– И я могу рассказать, что еще сделала, – продолжила она, искоса глядя на меня. – Лучше скажу вам сейчас, и покончим с этим делом.
Я взяла бусы из ее руки и аккуратно положила обратно в сумку.
– Прошу вас, – сказала я. – Что еще вы хотели сделать?
– Мне надо было поцеловать его, – ответила она.
– Поцеловать его? – вырвалось у меня.
– В щеку. Я знала, что больше никогда его не увижу.
Она подняла было руку, чтобы закрыть лицо.
– Видите ли, я до сих пор питаю чувства к Томми. Глубоко внутри. Понимаете?
Разумеется, я понимала. Чувства глубоко внутри душили мой разум. Вряд ли можно было это не замечать.
– Прекрасно, – сказала я, барахтаясь в поисках подходящих слов. – Это называется подлинная и совершенная любовь, и она длится вечно.
– Правда? – спросила она.
– Так написано в Библии, – сказала я, придумывая на ходу. – «Не гаснущая со временем любовь правдивая, любовь идеальная, любовь до конца времен». Захария. Не помню главу и строфу.
Она нежно прикоснулась к моей руке.
– Вы будете молчать об этом, правда? Я умру, если это выйдет наружу.
– У вас есть булавка в сумке? – спросила я.
– Всегда ношу с собой, – ответила она. – Я скорее выйду из дома без рук, чем без булавки.
Она покопалась в сумке и извлекла оттуда большую серебряную булавку. Я взяла, открыла и ткнула иглой в указательный палец. Выступила алая капля крови.
– Теперь вы, – сказала я, протянув ей булавку. Она тут же уколола свой палец и протянула мне руку.
– Смотрите, такой же цвет, – сказала она.
– Тайные сестры, – ухмыльнулась я.
Стиснув ее запястье, я соединила наши пальцы. Кровь смешалась. Я почувствовала тепло.
– Ваш секрет в безопасности со мной, – сказала я. – Клянусь, что даже под угрозой смерти не выдам то, что вы мне рассказали.
И в этот самый момент я осознала, что не смогу поделиться этой информацией с инспектором Хьюиттом. Если ему суждено раскопать историю девичьей любви миссис Мюллет, ему придется сделать это собственной лопатой.
– Это как Альф, да? – улыбнулась миссис Мюллет. – Ему пришлось подписаться под законом о государственной тайне, и теперь есть вещи, которые он не может рассказать даже мне. Он весь трещит от военных секретов, мой Альф. Вечно говорит об этом. Теперь у меня тоже будет что-то, что я не могу рассказать ему.
При мысли об этом она улыбнулась.
– Альф говорит, тех, кто нарушает слово, вешают. Я всегда думала, что, если это буду я, это сделает Томми Грейли – казнит меня. Приятненькое приветствие могло бы получиться, да? Я бы умерла от неловкости. Но когда он и вправду дотронулся до моей шеи…
Она крупно вздрогнула.
– Это навсегда останется между нами, – сказала я. – Мы укололи пальцы и поклялись кровью, не так ли?
Она просияла и поправила шляпу.
– Мне нужно знать еще кое-то, – сказала я. – Вы не думали о том, чтобы вызвать полицию? Когда увидели, что майор мертв?
– Может быть, – ответила она. – На самом деле я не думала. Знала, что он мертв. Я говорила, что видела такие штуки раньше. Скорая может не спешить. А потом наткнулась на вашего отца. Это слишком для одного человека. Я просто хотела убраться подальше.
– И куда вы пошли?
Этот вопрос мучил меня уже какое-то время.
– Прямо сюда, конечно же. В Букшоу. Не хотела опоздать.
– А грибы? Что вы сделали с остальными грибами?
– Вы съели их на завтрак, – ответила она. – Зачем добру пропадать.
У меня перехватило горло, и я сглотнула. Это правда, тем роковым утром она подала нам тосты с грибами, и все мы до сих пор живы – доказательство того, что это не грибы миссис М. убили майора Грейли.
– Значит, вы не на крючке, миссис М. Грибы не могли быть ядовитыми, если мы все их ели.
Я ободряюще обняла ее.
– Это я и пытаюсь сказать, – ответила она, приобняв меня в ответ.
Бедная, дорогая, сводящая с ума миссис Мюллет. Если бы только она сразу рассказала всю правду.
Совесть взяла вилку и ткнула мне в печень.
Виновна ли я? Полагаю, да.
Правда – все равно как нитроглицерин. Надо обращаться с ней осторожно.
А еще лучше не слишком переживать на эту тему.
– Поговорим позже, миссис М., – сказала я. – Мы с Доггером едем в Лондон.
– Хорошего пути, милочка, – ответила она. – Но пока ты не уехала, должна еще кое-что сказать, что я подслушала на собрании «Ворчливых наседок». Мне нужно облегчить душу.
– Думаю, я догадываюсь, – заметила я. – Они говорили о вас, не так ли? Вот почему вы отпросились у меня в церкви? Притворились, что у вас годовщина. Опять старая добрая Офелия, не так ли?
Я произнесла это чуть игриво, чтобы она не обиделась.
Ее глаза широко распахнулись.
– Это я и майор Грейли, вот о чем они говорили, – сказала она. – Шокирующие вещи. Мне стыдно даже вспоминать об этом.
– Вам необязательно, – сказала я. – Мы с вами выше этого, не так ли?
Она стиснула мое запястье, и ее глаза сказали мне все, что нужно было знать. Второй рукой она прикоснулась к старой кирпичной стене кухонного огорода. Должно быть, на солнце камень был теплым. Лазурная стрекоза изумленно раскрыла крылья.
Несмотря на боль, я вложила всю свою любовь в самую широкую улыбку, которую смогла изобразить.
Я поцеловала ее.
«Роллс-Ройс» катился по дороге среди изгородей и домов с покосившимися каминными трубами, мимо старых каменных мостов, мимо собак, лающих на уток, и наконец мы выехали на шоссе до Лондона – «этой великой клоаки», как однажды назвал этот город Шерлок Холмс.
С каждой милей у меня все сильнее сжимался желудок.
– Тетушка Фелисити не ждет нас, – заметила я.
– Нет, – согласился Доггер, – и зачастую неожиданность – это преимущество.
Я понимала, что он имеет в виду.
– Сюрприз – самая острая стрела в колчане, – сказала я. Где-то читала об этом, но до настоящего момента не вспоминала.
– Именно, – подтвердил Доггер.
Надо будет особенно внимательно следить за мускулами вокруг глаз и вокруг рта тетушки Фелисити – очевидными признаками, во всяком случае так говорит детектив Филип Оделл в программе на «Би-Би-Си».
«Забудь о ступнях и пальцах, – сказал он своему помощнику Дику Дейкину. – Следи за старыми добрыми orbicularis orbis и extraoculars».
Я улыбнулась при этом воспоминании.
Постепенно мы проехали пригороды, дома становились все больше и больше и все безвкуснее и безвкуснее, и наконец, миновав с дюжину одинаковых улиц, мы подъехали к дому тетушки Фелисити в Южном Кенсингтоне – совсем рядом с музеем Виктории и Альберта.
– Я подожду здесь, – сказал Доггер. – Если через десять минут вы не вернетесь, я поищу, где припарковаться.
Я подошла ко входу в величественное белое здание.
– Доброе утро, – поздоровалась я с джентльменом преклонных голов, выходящим из подъезда, и любезно придержала для него дверь. Он улыбнулся, приподняв шляпу, и я ловко скользнула внутрь, будто сама здесь живу.
Я поднялась по лестнице на второй этаж и медленно двинулась по коридору. Квартира тетушки Фелисити находилась в самом конце.
Я сделала глубокий вдох, постучала, а затем приложила ухо к деревянной двери.
Ни звука. Я снова постучала, и снова ответа не было.
С внезапным шорохом дверь за моей спиной распахнулась, и оттуда выглянула женщина в фиолетовом платье и с тюрбаном на голове.
– Ее нет дома, милочка, – сказала она. – Чем могу помочь?
– Я приехала увидеться с тетушкой Фелисити, – сказала я.
– Ее нет дома, милочка, – повторила она. – Сегодня она в магазине.
– Конечно же, – сказала я. – Как глупо с моей стороны. Вы знаете адрес?
Прищурившись, женщина внимательно рассматривала меня.
– Я думала, ты знаешь, – заметила она.
– Разумеется, – ответила я. – По крайней мере, раньше. Но я приезжала сюда только на машине, а в Лондоне я полнейший незнакомец.
– Из провинции, да?
Я выдавила очаровательную улыбку. Интересно, смогу ли я изобразить ямочки на щеках?
– Я присматриваю за квартирой, когда твоя тетя не дома. На случай доставки и тому подобного. В случае чего-то важного я переправляю всех на Стрэнд, Рэмилис-Билдингс четыре. Ты знаешь, где это?
– Сориентируюсь, когда увижу, – ответила я.
– Ты не пропустишь, – сказала она. – Это уродливое желтое кирпичное здание рядом с храмом Святого Климента. Какая жалость, что его разрешили построить.
– Конечно, – сказала я. – Теперь вспоминаю. Апельсины и лимоны. Благодарю вас, мисс… – я умолкла.
– Инглби, – представилась она. – Вот так. Передай ей, что в гнездовье все в порядке.
Я одарила ее наинежнейшей улыбкой, стараясь не демонстрировать зубы.
Доггер ждал меня у тротуара.
– Стрэнд, Рэмилис Билдингс четыре. Жми на газ! – сказала я, и Доггер был достаточно вежлив, чтобы улыбнуться.
Это оказалось недалеко.
Храм святого Климента был не единственным зданием на Стрэнде, подвергшимся бомбардировке, но ему досталось больше всего: черная выпотрошенная туша церкви с черной башней, беспомощно указующей в небеса. У меня не было слов, и у Доггера тоже. Когда мы проезжали мимо, я повернула голову, и при виде этого зрелища мои чувства обострились. Доггер продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу, как будто мог таким образом вернуть храму его целостность.
Я заметила желтые фасады Рэмилис за полквартала.
– Это здесь, – показала я. Доггер притормозил и подъехал к тротуару у входа.
Маленькая лавка в доме под номером четыре выглядела потрепанной: как будто она пережила бомбежку и просто сдалась. Сбоку от окна находилась дверь, и ее облупившаяся черная краска рассказывала отдельную историю.
– Смотри, – сказала я, – в окне есть табличка. Я выскочу и гляну, что там.
Я пробежала по тротуару, приложила ладони лодочкой к темному окну, потом обернулась и жестами дала понять Доггеру, что внутри никого нет.
Табличка оказалась размером не больше визитки, и на ней чернилами каллиграфическим почерком было написано: «Фиделити Ярдли. Филателия. Запросы внутри».