Мама с трудом его отговорила. Когда он ушел, сказала со вздохом:
— До чего у нас папка честный.
Она заранее переживает, что он не будет ничего делать, чтоб я в институт попала, если провалюсь на экзаменах. А я его только сильнее уважаю за это. Галка же никого не любит, никому ничего не прощает. Для Галки мир состоит из незыблемых авторитетов, и она ужасно злится, когда на ее фразу «еще Горький так считал», я отвечаю:
— Ну и что! А разве Горький не мог ошибаться?
В прошлом году, когда мы поссорились, она вдруг на комсомольском собрании выступила с критикой моих взглядов на любовь и дружбу. Тогда еще Сорока сказал, что мои теории — детский лепет, а вот Галка — страшный человек. И в той школе ее никуда не выбирали. Только в этой, благодаря симпатии Антонины Федоровны, ее выбрали в комитет. Я хотела сначала выступить против, но побоялась, что она скажет — свожу личные счеты. Но я всерьез убеждена, что такие люди очень опасны для любой общественной работы.
Поделилась с Мариной Владимировной. Она сказала, что разделяет мое мнение о Галке и что я оказала плохую услугу товарищам, промолчав…
В общем я, конечно, не в восторге, что мы с ней снова в одном классе. И вовсе не потому, что меня не выбрали комсоргом.
Лучше буду морально самоусовершенствоваться. Выбрали Димку, тоже из старой школы. Димка — парень хороший, только слишком правильный. Не человек, а инструкция. Я его с первого класса знаю, ни разу он еще никогда ни в чем не ошибался. К нему хорошо относились самые шпанистые ребята, хотя он драться не умеет. И уши у него торчат в разные стороны.
Теперь о моих подругах.
Вера — дочка манекенщицы, которая показывает «туалеты для пожилых дам». Она знает много сплетен из жизни артистов, писателей. Мать ее часто в разъездах, и Вера живет одна. Сама себе готовит, следит за чистотой, за собакой, а учится равнодушно. Она очень любит стихи Ахматовой и Цветаевой и тоже пишет стихи. Из них я запомнила вчера одну строчку: «В этом мире я прохожая…»
Однажды мы поспорили. Я сказала, что современные поэты мне не нравятся, что они — ломаки, а признаю я Пушкина и Гейне. Вера даже губы скривила:
— Они так старомодны.
Тогда я прочитала ей мое любимое стихотворение.
Юноша девушку любит,
А ей полюбился другой,
Другой полюбил другую,
Назвав своею женой…
Она спросила:
— Это Коржавин? Кажется, я читала.
— Нет, Гейне, — и я даже язык высунула. Ведь не читала, не знала его, а фыркала. А я уже столько раз замечала, что молодые поэты у него берут одну-две строчки и начинают вокруг прыгать. Но ведь так, хоть и не плагиат, а все равно — стержень, мысль не своя. И я ужасно благодарна Марине Владимировне, которая вначале насильно заставила меня его прочесть…
О мальчиках же Вера говорит очень цинично. Она их разглядывает так, как только в произведениях Мопассана мужчины разглядывали женщин. Считает, что теперь — равноправие. Начала я ей развивать свои теории о будущем, а она засмеялась и сказала, что будет манекенщицей, а в эту школу пошла потому, что она близко от ее дома. Да и потом факультативно нам обещали историю искусств читать, а это — модно. Полезно будет в разговоре потом вставить какие-нибудь фамилии или произведения.
Наши мальчики, по-моему, ее побаиваются. Во всяком случае, обходят, хотя она — очень хорошенькая: ярко-рыжая с зелеными глазами, и вся в черных родинках. Только бровей нет, но она говорит, что в школу их не подрисовывает, а так — не выйдет из дома, не подведя брови и ресницы.
Моя нынешняя симпатия — Люба, в очках. И начитана куда больше меня, и свободно по-английски, по-французски болтает и еще в музыкальной школе учится. Память у нее неестественная, цитаты она шпарит и в стихах, и в прозе, да и по математике за ней никто угнаться из ребят не может.
Она сама предложила мне дружбу, сказав, что у меня ум «оригинальный, хотя и неорганизованный». Я к ней ужасно привязалась. Насколько она лучше меня. Добрее. У нее есть особенность. Она ни о ком плохо не отзывается. И когда язвлю — смеется. Доказывает, что во мне говорит комплекс неполноценности. Вообще, высокомерные люди, по ее теории, все втайне мнительные и в себе неуверенные. Она меня воспитывает прямо как мама. Только на нее я не обижаюсь. Она обезоруживает улыбкой. Доброй, умной и терпеливой. По-моему, она очень похожа на Марью Болконскую.
У них дома много журналов выписывают, и она, как и Димка, следит за всякими новостями в археологии. Это у нее прямо пунктик. И тем более странный, что она решила стать астрономом. Спрашивается, какая связь между звездами и раскопками? Однажды она мне заявила: «Земля таит не только прошлое, но и будущее».
Я только рот открыла, а она пояснила, что прежние цивилизации знали какие-то секреты в области наук, сейчас забытые, а все, что может ускорить прогресс — всегда полезно…
У Любы есть «хобби». Она собирает научно-фантастические романы. Я тоже начала их читать. Главным образом, на уроках. Дома нельзя, мама следит, чтоб я не отвлекалась на внепрограммную литературу. А потом Люба заболела. Я каждый день к ней бегала, уроки носила, книжки и все поражалась, как часто она говорит о настоящем, умном, не вычитанном. Рассказала ей о Сороке, но она сказала, что он, очевидно, дурак и слабовольный тип, иначе ни за что мне не подчинился.
На днях у нас был в школе вечер. Меня мальчики на танцах не приглашали, а Любу — наперебой, хотя внешне я не хуже. Правда, один позвал, когда она отказала, но тут я фыркнула. Очень надо «запасным игроком». А ведь я хорошо танцую. Галку, правда, тоже не звали, и она сидела в углу и вела беседу с Антониной Федоровной, она стала ее любимицей.
Дома я сказала маме, что меня приглашали танцевать — я отказывалась. Мол, больше люблю танцевать с девочками, которые хорошо водят, чем с мальчишками, если они танцуют плохо. Смешная ложь?!
Но мне все-таки обидно, ведь я не из самых некрасивых в наших девятых классах. И на переменах со мной мальчишки постоянно заговаривают. Я потихоньку все Марине Владимировне рассказала, а она заявила, что, наверное, я от самолюбия сидела с очень высокомерным лицом, вот меня и боялись пригласить. А как надо сидеть? В глаза им заглядывать, что ли? Или неестественно оживляться и кокетничать?
Нет, такой ценой мне не нужны ни мальчишки, ни личная жизнь!
Сегодня мне исполнилось шестнадцать лет. Но радости я не испытывала. Весь день преследовала тоска. Чего-то не доставало… Мама целиком в свои библиотечные дела погружена, с отцом ссорюсь, настоящих друзей нет.
Посмотрела на себя в зеркало. Толстая матрешка, в очках. Ну, вот для чего я живу? Что успела за 16 лет? В этом возрасте столько людей в прошлом завоевывали и уважение, и любовь, от Гайдара до Джульетты. Грибоедов даже университет кончил. Да и сейчас есть талантливые парни, о них часто в «Огоньке» пишут. Но это те, кто себя нашел, кто знает, зачем живет.
А я — не знаю. Мне слишком легко многое дается. Когда я начинаю «ныть», мама говорит:
— Ты неблагодарна. Ты живешь в большом городе, среди музеев, театров, ты можешь бродить по ярко освещенным улицам, достать любую книгу, а представь, что ты бы жила в заснеженном селе…
Судя по ее тону, там — конец света. Может быть, она права?! Только я не так много бываю в театрах, на концертах. Родители считают, что у нас в школе большая нагрузка, и чаще, чем раз в месяц, меня никогда не пускают. Да и билеты на хорошие спектакли не достать. Один раз я не выдержала и организовала дежурство возле кассы самого любимого нашего театра. Почти всем классом стояли, сменяясь по очереди. А потом я проштрафилась в школе, и папа не пустил меня на «Двое на качелях». Сам пошел с мамой по моим билетам. Я так ревела…
Иногда думаю, хорошо бы пойти работать, стать самостоятельной. Можно кончить и вечернюю школу. Заикнулась отцу — так целый скандал разразился… Но как определить призвание, когда мне нравится и литература, и физика, и путешествия, и медицина. Вот прочла Амосова «Мысли и сердце» и решила стать врачом. А потом, когда Марина Владимировна дала «Серова», захотелось пойти учиться в Академию художеств (я ведь рисую), а иногда вдруг стихи начинаю писать. Пока — плохие, но, может быть, потом что-то прорежется?..
К счастью стремятся люди,
А счастье проходит, как дым,
Счастлив лишь тот, кто любит,
Реже, кто сам — любим…
Ведь чем больше даешь людям, тем больше богатеешь внутренне, но как полнее раскрыть свои возможности? Главное, что не с кем посоветоваться. Мама смеется. «Не фокусничай! Опять — мировая скорбь!»
Короче, шестнадцать лет, и ничего не сделано для вечности. Иногда думаю. Вот умру я вдруг и никому, кроме родителей, от этого ни тепло, ни холодно не будет. Обидно, честное слово!
Утром возле моей постели на стуле были разложены сюрпризы: две книги от папы, сумочка — от Ины (прислала из Ленинграда) да бабушка купила мне шелк на платье. Только от мамы — ничего. Вернее, месяц назад она подарила мне кофточку, синюю, эластичную. В счет дня рождения. Ей не терпелось, чтоб я ее примерила. А сегодня уже ничего не подарила. И по-честному, от этого стало особенно кисло на душе. Мне не нужно много дорогих подарков, но хоть мелочь — сюрприз-то можно было приготовить?! А моему старшему брату, который умер в детстве, она всегда делала забавные подарки. Один раз, это еще до войны было, собрала со всего дома старые коробки, набила их газетами, в них всякие игрушки положила и поставила на этажерку около его постели. Он начал рыться в коробках, терпения не хватило газеты развернуть, даже заревел. Сама мне недавно рассказывала…
Конечно, денег у мамы в обрез, я знаю. Папа не раз говорил, что она деньги безрассудно тратит. А зарплата у отца большая. Но он треть отсылает родственникам, вдовам друзей, у него подопечных — «целый полк». Я надеялась, что мама сделает мое любимое печенье, с маком и орехами. Я даже намекала. Раньше она мне всегда его пекла в день рождения. Но она заявила, что я уже не маленькая…