Почтенный Лян был зол на Ваня. Местный участковый настаивал, что против него должны быть предприняты «хоть какие-то» меры. «Его должны посадить в тюрьму не меньше чем на три или четыре года. Вань заслужил. Он давал ложные показания! Этот бывший член рабочей организации «Идеи Мао Цзэдуна» чокнутый. Он думает, что может делать все, что ему вздумается, и все сойдет с рук, как в дни культурной революции. Он просто живет в весенне-осеннем сне! Наше общество – теперь законное общество».
Однако секретарь парткома Ли был против заключения Ваня. «Достаточно – значит достаточно. У нас очень много историй, связанных с культурной революцией. Нет смысла мутить воду. Люди должны идти дальше. Оставьте старого мужчину в покое».
По политическим соображениям муссировать разрушительные последствия культурной революции не было хорошей идеей, не следовало даже напоминать людям о ней. Такими картами играл Чэнь, хотя и Ли немногословно, но сказал об этом. В любом случае дело Ваня не было политическим, поэтому Юю нечего было и упоминать об этом. Каким бы негодующим ни был Почтенный Лян, секретарь Ли сказал последнее слово, заботясь о судьбе старика.
Но все же неразгаданная тайна признания Ваня не давала покоя Юю.
Раздавив окурок, Юй встал и перенес телефон в кухню.
Пэйцинь занималась готовкой, двигаясь по лабиринту кастрюль и сковородок. Там едва ли хватало места для двоих.
Она была искренне довольна исходом следствия и своим участием в нем.
– Вот все и закончилось, – сказала она, повернувшись к мужу с улыбкой, а ее руки продолжали смешивать доуфу со свининой.
– Еще столько надо сделать.
– Как хорошо, что мы почтили память Яна, – сказала она. – Инь была единственной отрадой в его последние дни. Теперь ее убийца найден. На небесах, если они есть, Ян будет доволен. Ты можешь достать мне сборник стихов? Он во втором ящике.
– Конечно, а зачем?
– Мне кажется, я только сейчас поняла стихи Яна, – сказала Пэйцинь. – Извини, у меня испачканы руки. Но, когда ты принесешь сюда книгу, я должна тебе кое-что сказать.
Юй вернулся с книгой в руках.
– Найди, пожалуйста, поэму под названием «Кот культурной революции», – сказала она. Ты можешь мне ее прочитать?
Он начал читать низким голосом, заинтригованный. Не слишком ли много времени жена уделяла чтению, прямо как старший следователь Чэнь. К счастью, у нее было не так много кумиров, таких как Ян.
Кроме них в кухне больше никого не было.
Моя фантазия сбылась -
Культурная революция началась.
Я, словно кот, через окно мансарды вылезший,
Крадусь по крыше черной, вниз гляжу
И взглядом в комнатах людей я нахожу,
Полно людей в одежде явно не по норме,
А в необычной униформе,
С повязкой «хунвейбин» на рукаве.
Вдруг снизу: «Эй ты, подонок, слышишь, уходи».
И этот голос я, конечно, слышу,
Но все же рад, что прыгнул я на крышу,
И где впервые одинокую увидел я звезду,
И свет ее мерцающий так долго.
Среди людей в окне я маму вижу.
Смотрю и не узнаю ее.
Табличка на груди, с веревкой рыжей
Накрученной на шею.
Вокруг толпа, как в зоопарке, все глазеют.
Но я молчу и на нее смотрю,
В глазах ее читая обреченность.
И в темноту ночи я делаю прыжок.
Настало утро. Я был расстроен очень,
Увидев маму, бегущую по крыше,
С доской на той веревке рыжей,
С распухшей шеей преклоненной ниже.
И, глядя на нее, не смею крикнуть, как
Кричала мама этой темной ночью.
А вслед ей кто-то:
«Иди и плошку риса принеси мне, слышишь».
Она ушла, нет, унеслась в ту непролазную,
Бурлящих будней грязь,
Как будто бы за мышью погналась.
Пусть не в обличье человечьем я,
Таким же хунвейбином стану
По-кошачьи диким.
Я как-то от дантиста шел домой,
Вдруг, словно наяву, я слышу
Визг ее.
«Резцы твои остры, но гороскоп Неумолим,
И вряд ли ты поспоришь с ним
Ведь ты же рождена, увы, слепой
Под знаком мыши», -
Сказал рассказчик, тяжело вздыхая
В минуты смертные ее.
Знать было это предзнаменованье.
И я бежал, как дикий зверь,
Не смог прожить я девяти дарованных мне жизней
И в джунгли прыгнул,
Лишь на бумаге белой
След остался от кошачей лапы.
– Да, это о культурной революции, – сказал Юй.
– Сейчас я больше узнала о его жизни, – вздохнула Пэйцинь, – я уверена, что рассказчик говорит о Хун как о дитя «черной семьи». Ее семью преследовали «красные охранники». Те дети страдали от ужасной дискриминации. Их считали «политически ненадежными». Они были люди без будущего в социалистическом Китае.
– Да, вот поэтому она и осудила своих родителей, как мне сказали.
– Меня это тоже касается, потому что у меня было то же самое. На моих родителей тоже оказывали давление, они это от меня скрывали. – Голос Пэйцинь задрожал. – Какая поэма! Она выражает нечеловеческое отношение к детям во время культурной революции.
– Да, культурная революция принесла много бед. Даже сегодня встречаются люди, которые не могут выйти из тени, в том числе и Хун, и, возможно, Бао тоже.
– Ян оставил рукопись романа, так?
– На английском. По словам Чэня, этот роман похож на «Доктора Живаго», он о жизни китайского интеллектуала во времена правления Мао, но органы общественной безопасности уже забрали ее себе.
– Ты же мог сделать копию.
– Не было времени. В ту минуту, когда мы пришли в управление, там уже были они. Они уже знали обо всем. И секретарь Ли был конечно же на их стороне. Чэнь успел прочесть только пару страниц внизу, в ресторане.
– Что?
– Он настоял на том, что Бао должен допросить я, поскольку это мое дело, а он пока почитает книжку в маленьком ресторанчике на первом этаже. Но он не пришел, пока не закончился допрос.
– Чэнь ничего не говорил о рукописи?
– Нет, ни слова.
– Наверное, у него на это свои причины. Я думаю, что не нужно было его об этом спрашивать, – сказала Пэйцинь. – Чэнь – умный человек. Возможно, здесь был какой-то риск.
– Ты имеешь в виду, что он не хотел вовлекать меня в какое-нибудь рискованное дело, ведь органы не дремлют.
– Возможно. Я только предполагаю. – Пэйцинь сразу поменяла тему. – Ой, сегодня вечером у нас будет чудесный ужин. – Она резала креветки для доуфу.
– Не нужно готовить столько еды. У нас сегодня не будет гостей.
– Ты доказал управлению, какой ты способный полицейский. Это и надо отметить.
– А я этим утром, сидя в «Старом предместье», думал об увольнении, – сказал Юй. – Все эти годы я так мало зарабатывал. А тебе приходится так много работать, и в ресторане и дома. Я мог бы больше зарабатывать для семьи, если бы у меня было свое маленькое дело, вместе с твоим директором или Лу Иностранцем.
– Да ладно, муженек. Ты отлично поработал. Я горжусь тобой. – Пэйцинь улыбнулась. – Деньги многое значат, но не все. Как тебе вообще могло прийти такое в голову?
– Спасибо, – сказал Юй и подумал: «Но ведь ты сама однажды мне это предложила».
– А теперь я пойду жарить ребрышки. Масло уже брызгает. Погуляй во дворике. Я позову тебя, когда ужин будет готов.
Юя ждал еще один сюрприз – неожиданный гость. Это был Цай, игрок в крикет, который был отпущен на свободу после того, как вмешался Юй. Он стоял на пороге, держа в руках бутылку водки «Маотай» и огромную живую черепаху с мягким панцирем. Когда он узнал, что Циньциню надо готовиться к тесту, Цай настоял на том, что непременно должен составить Юю компанию во дворике.
– Ваш сын учится. Это здорово. Это самое главное под нашим солнцем. Если бы у меня было хорошее образование, мой бизнес не развалился бы. Выйдем на улицу, покалякаем, – сказал Цай, оставляя Пэйцинь подарки. – Гражданин следователь, благодарю вас.
– Я просто делаю то, что должен делать полицейский. Вы не должны меня благодарить, и не надо было приносить подарки.
– Это за услугу, – искренне сказал Цай. – Теперь за мной должок.
– Не загружайте меня вашим блатным жаргоном. Я полицейский, ведущий дело Инь. Вы к этому делу не причастны, так почему вас должны держать в тюрьме?
– Побольше бы таких полицейских, как вы, а не таких, как Почтенный Лян, тогда было бы проще жить.
– Теперь, когда вы на свободе, сделайте что-то значимое в своей жизни, Цай. Вы не можете целыми днями играть в крикет. Задумайтесь о своей семье. Ваша жена Сю Чжэнь никогда не сомневалась в вашей невиновности.
– Я изменюсь весь, как если бы я отмыл сердце и переставил кости. Да, Сю Чжэнь очень хорошая жена. Она могла все свалить на меня, но она так не сделала. Она приходила ко мне каждый день, приносила еду, какую я люблю. Я ошибся, когда думал, что она вышла за меня только из-за денег.
– Да, когда попадаешь в беду, то обнаруживаешь, кто на самом деле заботится о тебе.
– У меня еще остались связи. Я вернусь в Восточные горы.
– Еще один вопрос, Цай. Когда вас взяли под арест, почему вы не сказали Почтенному Ляну, что вы в действительности делали тем утром? Мне просто интересно. Не важно, что вы мне скажете, вам незачем волноваться. Это между нами.
– Я доверяю вам, гражданин следователь. Той ночью я играл в мацзян в бане всю ночь. Мацзян – это не азартная игра, каждый знает. Это просто игра, в которой нужно положить несколько монет, иначе будет неинтересно.
Но я уже сидел за азартные игры в начале семидесятых. Если бы я сказал об этом Почтенному Ляну, он бы раздул шумиху.
– Понятно. Мацзян или крикет, ничего хорошего от них не будет.