже до угла младший лейтенант извлек из кучи вещмешков и оружия противотанковую гранату и искал к ней запал. Нашел! Сергей решительно подошел к офицеру, взял у него гранату из рук и потянулся за запалом. Младший лейтенант молча покачал головой.
— Я быстрее, — только и сказал Сергей, отбирая у младшего лейтенанта маленькую латунную трубку.
Ловко, привычным движением вогнав запал на место, он рванул одну раму окна, толкнул другую и оглянулся. Санитары выламывали дверь, ведущую внутрь дома, к запасному выходу. Сергей махнул рукой и перевалился через подоконник наружу, в палисадник. Упал. На какое-то мгновение сознание помутилось от дикой, невыносимой боли. Но она тут же опять ушла куда-то вглубь. Приподнялся. Встал. Пригнувшись, перебежал палисадник. От дворика соседнего дома его отделяла теперь высокая ограда. Ее он преодолевал со всей осторожностью, боясь, что во второй раз может потерять сознание надолго. Продвинулся еще вперед. Теперь он был почти напротив кухни.
Сергей выглянул из-за ограды. Танк все так же медленно полз вперед. От походной кухни его отделяло теперь шагов сто двадцать, не более. Огня танкисты больше не вели, но выстрел мог раздаться, конечно, в любое мгновение. Перехватить танк надо было как можно раньше. Сергей открыл калитку и одним рывком преодолел те два десятка метров, которые отделяли его от кухни. Из танка ударила запоздалая пулеметная очередь. Сергей упал и прижался к резиновому скату кухни.
— Ну, ближе же! Ближе! Быстрей, — шептали его побелевшие губы.
Повязка, наложенная на рану, сползла на живот, и он чувствовал, как его бок заливает горячая кровь.
— Ну! Ближе!.. Еще!.. Еще!.. Вот так… — нетерпеливо продолжал он и вдруг увидел глаза. Устремленные на него глаза, наполненные болью и ужасом.
Между Сергеем и приближающимся танком лежал мальчонка лет шести, неподвижный, но живой, раскинув маленькие худые руки, белокурый и бледный, как его длинные, чуть завивающиеся волосы.
Танк грохотал уже совсем рядом, но ребенок не поворачивал к нему головы, а все смотрел и смотрел на Сергея. «Жить! Жить! Жить!» — кричали его глаза.
Какая-то могучая сила оторвала Сергея от земли и толкнула вперед. Он швырнул гранату и упал, закрывая мальчонку своим телом…
…А где-то на Оке уже висели над лугами серебряные жаворонки и тихо шептали что-то прибрежные камыши.
Иван ДемьяновСОЛДАТСКАЯ ПОДУШКАРассказ
Светлой памяти матери — Марии Эрастовны Демьяновой
Врач сказал:
— У вас грипп и высокое давление. Подложите что-либо под подушку — она у вас маленькая. И поправляйтесь!..
Когда щелкнул запор двери, я стал поправлять подушку и между пуговиц первой наволочки, там, где чуть расходятся ее края, увидел уголок второй наволочки. Вторая была немного порвана, и в это «окошечко» выглядывал наперник — третья наволочка, в которой пух. Опершись на локоть, я засмотрелся на эти две внутренние наволочки. Одно воспоминание сменялось другим…
Самым свежим событиям — двенадцать лет! И все они связаны с двумя наволочками: с той, в которой перо, и со второй, которую сшила сама мама в последний год ее жизни.
Наволочка-наперник вся в цветах и напоминает луг, а луг — детство! Вторая — рыжеватая, цвета осенних листьев, — почему-то напомнила сентябрьские пушкинские парки. Может быть, потому, что второе воскресенье этого первого осеннего месяца в 1958 году было очень светлым и ласковым. И в пушкинские парки текли разноцветные «реки» отдыхающих!
— Ваня, — сказала тогда мать, — дай-ка твою подушку. Я ее распорю и просушу пух: скатался он. И наволочки сошью новые: эти уже ненадежные. Тебе ведь дорога твоя фронтовая подушка!
Я не стал возражать и к ночи получил подушку вот в этих наволочках! Пух был просушен и расщиплен.
Такой мягкой подушка была только новой, а с тех пор минуло более тридцати лет!..
В 1941 году в городе Волховстрое-II, на Земляной улице стояли неказистые деревянные бараки — общежитие рабочих Волховского алюминиевого завода имени С. М. Кирова.
Однажды в субботу (день был банный) тетя Паша, уборщица нашего общежития, она же по совместительству и завхоз, сменив постельное белье, принесла нам и новые подушки. В тот же вечер мы окрестили их «скрипачами». Они были туго набиты «деревянным пухом» — стружками! И как только станешь повертывать на такой подушке голову, подушка обязательно скрипнет!
А одна подушка (вот эта, о которой пишу) была пуховая, «молчаливая».
Помню, как тетя Паша перебросила ее с руки на руку и подала мне.
— А эта, — говорит, — бригадиру!
Я смутился:
— Тетя Паша, старички есть в бригаде. Лучше им отдай! А я и на кулаке усну!
Но «старички» (самому старому тридцать один год) запротестовали:
— Кому первому подала, тот пусть и спит на ней, невесту во сне высматривает!
Тетя Паша улыбнулась:
— Правильно постановили!
Рот у тети Паши широкий, уши и губы толстые, сама маленькая (мы ее между собой называли «лягушонком»), а характер у нее мягче этой подушки.
Побарствовал я ночь на «барской» подушке (ее так сразу прозвали), открываю глаза — и снова плотно смыкаю веки. На меня солнце смотрит!
День воскресный — не на работу. И я стал своей бригаде сон рассказывать, что на «барской» подушке увидел.
Все повернулись ко мне лицом, и все подушки дружно скрипнули.
— Загадал я, ребята, ложась на «барскую», вот что: если я в этом, 1941, году женюсь, то мне приснится…
— Что приснится? — пропищал самый любопытный в бригаде Вася-рыжик.
Но ответить мне не пришлось. В общежитие влетела растрепанная тетя Паша (такой ее никто не видел) и закричала:
— Включайте радио, включайте! Нет, не включайте… Там… там… война!!!
Когда мы стали уходить на фронт, тетя Паша остановила меня у порога.
— Ты, бригадир, сон хороший видел? Может, она скоро кончится, война-то?
Я пошутил:
— Не досмотрел сон. Война помешала!
Тетя Паша задумалась. Потом сказала:
— Знаешь что, Ваня, где ты сегодня спать-то будешь? Один ветер знает! Подушка маленькая, пуховая, сунь ее в свой вещмешок — пустой он у тебя, — хоть еще ноченьку голова твоя поспит по-человечески!
И быстро-быстро затолкала в мой вещмешок «барскую» подушку.
Я не захотел обижать тетю Пашу: дал ей заполнить мой вещмешок пуховой подушкой, но подумал: «Потом выброшу, как отойду подальше».
Тетя Паша поцеловала меня в лоб, перекрестила, и я запылил по Земляной улице к месту назначения.
Этот день выдался таким суетливым, что о подушке я вспомнил только в три часа ночи, когда устраивался спать под кустом. Под голову я положил вещмешок, не развязывая его: и так мягко!
Ко мне кто-то еще присоседился.
— Что у тебя за поросенок? Дай-ка и я приткну голову!..
Утром выбрасывать подушку мне не захотелось: «Подожду, — решил я, — может, сегодняшнюю ночь тоже пригодится «барская»!»
И она пригодилась!..
Впоследствии многие надо мной посмеивались: «Кто на войну с пушкой, а Ваня — с подушкой!»
Конечно, рано или поздно расстаться бы с ней пришлось. Помог неожиданный случай.
Через реку Волхов необходимо было соорудить паромную переправу, а я был мастером сращивания тросов и долго работал на переправе. За это время наша часть перебазировалась в неизвестном направлении. Начались сильные бомбежки. Гудело небо. На дыбы вставала земля.