Я принял к сведению и то, что перед горячей картошкой лейтенант предложил мне «погреться» из фляжки. Я отказался, и он налил себе. А когда завинчивал фляжку, уронил ее, по-немецки выругался, а потом по-русски поправился.
Молча ехали мы по густо запорошенной лунным светом белой дороге. И кто бы мог подумать, что в одной кабине, по одной дороге этой пустынной ночью едут два лютых врага, едут так близко друг от друга, что на ухабах задевают один другого то плечом, то локтем. И вместе с тем каждый обдумывает: как бы остаться в кабине одному?..
Но вот мой попутчик захотел «спать». Он чуть повернулся ко мне, и голова его привалилась к моему плечу, а правая его рука полезла в карман, а оттуда — за пазуху!
В кабинное зеркальце я увидел, как луна лизнула в его неспокойной руке что-то блестящее. «Нож», — догадался я и дал полный газ. Дорога, к счастью, пошла под гору, и от сердца на несколько секунд отлегло: «На таком ходу ничего не сделает: сам побоится смерти… А вот когда в гору… за мостиком, — надо только не прозевать!»
Я бы смог попытаться избавиться от пассажира и теперь, но грызло сомнение: «А вдруг он свой? А может, это перстень блеснул, а я его раньше не заметил?..» И все-таки я твердо решил: от пассажира избавиться, но оставить его живым.
«Скоро крутой откос».
ЗИС-5 разбежался километров на восемьдесят в час, и как только грузовик подпрыгнул на узком бревенчатом мостике, в такт прыжку машины я подскочил тоже. Правая моя рука быстро схватила подушку и прижала к груди над баранкой; правя машиной левой и держась за руль, я в тот же миг (плечом, всем телом) метнулся в попутчика — удар!!!
Правая дверца открывалась и закрывалась. Казалось, что машина летит в гору и машет одним крылом. В кабине закружился пух — удар ножа приняла на себя подушка, и именно в то мгновение, когда я твердо уперся одной ногой в полик машины и бросил свое тело в плечо врага, едва грузовик проскочил мостик.
Страх по-настоящему овладел мной только тогда, когда от опасности я находился километра за два-три.
Я не мог расслышать, что крикнул злой попутчик, падая под откос, за исключением: «Догадался, моли бо…» Эти два с половиной слова я слышал отчетливо…
С этого случая моя любовь к подушке возросла.
В январе 1943 года в лесах под Торжком была организована Первая автомобильная бригада Ставки Верховного Главнокомандования. Лучших из лучших водителей (с десятилетним стажем) стали отбирать в разных автомобильных батальонах и посылать в эту часть.
Работа новой части была серьезной: импортные американские автомашины, получаемые по ленд-лизу, нужно было перегонять из Ирана на фронт по коварной, заоблачной Военно-Грузинской дороге. Эта дорога была особенно страшна весной. С грохотом сползали с вершин гор тяжелые снега и камни и срывались в Дарьяльское ущелье, большие куски гранита догоняли их в воздухе, и тогда многометровые сгустки огня летели в пропасть, словно разгневанная гора плевалась пламенем на бешеные волны Терека. А в самом Тереке ночью гонимые могучей вешней водой валуны терлись друг о друга своими толстыми боками и тоже высекали пламя, и казалось, что огненные змеи, клубясь и переплетаясь, неслись в бездонной пропасти под уклон, наполняя своим шипением каменную теснину Дарьяла!
Незнакомый военный спросил меня однажды:
— Какой у тебя шоферский стаж?
Тогда я еще не знал, для чего это спрашивают, и пошутил:
— Опытный стаж!
Незнакомец ушел. Некоторое время меня не тревожили. Но потом оказалось, что мой «опытный стаж» поняли как стаж десятилетний и зачислили в 28-й автополк Первой автомобильной бригады (об этом я тоже тогда не знал). Когда же на линейке назвали мою фамилию и скомандовали: «Три шага вперед!» — я уже знал, куда и для чего отбирают, растерялся и сказал, что у меня стаж «неопытный».
Но представитель новой части подмигнул мне:
— А ты шутник! Ну что ж, нам свои Теркины нужны. Дорога длинная будет.
Я хотел возразить, но другой командир скомандовал:
— Отставить разговорчики!
Так со своей подушкой и «опытным стажем» я поехал в Иран за машинами.
Командир отделения в новой части был у нас маленький и сердитый. А я, как на грех, оказался очень похож на одного своего однокашника, большого шкоду.
Заметив за ним какой-то грех, командир отделения хотел ему всыпать (дать наряд вне очереди), но виновник сбежал. Антонов почему-то решил, что это я «ослушник», и на поверке приказал:
— Демьянов, пойдете в распоряжение повара (а я только вчера ходил чистить картошку: была моя очередь)…
Сколько я ни возражал, не помогло. Я разозлился и, посмотрев на своего командира отделения сверху вниз, сказал:
— Спасибо вам за новую поговорку!
— Это за какую? — спросил Антонов.
— А знаете, есть пословица: «Мал золотник, да дорог!»
— Ну?! — промычал Антонов.
— А теперь еще другая будет: «Мал золотник, да вреден!»
Зашагав к выходу из казармы, я хотел взять туда и свою подушку, но Антонов закричал:
— А-а! Подушечку берете! Вы потому и грубите, что мягко спите! Не положено с пуховиками на войну ездить! — И выбросил мою подушку в окошко.
А возле казармы оказался очень игривый пес Барон, принадлежащий командиру нашего полка. Барон схватил мою подушку и бросился наутек. Несколько солдат-шоферов побежали за ним. Барон мотал головой из стороны в сторону, и подушка болталась у него в клыках, что маятник. Из нее стал вылетать пух. Но пес не обращал на это внимания и со своей добычей заскочил в здание штаба. Шоферы в растерянности остановились и повернули обратно, а я, разгорячившись, влетел в раскрытые двери здания.
В штабе, видимо, закончилось какое-то совещание. Барон тыкался носом в колени командиру полка и повизгивал: наверное, ждал похвалы за «добычу», а подушка с рваным боком лежала на полу. По штабу кружились легкие неторопливые пушинки, напоминающие в этой жаркой стране наш русский снег.
Запыхавшись, я перешагнул порог и двинулся вперед. Потом вытянулся в струнку и отдал честь. И тут же с языка сорвалось:
— Это моя подушка, «домашняя». Разрешите ее взять!
Раздался дружный хохот.
— А перину ты не захватил с собой? — спросил начальник штаба.
— Не знал я, что у меня такие предусмотрительные солдаты, — сказал командир полка. — Я вот не додумался до этого!
Задыхаясь от волнения, я рассказал всю историю с подушкой и как она много раз выручала меня и других на бесконечных фронтовых дорогах.
— И раненым, значит, ее под голову подкладывал, — сказал командир полка. — Это неплохо! И подшипники, лежа на ней, перетягивал — хорошо. Историческая, значит, подушка!.. Ну, что ж, возьми ее, но до пушинки здесь все выловите с моим писарем! Да пусть старшина новую наволочку даст, — заключил командир полка, — раз она в клыках Барона побывала.
И, сбрасывая друг с друга пушинки, командиры в веселом настроении вышли в сад.
Радости моей не было предела.
Набрав в рот воды, мы с писарем бегали по штабу и прыскали на пушинки, словно рой пчел ловили. Мокрые пушинки садились на пол. Я торопливо совал их в карман…
Когда все было убрано, я прибежал в батальон. Маленького командира уже не было: он уехал в рейс. А шоферы, словно договорившись, доставали из карманов пух и протягивали мне.
Один водитель сказал:
— Когда будешь в наряде, спать на твоей «барской» будем мы все, кто ловил пушинки. По очереди!
— А я уже спал! — похвастался Сашка Иванов, мой сосед по нарам, и мечтательно добавил: — Как только ее положишь под голову, обязательно дом приснится и все мирное. Эта подушка не любит войну.
После этого случая слава о моей подушке стала расти ночь от ночи. И от внушения, что ли, почти все водители видели на ней «домашние» сны. Спать на ней стала вся рота. Ее выпрашивали и водители других рот нашего батальона. А мне самому и спать-то на ней уже приходилось мало…
В Иране с подушкой произошел третий несчастный случай.
Переправившись через пограничную реку Аракс в Иранскую Джульфу, мы сделали привал. Грузовики нам часто подгоняли негры, и мы занялись «изучением» английского языка, чтобы при приемке машин меньше затрачивать времени. Следовало знать те слова, которые были крайне необходимы во время этой церемонии: названия цепей, ключей, запасных деталей и комплектов, которые выдавались к машине той или иной марки.
Английский язык преподавал помпотех, который его немного знал, а уроки проходили прямо на лугу, на берегу реки.
Как-то раз, когда кончился один из таких уроков, я встал с подушки, на которой сидел, а ветер словно этого и дожидался: схватил мою подушку, завертел ее вместе с красной иранской пылью и покатил в реку Аракс, в быстроскачущий, седой от пены поток. Еще секунда — и ее бы поглотили горбатые белые волны…
На этот раз подушку спасли иранские пограничники…
В том рейсе мне досталась огромная машина «интернационал», или «интер», как прозвали ее водители. Командир роты хотел было освободить меня от вождения этой машины через гребень Кавказских гор, но приказ поступил строгий: «Всем до единого человека вести машины!» Даже два повара участвовали в этом рейсе. (В нашем полку не было ни одного человека, который бы не мог управлять машиной.)
По сравнению с ЗИС-5, сиденье на «интере» было низким. Но подушка сразу исправила положение. А это многое значило. Может быть, тот, кто не захотел с этим считаться, в первый же рейс и угодил в Дарьяльскую пропасть или Севан-озеро…
Помню, как подошел ко мне ротный и, вздохнув, сказал:
— Видно, придется пожертвовать одной машиной. Держись за землю, если падать будешь! — И, положив руку мне на плечо, серьезно добавил: — Смотри в оба. Отца и мать забудь. Одну дорогу помни!
Пожертвовать пришлось — и не одной машиной… Но, как ни странно, я все время оставался на дороге, а не за ее пределами…
Когда раздалась команда: «По машинам…» — и полк стал вытягиваться через пограничный мост в Советскую Джульфу, я только и думал, как бы благополучно переехать этот мост, а там будет видно!..