Из полных красных губ вырвался сочащийся злорадством и бездонной жестокостью смех, и чадо тёмного властелина направилось к беспомощным пленникам.
— Ах, Беверель, если я обречён, пускай. — Принц Лоримель приподнял голову так, чтобы локон красиво упал на щеку. — Но поклянись, что душу из меня вырвет твоя нежная ручка, ибо она уже завладела моим сердцем.
— Буэ! — сказал Гадж, не выносящий искусственных сладостей.
— Мне кажется, твой пёс болен, — заметила Беверель.
— Это не мой пёс, — ответил принц Лоримель, метнув ледяной взгляд на спутника. — Мой пёс был бы породистее и полезнее. А это мой слуга, Гадж из Уиллоустоуна-Тикли. Если будет докучать, перережь ему глотку. Я слова поперёк не скажу.
— Пальцем не коснусь этого… этого… — Беверель отшатнулась. — Но всё же, если он будет так пялиться на меня, пока я с тобой говорю… Одно дело — перечислять жертвам, какие страшные пытки их ждут перед долгожданным и сладостным концом… перечислять наедине. Но на публике… Мне как-то не по себе. — Алебастровые щёки окрасил слабый румянец. — Я совсем чуточку, малюсенькую капелюшечку робею публичных выступлений.
— Радость моей души, меня страшит лишь одна пытка: больше тебя не увидеть. — Принц Лоримель распахнул лучистые голубые глаза во всю ширь, что выглядело потрясающе соблазнительно и вместе с тем придавало ему поразительное сходство с лемуром. — Прикажи одному из ваших слуг, пусть его прикончит.
Беверель сложила губы очаровательным бантиком.
— Если папенька узнает, что мне помогал слуга, позора не оберёшься. Он считает, во мне нет силы воли, одна мягкотелость.
— И он отчасти прав — на твоём теле множество восхитительно мягких мест, — вывел голосом принц Лоримель. — Но ведь слугу можно потом убить.
— Ну разве ты не душка? Но нет, папенька заметит. Он ведёт строгий учёт. — Лицо Беверель вдруг прояснилось. — Знаю! Есть же Ваг!
— Ваг? — эхом отозвался Гадж. — Штойта? Гнусный горький яд, коий вашенское злодейство заставит меня испить, ась?
— Про гнусность угадал. Ваг — моя сестра. — Беверель подняла для усиления изящную ручку и прокричала: — Эй, Ваг! Тащи свой жирный зад сюда, в темницу номер семнадцать!
Из коридора хлопнуло, и почти сразу вбежала низенькая, пухлая девушка с мышиного цвета волосами, кое-как заплетёнными в две косы. Её круглое невзрачное лицо было несчастно и перекошено отвращением. Она спустилась по лестнице.
— Беверель, бедный старый Тангил — твоих рук дело? От него осталась только лужа троллячьего жира, а ведь завтра он уходил на пенсию!
Беверель пожала плечами.
— Папеньке выйдет экономия.
— Да, но ключи тоже расплавились! Мы не сможем запирать и отпирать двери темницы. Папа расстроится.
— Заткнись, Ваг, — отмахнулась Беверель. — После того, как я, хе-хе, позабочусь о пленниках, запирать ничего и не потребуется. Муа-ха-ха!
— Позабочусь? Но папа сказал…
— То, о чём папа не знает, ему не повредит, — вкрадчиво промурлыкала Беверель. — А то, что папе не доложит некая ябеда, не будем показывать пальцем, не повредит ей.
В глазах Ваг встали слёзы.
— Ты вечно всё портишь.
— Кончай ныть, ты, жалкая пародия на дочь тёмного властелина! — рявкнула Беверель и дала ей хлёсткую пощёчину. — Я старше и умнее тебя, и ты будешь меня слушаться. А теперь бери этот рассадник для вшей…
— Тоись меня, — флегматично сказал Гадж.
— Заткнись, Гадж, — вставил принц Лоримель — просто чтобы не терять навык.
— …надень на него железный ошейник и браслеты, выведи отсюда и избавься от него, — продолжала Беверель. — Как именно — мне всё равно, только пускай замковый мазилка сделает потом подробные наброски самых сочных кусочков.
Плечи Ваг поникли.
— Да, Беверель. Как прикажешь.
Освободив Гаджа из оков и надев на него переносные кандалы и цепь-поводок, она робко глянула на пленника и несмело спросила:
— Ну что, э… идём?
Беверель издала нетерпеливый рык и вопросила у принца Лоримеля:
— Видишь, что мне приходится терпеть?!
— Моё бедное настрадавшееся сокровище, — ответил эльфийский принц, часто-часто маша ресницами. — Поведай мне о всех своих горестях. Поделись своей болью. — Он обратил горящий взор к Гаджу и пылко вскричал: — Не стой столбом, идиот! Помоги этой глупой девке увести тебя с глаз долой! Хватит оскорблять зеркало души Беверель! Прочь!
Гадж окатил хозяина ледяным презрительным взглядом, достойным Вышнего эльфа. Взгляд был до того уничижающим, что принцу Лоримелю словно дали по моське увесистым палтусом — в оптическом эквиваленте. Даже прелестная, но жестокая Беверель поразилась, увидев столь властное выражение на лице прежде недооцениваемого второстепенного персонажа.
Но Гадж сказал только:
— Ну, иттить так иттить, м'лорд.
И поспешил вверх по лестнице на шаг впереди озадаченной и нерешительной Ваг.
За дверью темницы, осторожно переступив лужу из тролля, он повернулся к Ваг и сказал:
— Прошу пардону вашиспорченности, но дале без вашенских указаний мене дороги не сыскать, как я есть пришлец в замке Костолом.
Ваг приятно порозовела.
— Конечно. Какая я глупая. Сюда, пожалуйста.
Она потянула за поводок, — не потянула даже, а легонько тряхнула, так что и звенья не звякнули друг о дружку.
По вонючим коридорам, кое-как освещённым и кишашим крысами лестницам, комнатам, пропахшим плесенью и застарелым злом Ваг наконец вывела Гаджа на свет. Отверженный слуга эльфийского принца поморгал, привыкая к давно не виданному солнцу, и полной грудью вдохнул сладкой свежести огородика, в который Ваг его привела.
— А и правду бают, — высказался Гадж. На его лице отразились блаженное спокойствие и смирение. — От где и прияти смертушку от рук дочки тёмного властелина, тако же прекрасной, как и злонравной, как не здеся. Хорошо же, госпожа: щас я готов погинуть, как никогда, агась. Токмо указуй, пожалста, где мне встать, шоб те сподручнее было изорвати меня на кусочки.
— Изорвать тебя на кусочки? О нет!
Ваг выронила цепь, за которую вела Гаджа, и удручённо закрыла лицо руками.
— Неа? — пристально посмотрел Гадж. — Тады я сгибну от жуткого колдовства, агась?
Ваг замотала головой так сильно, что косички несколько раз дали ей по лицу.
— Нет. Я ненавижу так поступать.
Гадж совсем растерялся.
— Не смерть от железа, не смерть от колдовства? Шо ж ишшо? А-а, ясен пень. В небытие меня угробит яд! — Он звонко шлёпнул себя по лбу, стараясь не разбить себе нос кандалами. — Вконец обеспамятел! И здесь, м'леди, и растёт та яд-трава, шо мя погубит, ась? — Он вырвал пучок близрастущей зелени. — Ну, как бывалоча говаривала моя мамаша-шлюха, «не тушуйся», «никто не молодеет», «живём однова» и «пей до дна»!
Он затолкал листья в рот, жадно прожевал и проглотил и стал терпеливо ждать.
— Э-э-э, сэр… — Ваг похлопала пленника по плечу. — Это петрушка.
— Ась? — Гадж провёл языком по зубам, слизывая зелёные ошмётки. — И шо ж бедный Петрушка табе таковского сделал, шо ты превратила его в ядовитые зеленя?
Ваг терпеливо разъяснила. Он внимательно выслушал.
— Ясен пень. Ну, в этслучае я буду премного блаадарен, ежли ты указуешь мене на ближнюю всамделе ядовитую траву. Не то шоб мене тягостно твоё опчество, но с другой руки, чаво откладать неминучее? Чем шибче я помру, тем шибче стану вполне мёртвым, а то вродь как застрял на полдороге. Так шо… есь здеся белена?
Ваг заплакала.
— О, пожалуйста, почто ты такой услужливый! — взвыла она. — Худо уже одно то, что мне надо тебя убить… а тут ещё ты! Это жестоко с твоей стороны!
Здесь замешательство Гаджа возросло настолько, что он усомнился в здравости своего рассудка. В таких случаях в когнитивно-диссонирующую голову приходят лишь два возможных объяснения:
Либо весь мир сошёл с ума, либо…
Либо свидетель этого безумия рехнулся сам. Окончательно и бесповоротно.
Что ни выбери — проиграешь. Тут не захочешь, а обозлишься. И Гадж не стал исключением.
— А терь зырь сюда, леди! — воскликнул он, предостерегающе бренча кандалами. — Об чём трындёж? Аль ты не слыхала о правилах, коим подчиняются тёмные властелины и плоды их чресел? Ты ить дочь лорда Белга, агась?
— Агась. То есть да, — почти прошептала несчастная Ваг.
— И ты знашь те правила, про кои я рёк?
На этот раз Ваг просто кивнула.
— Тады чё тя удержает? Убей мя. Правила грят, ты тако же злонравная, как и красивая. И коль то правда, ты, сталбыть, самая что ни на есть злонравная существо.
Настал черёд Ваг вызвать здравомыслие на свидетельскую скамью, чтобы выяснить, когда оно покинуло своё обиталище.
— Ты… ты говоришь, я злая… то есть, красивая?
— Агась, м'леди, — Гадж разинул рот в восторженной улыбке. — Ты прекраснейшая из девиц, коих я лицезрел, и токмо тем и утешаюся на пороге смерти, шо привелося узрети таковскую-то красоту. А щас дай мене помереть, ибо таковая моя грустная и печальная судьбинушка, шо…
— Заткнись, Гадж, — сказала Ваг и толкнула его в петрушку.
Через какое-то время Гадж сел и вычесал из волос давленую зелень.
— Если вы намерены убить меня таким способом, миледи, имею честь сообщить, что ничего не выйдет. Впрочем, я никоим образом не жалуюсь.
Ваг подскочила и воззрилась на него так, словно на нём проросла редиска.
— Ты умеешь говорить? То есть, ты умеешь говорить так? Я что, разрушила наложенное на тебя заклятие? Обычно хватает поцелуя. Папенька говорит, я вечно переусердствую.
Гадж пожал плечами.
— Так я и говорю. Вот только на рынке труда это не котируется. Вне дворца Вышние эльфы почему-то нанимают только слуг, бегло говорящих по-бампкинширски. О-о-о, ар-р-р, агась! — добавил он для эффекта и потянул себя за вихор в одобренной для холуёв-деревенщин манере.
— Значит, Вышние эльфы — кучка самовлюблённых, жеманных, жестоких кретинов, — мрачно сказала Ваг. — Точь-в-точь Беверель. Эта язва знает, что заботиться о пленниках полагается мне, но разве это помешало е…