— На колесах!.. — передразнил ротный. — Что это тебе — телега? Не колеса у пулемета, а катки.
— Да знаю. Это я просто так.
Тут вмешался молчавший до сих пор заместитель командира роты:
— До свидания, милое создание. Привет тому юмористу, который тебя сюда направил. А нам некогда. Делом надо заниматься.
Вот тут-то меня и осенило. Уж очень вдруг захотелось на курсы попасть.
— Хорошо, — говорю, — так и передам генералу-лейтенанту Поленову. Это он меня сюда послал. «Иди, — говорит, — а я брякну». Не верите? Звоните ему сами (шутка ли: по такому пустяку самого командарма беспокоить? Позвони-ка, попробуй. Ха-ха-ха!..).
Признаться, я нашего командарма и в глаза не видела. Только слышала, что генерал-лейтенант Поленов всем генералам генерал. И все его боятся. Уж так строг, так требователен, что и сказать нельзя. Солдат не обижает. Зато с командиров за самую малость шкуру спускает.
Смутились мои мучители. Стали шептаться. И позвонили не командарму, а начальнику курсов и ему напомнили о генерале Поленове. Не знаю, что ответил начальник.
Командир роты все еще с кислой миной, но уже без прежней уверенности говорит мне:
— Да ты и пулемета-то не знаешь…
— То есть как это не знаю, когда я ранена за пулеметом! Знаю. Что хотите спросите — отвечу. — А про себя: «Пронеси и помилуй! Только б не про «задержки»…»
Но ротный, не желая принимать меня всерьез, отмахнулся хмуро. Шумно вздохнул. Не хотелось командиру роты меня принимать. Ох, как не хотелось! Его заместитель развел руками: дескать, сие от нас не зависит. Он так резюмировал наши затянувшиеся переговоры:
— Чего хочет женщина — того хочет сам черт. Предупреждаем: ни поблажек, ни скидок, ни особых условий не будет. В случае жалобы на тебя или от тебя вылетишь пробкой туда, откуда свалилась на наши бедные головы. Ясно?
— Так точно! — гаркнула я, не помня себя от радости.
Так я стала курсантом. А на курсах три учебных роты: стрелки, разведчики, пулеметчики. В каждой роте по три взвода, в каждом взводе по тридцать три штыка, и только в нашем, пулеметном, для ровного счета — я в придачу. Однокурсники приняли меня довольно добродушно: чего, дескать, не случается на войне. Иные удивлялись: «И куда ты, пигалица этакая, лезешь? Перевязывала бы своих раненых на здоровье». Иные посмеивались: «Как в кино «Сто мужчин и одна девушка». Я отшучивалась: «Если бы да кабы только сто!» Впрочем, мне было безразлично, ведь и в родном полку, находясь одна среди мужчин, я чувствовала себя вполне в своей тарелке. И очень не любила, когда мои однополчане меня жалели или уж слишком опекали. Так и тут. Я старалась ничем не выделяться среди своих новых товарищей, но ни в чем и не уступала. Держалась на равных. Одним словом: курсант как курсант. Но у старшины пулеметной учебной роты, видимо, мнение на сей счет было иное. Это он — Нецветаев — кадровик-сверхсрочник: плечи — косая сажень, усы, как у Буденного, грудь колесом, — каждое утро кричит спозаранок под окнами нашей взводной казармы-сарая:
— Тридцать три с «недоразумением», выходи на перекличку!
Тридцать три — мои товарищи — курсанты. А недоразумение — это, по мнению старшины, я. Он был абсолютно уверен, что никакого командира из меня не получится, что это просто блажь и пустая трата времени и казенных денег. Но все-таки на всякий случай осторожный и требовательный службист почти каждый вечер после отбоя дрессировал меня на плацу при луне.
— Смир-р-но! На пле-чо! К ноге! Довернуть приклад! Не заваливай штык — ты ж не баба! Кру-го-ом! Отставить! Раз тебе выпала мужская планида — мужчиной и будь…
С последним доводом товарища старшины я вполне согласна и потому в ответ на все его замечания и ехидства — ни гугу.
…Перед наскоро отрытыми полупрофильными окопами стоят во весь рост «вооруженные до зубов фашисты» — куклы, вылепленные из мокрой глины. Мы отрабатываем учебный штыковой бой.
— Длинным коли!
Колю, колю проклятого глиняного урода, колю так, что штык трещит. Ребята осторожно похохатывают. Физрук наш тоже смеется. Не обидно: наверное, и в самом деле со стороны смешно глядеть на мои старания. Он даже меня утешает:
— Ладно. Не горюй. Зачет поставлю. Что с тебя взять, когда винтовка больше тебя. Ты ж не стрелок, а пулеметчик, обойдешься и без рукопашной. Ну, а коли и доведется попасть в свалку, на то есть ловкость и пистолет.
— А ты хи-и-трая птаха! — старшина Нецветаев глядит на меня долго, испытующе, как будто в первый раз видит. — Что ж ты молчала?
— О чем?
— Да ведь ты награждена Красной Звездой!
— Я?!
— Нет, дядя.
— А за что? Шутите, конечно?
— Да мне больше и делать нечего, как только шуточки шутить.
На вечерней поверке меня поздравил сам капитан Бунчиков на построении всей роты. И только тогда я поверила, что это правда. Поверила, но искренне удивилась: где ж тут подвиг? Ну, стреляла из пулемета. А что ж мне оставалось? Спрятаться в какой-нибудь яме и ждать, когда зарежут пьяные «психи»?.. Интересно, а Диму Яковлева наградили? Вот кто истинный герой. А Киселев, командир минометной батареи? На моих глазах огромный осколок перебил Киселеву руку в локте, и она держалась только на одном сухожилии. Он приказал мне: «Режь!» Я отказалась. Тогда он сам перочинным ножом перерезал сухожилие и отшвырнул половину руки прочь. А перевязанный мною, продолжал управлять огнем, пока не упал от потери крови. Вот они — герои.
В тот же вечер я узнала, что остатки моей родной дивизии отозваны в глубокий тыл на переформировку. А я-то мечтала после курсов непременно вернуться в свой полк!.. Осиротела.
Ночью, укрывшись шинелью с головой, я долго плакала. Тихо, тихо, чтобы никто не услышал…
— Слушай приказ командарма генерал-лейтенанта Поленова! «Звание младшего лейтенанта присваивается…»
Моя фамилия прозвучала в мужском роде столь неожиданно, что я растерялась. Да что он, капитан Бунчиков, смеется, что ли, на прощанье?
Праздничное настроение было испорчено. От обиды, с досады я не пошла на выпускной вечер, а чтобы меня не нашли, укрылась на кухне, в крошечной каморке повара дяди Леши. Тут можно было и пожаловаться и даже всплакнуть: дядя Леша не выдаст. Он меня утешил. Погладил, как маленькую, по головке. Принес огромную мясную кость.
— Поглодай-ка вот. Обойдется.
Утром, едва дождавшись подъема, я побежала в штаб роты выяснить досадное недоразумение. Капитан Бунчиков сказал:
— А что я могу сделать? Ведь исправил-то твою фамилию сам командарм. Собственноручно. Понимаешь, соб-ствен-ной рукой! Чего ж ты расстраиваешься, ведь вы ж с генералом Поленовым старые друзья. Разберетесь.
— Да не знаю я его совсем, товарищ капитан!
— Ах, вот что! Хм. Ну и проходимка!.. «Это он меня сюда направил…» — Капитан захохотал; а отсмеявшись, воскликнул: — Честное слово, люблю таких! Ну, вот что. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. По пути к месту назначения заверни в штаб армии, прорвись к генералу Поленову и во всем признайся откровенно. Ты — парень хват. Он таких любит. Найдете общий язык, тем более, что ты орденоносец.
Не пошла я к генералу Поленову. Смалодушничала. Да и какие права у человека, которому еще нет полных восемнадцати. Разозлится генерал и вообще никакого звания не даст…
Меня, как единственную женщину, направили в самую прославленную дивизию — 3-ю гвардейскую мотострелковую. Это в первый раз за все время учебы мне оказали преимущество перед сокурсниками.
Меня принял сам гвардейский комдив генерал-майор Акимов. Совершенно седой, дородный, строгий. Он был вооружен сразу двумя парами очков: одни вздыблены на густую шевелюру, другие — на крупный породистый нос. Прочитал генерал мою бумажку, пристально на меня поглядел и спрашивает:
— Ну-с, и где же этот молодчик-пулеметчик?
Я даже растерялась и этак смирненько отвечаю:
— Как же так, товарищ генерал-майор, разве не видите? Ведь это же я и есть.
Генерал нахмурился. Снова прочитал мою бумажку и опять воззрился на меня:
— Постой, постой, ведь тут же черным по белому сказано: мужчи-на! А ты… а вы, насколько я разбираюсь в медицине, женщи-на!..
— Да какая разница! Ведь это же просто опечатка.
Генерал вспылил:
— Пусть сам черт в этой опечатке разбирается! Ах, канальи! Прошу командиров, а они насмешки строят. Что у меня тут, детсад?
Так и не стала я гвардейцем. Поневоле пришлось явиться в штаб армии, раз попала в тупик.
Начальник армейских кадров, добродушный полковник Вишняков, смеялся совсем не по-стариковски: раскатисто, заливисто и от всей души. А отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, сказал:
— Ну и бесенок! Всех вокруг пальца обвела. Что ж теперь делать-то будем?
— Так дело-то мое выеденного яйца не стоит! Переделайте меня в женщину, только и всего.
Полковник усмехнулся:
— Ишь ты, шустрячка. «Переделайте!» Да ты и понятия не имеешь, кто утверждает приказы о присвоении офицерских званий. Лет-то тебе сколько? Только по-честному.
— А я всегда по-честному!
Полковник озорно мне подмигнул:
— Рассказывай сказки про белого бычка. Так сколько же?
— Много. Скоро будет восемнадцать.
— Как скоро?
— Через три с половиной месяца.
— Гм… гм. Комсомолка?
— А то как же!
— Ну, вот что, курносая, вот тебе талоны в столовую. Иди и попитайся. А мы тут подумаем. Посоветуемся, что с тобой делать.
— Товарищ полковник, только, пожалуйста, не докладывайте генералу Поленову. Ладно? Ужасно я его боюсь…
Полковник опять засмеялся:
— Доложил бы, и с удовольствием. Виталий Сергеевич обожает подобные казусы. Да жаль, нет его сейчас и еще долго не будет.
— А где он?
Ответа я не получила.
Теперь, когда я узнала, что командарма Поленова нет на месте, я уж ничего не опасалась и надеялась на благополучное решение моей командирской судьбы. Но мытарства мои только начинались…