Когда Ла Форе начал переговоры о вассальной присяге Феба, Бюси с первых же шагов стал чинить ему всяческие препоны, решив любым путем не допустить этого соглашения. Это он бросился к королю, когда тот прибыл из-под Бретея, и стал ему нашептывать: «Феб нарочно выставляет напоказ в Париже свое богатство, это же прямой вызов вам… Феб дважды принимал у себя прево Марселя… Сильно подозреваю, что Феб вместе со своей супругой и королевой Бланкой сговариваются устроить побег Карлу Злому… Надо потребовать, чтобы Феб принес присягу также и от имени Беарна… Феб ведет о вас недостойные речи… Поостерегитесь слишком милостиво принимать Феба, как бы граф д’Арманьяк не счел это оскорбительным для себя, а граф вам необходим в Лангедоке. Конечно, канцлер Ла Форе думал, что все это к лучшему; но Ла Форе чересчур уж снисходителен к вашим врагам… И потом, что это за выдумка такая — взять и назвать себя Фебом?» И дабы окончательно разжечь злобу короля, он напоследок сообщил ему дурную весть: Фрике де Фрикану удалось бежать из тюрьмы Шатле, и побег этот весьма ловко устроили два его служителя. Наваррцы издеваются над королевской властью, особенно теперь, когда этот ловкий и весьма опасный человек снова в их рядах…
И не удивительно поэтому, что за ужином, устроенным накануне присяги, король Иоанн вел себя вызывающе и надменно и, обращаясь к Фебу, именовал гостя только: «Мессир, мой вассал» — и даже спросил его: «Осталось ли хоть несколько человек в ваших ленных владениях, раз вы привезли столько народа в мой город?»
И еще король сказал ему:
— Я предпочел бы, чтобы ваши войска не скапливались на тех землях, где командует его светлость д’Арманьяк.
Коль скоро с Пьером де Ла Форе было условлено, что король будет считать эти неприятные столкновения как бы несуществующими, Феб удивленно возразил:
— Мои войска, сир мой кузен, никогда не вошли бы в Арманьяк, если бы нам не потребовалось выбить солдат, напавших на нас. Но с тех пор, как вы отдали приказ, запрещающий людям его светлости д’Арманьяка совершать набеги на Беарн, мои рыцари от души радуются, спокойно стоя на своих рубежах.
Но король упорствовал:
— Мне хотелось бы, чтобы ваши люди держались поближе ко мне. Я собираю в Шартре войско и пойду на англичан. Надеюсь, вы прибудете без опоздания в Шартр с войсками Фуа и Беарна?
— Войско графства Фуа будет поднято, — ответил Феб, — как только велит мне вассальный долг после того, как я принесу присягу, сир кузен мой. А войско Беарна последует за мной, будь на то моя воля!
Да-а, что и говорить, удачный получился ужин, где обе стороны должны были прийти к соглашению! Архиепископ-канцлер, удивленный и недовольный, тщетно пытался внести умиротворение. Бюси сидел с каменной физиономией. Но в глубине души он торжествовал. Чувствовал себя настоящим хозяином. А что касается короля Наварры, то имя его даже не было произнесено, хотя на ужине присутствовали обе королевы — Жанна и Бланка.
Выйдя из дворца, Эрнотон Испанский, гигант оруженосец Феба, сказал графу де Фуа… Как вы догадываетесь, я не присутствовал при этом разговоре, но смысл их беседы мне передавали: «Я восхищался вашим терпением. Но, будь я Фебом, я не стал бы дожидаться новых оскорблений, а тут же уехал бы в свой родной Беарн!» На что Феб возразил: «Будь я Эрнотоном, я дал бы Фебу точно такой же совет. Но я — Феб, и первый мой долг — это позаботиться о будущем моих подданных… я не желаю быть в глазах людей виновным в разрыве с Францией. Сделаю все, лишь бы добиться соглашения, конечно, только не в ущерб чести. Но боюсь, что из-за Ла Форе я попал в ловушку. Во всяком случае, произошло что-то, чего не знаем ни я, ни Ла Форе, кто-то успел переубедить короля. Посмотрим, что покажет завтрашний день».
На следующий день после мессы Феб вошел в главную дворцовую залу. Шесть пажей несли шлейф его мантии, и, редчайший случай, он шествовал с покрытой головой. Он надел корону, золотую на золото кудрей. Зала была битком набита людьми: камергерами, советниками, прелатами, капелланами, представителями парламента и высшими сановниками государства. Но первым, кого заметил Феб, был граф д’Арманьяк. Жан де Форе стоял рядом с королем, чуть ли не опершись о трон и дерзко оглядываясь вокруг. По другую сторону трона возился со свитками пергамента Бюси, делая вид, что никак не может в них разобраться. Потом выбрал один и прочел таким тоном, будто речь шла о самом обыкновенном решении:
— Мессир, король Франции, мой сеньор, принял у вас графство Фуа и виконтство Беарн, каковые вы получили от него, и вы становитесь его вассалом как граф де Фуа и виконт Беарнский, согласно форме, установленной его предшественниками, королями Франции и вашими. Преклоните колена.
Наступило молчание. Потом раздался ясный голос Феба:
— Не могу.
Присутствующие замерли от удивления, кто от искреннего, кто от притворного, но не без примеси удовольствия. Не так уж часто во время принесения вассальной присяги происходит такое.
Феб повторил:
— Не могу. — И добавил все тем же ясным голосом: — Одно колено у меня сгибается, я имею в виду Фуа. Но беарнское согнуться не может.
Тут заговорил король, и в голосе его зазвучала злоба:
— Я принимаю вашу присягу и от Фуа, и от Беарна.
По рядам присутствующих прошла дрожь любопытства. Еще бы, начался спор, и какой спор.
Феб:
— Сир, Беарн — внесеньоральное владение, и вы не можете получить от меня того, над чем вы не сюзерен.
Король:
— Ложь то, что вы утверждаете здесь; именно это и служило долгие годы причиной споров между вашими и моими родителями.
Феб:
— Такова истина, сир, и она не будет причиной раздоров, если вы того пожелаете. Я ваш верный и честный подданный как правитель Фуа, хотя против этого всегда возражали мои родители; но я не могу объявлять себя вашим вассалом в отношении того, что досталось мне от одного Господа Бога.
Король:
— Скверный вассал! Вы умеете свернуть с прямого пути, лишь бы уклониться от службы, хотя обязаны мне служить. В минувшем году вы не привели своего войска графу д’Арманьяку, моему наместнику в Лангедоке, присутствующему здесь, который из-за вашего отступничества не смог отогнать англичан!
Тут Феб ответил воистину великолепно:
— Ежели единственно от моей поддержки зависит судьба Лангедока и ежели мессир д’Арманьяк не способен сохранить для вас эту провинцию, значит, не он должен быть там вашим наместником, сир, а я.
Король зашелся от гнева, и даже подбородок у него затрясся.
— Вы издеваетесь надо мной, мой прекрасный мессир, но скоро этому придет конец. Преклоните колена!
— Изымите Беарн из вассальной присяги, и я тут же преклоню колено.
— Вы преклоните их в тюрьме, проклятый изменник! — крикнул король. — Взять его!
Весь этот спектакль был задуман, подготовлен и устроен самим Бюси, которому достаточно было лишь махнуть рукой, чтобы Перрине ле Бюффль и полдюжины королевских стражников сразу же окружили Феба. Они даже знали уже, что отведут его в Лувр.
В тот же день купеческий прево Марсель, прохаживаясь по Парижу, говорил:
— Оставался лишь один человек, который не был врагом королю Иоанну, теперь и его нет. Если все эти мошенники, что окружают короля, пребудут на своих местах, вскоре на свободе не останется ни одного честного человека.
Глава IVШартрский лагерь
Час от часу не легче, Аршамбо, час от часу не легче! Знаете, что написал мне Папа в послании от 28 ноября, но которое, видимо, не сразу отправили или, может быть, гонец, отряженный с этим посланием, искал меня там, где меня не было, коль скоро вручили мне его только вчера вечером, в Арси… Ну, угадайте, угадайте… Так вот, Святой отец, скорбя о нашей размолвке с Никколо Капоччи, упрекает меня в «отсутствии милосердия в наших отношениях». Хотелось бы мне знать, как это я мог выказывать милосердие нашему дорогому Капоччи? Да я же его и в глаза не видел после Бретея, откуда он потихоньку улизнул в Париж, где и засел. Кто же, таким образом, виноват в наших размолвках, если не тот, кто силком навязал мне этого себялюбивого, ограниченного прелата, думающего лишь о собственных своих удобствах и все демарши коего имели единственную цель — расстроить мои? Мир между государствами его меньше всего интересует. Ему одно важно — как бы я не добился успеха. Отсутствие милосердия, хорошенькое дело! Отсутствие милосердия… У меня есть вполне веские основания полагать, что Капоччи снюхался с Симоном де Бюси, и думаю даже, что не без его участия заключили в темницу Феба, которого — не беспокойтесь, ах, да вы знаете… — выпустили на свободу в августе месяце, и благодаря кому? Конечно мне. Вот этого вы как раз и не знаете… выпустили при условии, что он присоединится к королевскому войску.
И наконец, Папа хочет меня уверить, будто все превозносят меня за мои усилия и что не только он сам, но и коллегия кардиналов дружно одобряет мои действия. Боюсь, как бы он не написал того же самого Капоччи… И вновь он возвращается к тому, что уже советовал мне в октябре, чтобы Карла Наваррского тоже включить в переговоры о всеобщем мире. Нетрудно догадаться, кто внушил ему подобную мысль…
Как раз после бегства из узилища Фрике де Фрикана король Иоанн решил перевести своего зятя в Арлё. Арлё — это крепость в Пикардии, где все население по-настоящему предано клану Артуа. Он боялся, как бы Карл Наваррский, находясь в Париже, не обзавелся слишком многими сообщниками. И не желал также держать Феба и Карла не только в одном и том же узилище, но и в одном городе…
И как я вам уже рассказывал вчера, король после разгрома под Бретеем отправился в Шартр. А мне он сказал: «Побеседуем в Шартре». Вот я и сидел в Шартре, пока Капоччи гордо разгуливал по Парижу.
Где мы, Брюне?.. Как зовется этот город? А Пуавр, проехали мы Пуавр или нет? Очень хорошо, он еще впереди. Мне говорили, что стоит осмотреть тамошнюю церковь. Впрочем, все церкви в Шампани одна другой лучше. Вот уж впрямь истинный край христианского благочестия…