Накануне моего отъезда Святой отец вот еще что мне сказал: «Такой ли я Папа, что может объединить христиан всего мира, или все мои попытки обречены на неудачу? Мне стало известно, что король английский согнал в Саутгемптон пятьдесят кораблей, дабы перевезти на континент четыреста рыцарей и лучников и более тысячи лошадей». Еще бы ему этого не знать — да я сам сообщил ему об этом. «А мне бы и половины достало, дабы удовлетворить просьбу императора Палеолога. Не могли бы вы с помощью нашего брата кардинала Капоччи, хотя я отлично знаю, что заслуги его несравнимы с вашими, и которого я люблю куда меньше, чем вас…» Ну, это просто так, слова, одни слова, чтобы меня успокоить… «Но он, Капоччи, все же пользуется известным доверием Эдуарда III; так не смогли бы вы убедить короля Англии не посылать войска против Франции, а лучше… Да-да, я отлично вижу, о чем вы думаете… Король Иоанн тоже созвал свое войско; но он, король, более доступен чувству чести рыцаря и христианина. Вы имеете на него влияние. Ежели оба короля откажутся от междоусобной войны, а вместо того направят хотя бы часть своих людей в Константинополь, дабы мог он стать лоном единой церкви, подумайте сами, какой славой они покроют имена свои. Попытайтесь втолковать им это, мой досточтимый брат; внушите им, что они могут стать вровень с героями и святыми, вместо того чтобы заливать кровью свои же государства и множить страдания своего народа…»
На что я ответил: «Святейший отец, то, чего вы желаете, самая легкая вещь на свете, но лишь в том случае, если будут выполнены два нижеизложенных условия: король Эдуард потребует, чтобы его признали королем Франции и короновали в Реймсе, а король Иоанн II, в свою очередь, потребует, чтобы король Эдуард отказался от своих притязаний и принес бы ему вассальную присягу. Когда оба эти условия будут выполнены, все препятствия сами собой отпадут!..» — «Вы смеетесь надо мной, брат мой, вы просто маловер». — «Нет, Святейший отец, я верю всей душой, но не в моей власти заставить солнце сиять среди ночной мглы. Иными словами, я верю, свято верю, что, ежели Господь Бог захочет свершить чудо, Он вполне может обойтись и без нашего содействия».
С минуту мы просидели молча, потому что на соседнем дворе разгружали подводу с бутовым камнем и плотники сцепились с возчиками. Папа весь поник, и крупный его нос с крупными ноздрями, и длинная его борода. И промолвил: «Тогда добейтесь от них хоть того, чтобы они подписали новое перемирие. Скажите им твердо, что я запрещаю им вести военные действия друг против друга. Если хоть один прелат или священнослужитель будет противодействовать вашим усилиям установить мир между двумя государствами, смело лишайте его всех церковных бенефиций. И помните, ежели один из двоих государей упрется и попытается начать войну, можете грозить ему всем, вплоть до отлучения от церкви; это внесено в данные вам предписания. Отлучение от церкви и интердикт».
После этого напоминания о данных мне полномочиях мне оставалось лишь одно: попросить у Папы благословения, что я и сделал. Представляете себе, Аршамбо, как я буду отлучать от церкви сразу двоих королей — Англии и Франции, — да еще при том положении, в коем находится ныне Европа? Эдуард III тут же освободит свою церковь от долга повиновения Святому престолу, а Иоанн пошлет в Авиньон своего коннетабля, чтобы тот осадил город. А наш Иннокентий, что, по-вашему, тогда сделает он? Сейчас я вам скажу. Он во всем обвинит меня и отменит отлучение. Все это только одни пустые разговоры.
Итак, на следующий день мы двинулись в путь. А через три дня, то есть 18 июня, войска герцога Ланкастера высадились у мыса Ла Аг.
Часть четвертаяЛето бедствий
Глава IНормандский поход
Не может все всегда быть злосчастным… Ага, вы уже заметили, Аршамбо, что это одно из самых любимых моих изречений… Да-да, среди всех поражений, всех мук, всех разочарований Всевышний, дабы поддержать дух наш, посылает нам хоть чуточку блага. Надо только уметь ценить это. Господь ждет от нас лишь благодарности, дабы доказать неизреченную доброту свою.
Посмотрите сами, после лета, принесшего Франции великие беды и, будем говорить прямо, не слишком споспешествовавшего моей миссии, посмотрите, как нас обласкала погода и какая чудесная теплынь стоит на всем нашем пути! Это небеса пожелали приободрить нас.
После ливней, которые замучили нас в Берри, я боялся, что мы, продвигаясь к северу, попадем в полосу непогоды, ветра и холода. Поэтому-то я совсем было решился приказать заделать все щели в моих носилках, сам закутаться в мех и согреваться теплым вином. А вышло наоборот: воздух стал мягче, солнышко сияет, и нынешний декабрь скорее похож на весну. В Провансе такое порой бывает, но я никак не ожидал, что при въезде в Шампань нас встретят яркие лучи, позлащенные солнцем поля, такая жара, что даже лошади под чепраками покрываются потом.
Сейчас, поверьте мне, разве только чуточку холоднее, чем в начале июля, когда ехал я в Бретей, чтобы в Нормандии встретиться с королем.
Ибо, выехав из Авиньона 21 июня, я был 12 июля… а-а… вы помните сами, я вам об этом уже говорил!.. и Капоччи занедужил именно тогда… от нашей быстрой езды…
А что король Иоанн делал в Бретее? Осадил, он осадил замок, чем и закончился его недолгий нормандский поход, не принесший ему большой славы, и это еще мягко сказано.
Хочу вам напомнить, что герцог Ланкастер высадился в Котантене 18 июня. Особенно следите за датами; это очень важно в данном случае… Светила? Нет-нет, на тот день я не изучал расположения светил. Я хотел только сказать вам, что, когда идет война, время и быстрота значат столько же, а подчас и больше, чем многочисленность войска.
Через три дня Ланкастер соединился в аббатстве Монтебур с уже находившимся на континенте войском, которое Роберт Нолль, этот славный военачальник, привел из Бретани, и с теми людьми, что поднял Филипп Наваррский. Сколько же народу привел каждый из них? Филипп Наваррский и Годфруа д’Аркур собрали вместе больше сотни рыцарей. У Нолля воинство оказалось посильнее: три сотни ратников, пятьсот лучников, впрочем, не одних только англичан — были среди них и бретонцы, эти пришли с Жаном де Монфором, который претендовал на герцогство Бретонское, коль скоро его нынешний владелец граф де Блуа считался приверженцем Валуа. Наконец, Ланкастер вряд ли мог насчитать полтораста рыцарей и две сотни лучников, зато у него был хорошо налажен ремонт лошадей.
Когда король Иоанн II услышал эти цифры, он захохотал так, что даже брюхо у него ходуном заходило. Неужто надеются его запугать таким ничтожным воинством? Если это все, что может собрать его дражайший кузен король Англии, нам особенно тревожиться нечего. «Видите, Карл, сын мой, как я был прав; видите, Одрегем, мы без боязни можем держать в заточении моего зятя Карла Наваррского; да-да, я был тысячу раз прав, когда не обращал внимания на этих пигмеев наваррцев, раз они сумели раздобыть себе только таких вот жалких союзников».
И тут началась похвальба: недаром же он в начале этого месяца велел созвать в Шартре свое войско. «Разве это не разумная предусмотрительность? Ну, что вы скажете, Одрегем? Что скажете вы, сын мой Карл? Теперь-то вы сами видите, что достаточно созвать всего половину войска, а не все. Пусть они поспешают, эти славные англичане, пусть углубляются внутрь страны. Мы обрушимся на них и отбросим их в устье Сены».
Мне передавали, что редко когда видели короля в таком веселом расположении духа, и я охотно этому верю. Ибо этот неизменно битый вояка обожал войну, во всяком случае, обожал ее в мечтах. Нестись вперед, бросать приказы с седла своего коня, которым все повинуются беспрекословно, еще бы, ведь на войне люди повинуются… во всяком случае, в самые первые ее дни; переложить все финансовые и государственные докуки на плечи Никола Брака, Лорриса, Бюси и прочих; жить среди мужчин, а не в окружении дам; двигаться, без конца двигаться; есть в седле, жадно заглатывая огромные куски, или же встать биваком на обочине дороги, в тени развесистой яблони, уже усыпанной мелкими зелеными яблочками; получать донесения лазутчиков; изрекать великие истины, которые потом будут передаваться из уст в уста: «Если у врага жажда, пусть пьет собственную кровь…» Класть руку на плечо какого-нибудь вспыхнувшего от радости рыцаря: «Да ты неутомим, Бусико… твой верный меч залежался в ножнах, благородный Куси!..»
Впрочем, одержал ли он хоть одну победу? Ни одной, ни разу. Когда ему исполнилось двадцать два года, его отец, Филипп Валуа, назначил его главой воинства в Геннегау… титул странноватый — глава воинства!.. И там его здорово разбили англичане. В двадцать пять лет, с еще более пышным титулом — казалось, он сам их изобретает — владыки побед… он недешево обошелся жителям Лангедока: в течение четырех месяцев держал в осаде Эгийон, город при слиянии Ло и Гаронны, а победы так и не добился. Но послушать его, все баталии, как бы печально они ни кончались, были истинными чудесами доблести. Еще ни один человек на свете не извлекал из опыта непрерывных поражений такой уверенности в своих воинских талантах.
На сей раз он сознательно старался продлить все радости походной жизни.
Пока он ездил в Сен-Дени за орифламмой и потихонечку-полегонечку добирался до Шартра, герцог Ланкастер тем временем, обойдя Кан с юга, переправился на другой берег Дива и расположился на ночь биваком в Лизье. Память о набеге рыцарей Эдуарда III и особенно разграбление Кана, несмотря на десятилетнюю давность, еще не изгладились в памяти людской. Сотни горожан были убиты прямо на улице; похищено сорок тысяч штук сукна; все драгоценности увезены за Ла-Манш; и только каким-то чудом удалось в последнюю минуту предотвратить пожар… нет-нет, жители Нормандии ничего не забыли, поэтому они спешили поскорее пропустить английских лучников через город. Тем паче что Филипп д’Эвре-Наваррский и мессир Годфруа д’Аркур широко оповестили всех, что вот эти англичане, мол, наши друзья. Масла, молока и сыра было в изобилии, сидр сам лился в глотку; на тучных пастбищах раздобрели кони. Честно говоря, прокормить тысячу англичан в течение всего одного вечера менее накладно, чем платить своему королю круглый год пошлину на соль, подымную подать и налог по восемь денье с каждого ливра торгового оборота.