Книги дядюшки Тара были расставлены по формату, потом по цвету и наконец по алфавиту, что кажется мне весьма разумным. По моему опыту, визуальный образ книги – это первое, что приходит на ум, затем вспоминаешь цвет, а потом уже название и (или) автора. Каталогизация – искусство жонглирования, которым обладают немногие. Во всяком случае, так утверждает моя сестрица Даффи.
Насколько я помню, это книга в темном переплете из грубого промасленного льна цвета прогорклого оливкового масла. Да, вот она: «Жемчуг и паразиты».
Сэр Артур хорошо начал, сходу на первой странице процитировав сэра Эдварда Арнольда:
А вы не знаете, как это жалкое бесформенное существо устрица раскрашивает свою крошечную раковину в цвета Луны?
И не успели вы переварить этот лакомый кусочек, как он цитирует поэта Томаса Мура:
Как дождинки-слезинки капали в море, Где родились жемчужинки в нежном уборе.
«Некоторые восточные народы, – пишет он, – верят, что жемчужины – это капли дождя, падающие в устричные раковины, распахнувшие зев, дабы проглотить их».
Дальше он продолжает свои рассуждения перед тем, как перейти непосредственно к ядам, и даже по беглом прочтении я поняла, что сэр Артур знает, о чем говорит.
Я листала книгу в поисках информации об отравлении двустворчатыми моллюсками, когда до меня донесся далекий крик. Если бы не мой исключительно острый слух и если бы не прозвучало мое имя: «Флавия! Флавия! Флавия!» – то могла бы не обратить внимания.
Я бросилась к окну и глянула на Висто.
К дому катилась стена бурлящего черного дыма. Словно ниоткуда подул восточный ветер, раздувая огонь на траве. Я слегка приоткрыла тяжелое окно, чтобы крикнуть: «Иду! Иду!» – и снова его захлопнула. Кирпичная стена и толстое стекло задержат огонь, а открытое окно нет.
Я понеслась вниз по лестнице, по дороге схватив две метлы из чулана. Вылетела из кухонной двери, словно безумная Мэг Питера Брейгеля во главе армии женщин, собирающихся разграбить ад. Я помчалась по Висто по направлению к остро пахнущему дыму, размахивая метлами, как будто слабое движение воздуха от них могло погасить пламя.
Когда я добралась до Ундины, у нас обеих покраснели и слезились глаза. Она пыталась вытирать слезы локтями.
– Возьми! – прокричала я, сунув ей метлу в руки. Второй метлой я начала сбивать пламя, словно чистила самый грязный ковер в мире. Ундина начала повторять за мной, и вскоре мы колотили по горящей траве, словно парочка немецких кузнецов.
Огонь был уже на полпути к дому, опережая нас. Если он доберется до каретного сарая, на чердаке которого до сих пор хранится старое сено, нам конец. Щетина наших метел почернела и загорелась, деревянные ручки тлели.
– Не останавливайся! – крикнула я Ундине. – Это весело!
Она криво улыбнулась, не вполне поверив мне.
Теперь мы трудились молча, пока я пыталась осознать происходящее. Мы словно в фильме ужасов. Две девочки с метлами сражаются с ужасной бедой. Думать некогда.
Шарк! Шарк! Шарк!
Удивительное дело, но в моменты опасности человеческий мозг может веселиться – возможно, это антидот к опасности.
Где-то на задворках моей памяти, видимо, под действием метлы, открылся маленький чуланчик, и оттуда выскочили слова Льюиса Кэррола. Я прокричала Ундине:
– Если бы семь (шарк!) горничных с семью (шарк!) швабрами
Подметали его полгода,
Как ты думаешь,
Смогли бы они навести порядок? – спросил Морж.
И Ундина отозвалась:
– Я в этом сомневаюсь! – ответил Плотник (шарк!).
И прослезился.
– О, Устрицы! Идите к нам![48] – прокашляла я, почти в слезах.
И снова устрицы? Устрицы, кругом устрицы. Что все это значит?
В этот самый момент я увидела, как к нам торопится Доггер. В руках у него был насос, которым он начал разбрызгивать красную огнетушительную жидкость на языки пламени. Он выглядел как человек, который точно знает, что делает, и который всю жизнь тушил пожары.
Когда Ундина сделала последние несколько взмахов метлой, и мы сложили наши орудия, Доггер быстро расправился с последними языками пожара. Вскоре остались только мы втроем и дым.
– Отличная работа, – заметил Доггер. – Быстро найденное решение и идеальное исполнение. Снимаю шляпу.
Мы с Ундиной изобразили глубокий поклон перед невидимой аудиторией, взмахивая воображаемыми шляпами в лучших традициях Карла Пендраки. Единственная разница заключалась в том, что мы кланялись не в шутку, мы были смертельно серьезны и потом как можно дольше наслаждались воображаемыми аплодисментами.
– Как это началось? – спросила я Ундину. – Ты видела кого-нибудь в лесу?
– Я слышала мотор, но ничего не видела. Может, браконьеры?
Доггер повел нас в дальнюю часть Висто, к окраине леса. Отсюда начиналась сгоревшая трава, теперь от нее осталась длинная извилистая линия. Несмотря на недавний дождь, ветер и солнце на Висто иссушили траву.
Но это было не все.
– Бензин, – сказал Доггер. – Запах чувствуется. Но мы и так это знали, верно? Поняли по черному дыму.
На самом деле я не догадалась, но все равно согласно кивнула. Доггер прав: дым от травы обычно серый.
– И, – поддержала Ундина, – пожары начинаются в одной точке, а не длинной линией. Во время войны нас этому научили.
– Разве ты уже родилась во время войны? – пошутила я, но по-доброму, отдавая должное ее недавним пожарным подвигам.
– Справедливо заметить, – сказал Доггер, – что во время последней войны мы многому научились, особенно по части зажигательных устройств.
– Кто мог такое сделать? – спросила я и сразу же поняла, что знаю ответ. Но вопрос оставался: что из большой картины известно Доггеру? Колеса внутри колес?
– Ответ вполне может найтись в лесу, – сказал он. – Прогуляемся?
Ступая по траве почерневшими от пепла ботинками, мы двинулись в сторону деревьев. Эта часть Букшоу когда-то была королевскими охотничьими угодьями, но сейчас сохранились только остатки еще более старого леса. Редкие тенистые дорожки среди деревьев сузились до пешеходных тропинок. В куче листьев под упавшим дубом обнаружились зигзагообразные следы и отпечаток сапога.
– Неровный ромб или овал с рисунком кожуры ананаса, – сказал Доггер. – Очень приметно.
Я боялась вымолвить хоть слово. Я уже видела отпечатки этих сапог.
И даже догадывалась, кто их носит.
– Нам лучше вернуться, – сказала я, оглядываясь на темные стволы деревьев и почерневший Висто. Внезапно меня охватило беспокойство, и мне стало неловко находиться на открытом пространстве.
Доггер глянул на небо.
– В течение часа пойдет дождь. Земля намокнет. Мы будем контролировать ситуацию из оранжереи.
Удивительно, что порой для создания уюта хватает нескольких мешков с картошкой, брошенных на перевернутое ведро. Над головой по стеклу стучал дождь, заливая нас странным водянистым светом.
Ощущение, как будто меня опустили в самую глубокую океанскую впадину в батискафе профессора Пиккара[49]: все ниже и ниже, дальше от мирских забот, в объятия воды. Неудивительно, что здесь так хорошо прорастают семена. Никогда не чувствовала себя так уютно и безопасно.
Но как же странно, подумала я, что чувствую себя в максимальной безопасности в доме, сделанном из стекла, и в обществе других людей. Удивительное изменение – и тревожное, по всей видимости. Я отбросила эту мысль.
Ундина налила нам чаю. Я никогда раньше не замечала, какая она красивая. На секунду перед нами появилась ее покойная мать – не такая, какой она была при жизни, а такая, какой она могла бы быть.
– Тебе нравятся мои волосы? – поинтересовалась Ундина, разглаживая взъерошенные локоны.
Ее личико было измазано сажей, и, хотя я подозревала, что сама выгляжу не лучше, мне было наплевать. Внешность – ничто для друзей, и даже сопливый нос дороже золота в банке.
– Разве здесь не мило? – продолжила Ундина, рассматривая наш уютный пузырь.
Мы с Доггером синхронно кивнули и глотнули чаю.
– Нет ли у тебя где-нибудь «Пик Фринс»? – невинно приподняв брови, спросила она. Что сразу дало мне понять, что она шныряет по оранжерее, когда никого из нас тут нет. Доггер действительно держит упаковку этого печенья на полке с цветочными горшками. «На случай, если нас навестит Ее Величество», – однажды сказал он.
И однажды был случай, когда я ему поверила. Ходило множество рассказов о том, как покойная бабушка королевы неожиданно объявлялась в разных поместьях, требуя, чтобы ее накормили, и расправляясь с помощью трости со случайными ростками, пробивающимися сквозь древние кирпичи. Она тихо испустила дух несколько месяцев назад, и я лениво задумалась, осталась ли хоть какая-то трава у ворот Святого Петра?
Я улыбнулась, когда Ундина резко нарушила мои мысли:
– Думаешь, это был Астерион?
Я не хотела разговаривать об этом – ни сейчас, ни когда-либо. Я не могу это допустить.
– В греческой мифологии, – сказал Доггер, – Астерионом звали Минотавра, мужчину с головой быка, живущего в Кносском лабиринте.
– Правда? – Ундина выпучила глаза. Описание Доггера впечатлило ее куда больше, чем мое.
– Некоторые верят, – продолжил Доггер, – и я, пожалуй, склонен с ними согласиться, что миф о лабиринте зиждется на смутных ощущениях об извилистой структуре человеческого мозга. Возможно, кто-то изучал мозг врагов, павших в битве.
Я задержала дыхание. Доггер намеренно уводит разговор от опасности, с которой мы столкнулись, или он на самом деле ничего не знает об отце? Беседа начала напоминать мне ходьбу по канату, и я шла осторожно, качаясь между мифологией и перспективой внезапной, неожиданной насильственной смерти. Это случилось с майором Грейли и могло произойти с нами тоже.
– Можете догадаться, чем его кормили, этого минотавра? – спросил Доггер, глядя в г