Идешь на пляж и вдруг слышишь истошный, истерический смех. Злой, издевательский. От этого смеха хочется побыстрее унести ноги. Сума-сшедшая, идущая следом? Нет, птица, летящая над головой. Лучше бы нагадила, чтобы подтвердить примету – помет на голову к счастью и деньгам. Чайка. Белая. Худющая. Летит и истошно хохочет. «Человеческим голосом», – сказала моя дочь.
Эту чайку не хочется накормить, она несет страх и отчаяние.
– Чайки же говорят «дай, дай», – сказала дочь, и я поняла, что она имеет в виду мульт-фильм про рыбку-клоуна Немо, где смешные чайки говорили «дай, дай». – А эта кричит «ай-ай-ай», будто ей больно.
Только сбежали от чайки, как на нас выскочил мужчина с двумя белыми голубями.
– Погладь, – сунул он голубей Симе под нос.
Она отшатнулась.
– Странная девочка, – удивился мужчина, сам страшный, в грязной майке, загоревший до состояния угля.
– Ничего не странная. – Я тоже шарахнулась от него в сторону. – У вас птицы на орнитоз проверены?
– Москали, – прокомментировал мужик и выругался. – У себя орнитоз поищи.
Мне даже отвечать не захотелось. Мужик говорил это, констатируя факт, не желая нахамить. Просто поддержал разговор. И ушел, обиженный, рассчитывая на продолжение диалога.
Да, мы отличаемся. Скоростью движения, например.
– А можно побыстрее, пожалуйста? – Я добежала до магазина купить «баклажку», как здесь выражаются, воды. Шесть литров. Мне надо успеть вернуться и забрать дочь с тренировки. Продавщица двигается медленно, нехотя, переговариваясь с товарками про какого-то Андрюху.
– Чё как ошпаренная-то? – Это уже мне.
– Привыкла, – отвечаю я, решив не скандалить.
– Бедная, – вдруг заботливо смотрит продавщица и уточняет не без интереса. Остальные замолчали и тоже слушают: – Кто так ухайдокал-то?
– Жизнь, – честно признаюсь я. В этих местах вранье чувствуют за километр.
Продавщица кивает с пониманием и советует взять другую воду, а не ту, которую я выбрала.
– У этой запах, будто нассали в нее. Где только наливают? – объясняет она. – А чё в аппарате не берешь?
– Каком аппарате? – не понимаю я.
– Вон стоит. Три рубля литр. Подставляй и набирай. Нормальная вода.
– Хорошо, спасибо.
– Выдыхай, бобер, – отвечает продавщица и неожиданно выставляет на прилавок бутылку вина. Я покорно беру, стараясь не думать о том, из чего сделано то вино. Но цена вдруг оказывается выше средней. Я смотрю на этикетку – мне это вино еще в Москве советовали. – Бери, хорошее, не пожалеешь. Вот это, – она махнула на полки рукой, – или обосрешься, или обблюешься. Будут домашнее предлагать – не бери. Это пусть пионеры бухают, а нам надо здоровье беречь. Чай, не девочки, – хохотнула она грустно.
Вино оказалось вкусным и таким, как я люблю. Здесь все так – начинается со скандала, заканчивается по любви. Даже нет, по состраданию. Здесь всегда готовы пожалеть тех, кому плохо. Бесполезно качать права, кричать про обязанности и прочее. Надо пожаловаться – на жизнь, мужа, любовника, работу, не важно. Лучше, конечно, на все сразу. Но на здоровье лучше не жаловаться. Не поймут. Вот жизнь беспросветная задолбала – это аргумент. Голова болит или давление – таблетку выпей. От этого есть таблетки. А от жизни еще не придумали. Мужика одного оставила, так сама дура. Конечно, загуляет. А с другой стороны, ну и от них нужен продых. Пусть хоть обгуляется, зато две недели не видеть его. Это я уже на следующий день услышала. Видимо, в моем молчании, в выражении лица было что-то такое, что вызвало у продавщицы отклик.
Жанна. Красивая невероятно. Ну почему такая красота пропадает в таком захолустье? Она двигалась между полками, как в танце. Бывает такой природный артистизм и врожденная грация. Она так на стремянку за бутылкой залезала, будто по винтовой лестнице во дворце поднималась. Женщина, которой можно было дать и тридцать, и пятьдесят. Огромные глаза, высокие скулы и шрам – толстая змея от уха до середины шеи. Жанна его не стеснялась, даже гордилась.
– Это мой покромсал, – пояснила она, когда я невольно задержала взгляд.
– Простите, – сказала я.
– А чего простите-то? Пусть молодые девки смотрят да умнее будут. Меня ж еле откачали. Зашили, собаки, плохо. Да и нет у нас специалистов – красоту наводить. Заштопали, как умели. Но спасибо, что спасли. Урок мне на всю жизнь.
– За что он так с вами? – спросила я, почувствовав, что Жанна ждет вопроса.
– Так ни за что. За что мужики баб калечат да руки им отрубают? Привиделось, что я на кого-то посмотрела. Ну и пьяный был, ясное дело. Вот все спрашивают, чё не отбилась, я ж бойкая, любого пьянчугу отбрею. Могу и бутылкой по голове засандалить, если буйный. А вот бывает так, что в ступор впадаешь и ничего сделать не можешь. Только лежать и удары его терпеть. Руки и ноги ватные, тело – будто не твое. Не подчиняется оно тебе. Страх нападает дикий. Вот он меня и полоснул. Не, убивать не хотел. Проучить. А когда кровищу увидел, так сам соседей и позвал. Потом ходил, прощение вымаливал, я ж на него заявление написала.
– Его посадили?
– Зачем посадили? Заявление я забрала. Ну придурок, чё с него взять. Не маньяк какой-то, не насильник, не убийца. Зачем его в тюрягу-то? Ходит себе, землю пылит. Женился, ребенка родил.
– А новую жену он тоже бьет?
– Может, и бьет, а может, и нет. Кто ж его знает? Не моя забота.
Вот такая логика. С одной стороны, предостеречь молодых женщин от мужей-извергов, демонстрируя шрам. С другой – полное равнодушие к тому, что этот изверг может делать со своей второй женой.
– А почем погладить птичек? – подошла к мужчине с голубями женщина с двумя детьми. Громкая, голос, как труба. Дети, парни-погодки – беснующиеся, вопящие, – с наслаждением давили улиток, которых было много, очень много. Особенно в раскуроченном железном основании разбитого фонаря. Мальчишки доставали из него улиток горстями, бросали на землю и прыгали на них, стараясь задавить за один раз как можно больше. Старшему надоело прыгать, он взял улитку, выбрав покрупнее, оторвал панцирь и смотрел, что будет дальше – поползет, не поползет.
– Я кому сказала не давить улиток! – прикрикнула на них мать. – Живодеры. Щас у меня оба получите пиндюлей под зад. Идите птичек погладьте.
– Сто рублей. А они им головы не свернут? – испугался владелец голубей. Даже сонные птицы, кажется, вздрогнули и решили сорваться с руки хозяина от греха подальше.
– Могут, – расхохоталась женщина-труба.
– Ма-а-ам, давай пончик купим, – заскулил старший сын, показывая на надувной круг в виде пончика. Там были разные – и в форме мороженого, и в виде крокодила.
– Я те щас куплю! Задрал уже. Так чё? Будете гладить или как? Женщина, а вы тут стояли? – Это уже ко мне. Я приросла к асфальту.
– Нет, мы не будем, – поспешила отказаться я и сбежала.
Мы привыкли бежать даже во время прогулок. Невозможно гулять вдоль моря. Лучше быстрым шагом, измеряя пройденные шаги телефоном, фитнес-часами. Устанавливать цель и сверяться – достигла или нет. Но и прогулки – пройденные четырнадцать, пятнадцать тысяч шагов – не спасали от накатывающей депрессии, безнадеги и ощущения нереальности происходящего. Машина времени в действии. Только я не просила отправлять меня в то время.
Налево лучше не ходить. Я тут же погружалась в детство. Шашлыки на мангале, овощи, разложенные на одноразовых тарелках, шатающиеся пластиковые столы и стулья, покрытые многолетней грязью, – уличное кафе-шашлычная. Вокалистка даже не средних лет, поющая про любовь на засранной, заблеванной веранде. Разливное пиво. «Пивасик», «винчик». Запах шашлыка из давно стухшего мяса, смешанный с запахом блевотины и дешевого пива. Девушки, парадно наряженные для вечернего променада. Ресницы у всех, как у одной, – щедро наращенные, три-дэ эффект. Каблуки-копыта, естественно. Мини-юбки, чтобы показать все и сразу. Грудь, упакованная в пуш-ап. Мягкие, белые оголенные животы. Молодые, привлекательные или не очень тела, доступные по первому зову. Все настолько откровенное, как шашлык, – понятно с первого взгляда, каким будет вкус. Певица поет про любовь. Уже без надрыва. В голосе усталость, тоска. Но поет чисто, не фальшивит, значит, нашего поколения, не привыкшего работать «на отшибись». Отрабатывает. Явно за плечами профессиональная школа. Я останавливаюсь, слушаю. Точно, конса, консерватория, в анамнезе. Но не сложилось, что-то пошло не так.
Ругань на площадке, где стоят таксисты. Женщина, судя по всему, вызвала специальное, с бустером для ребенка.
– У вас же ремней нет! – возмущается клиентка. – Как мы поедем?
– Это я уже не поеду. Вы мне еще штраф должны! – Таксист тут же заходит на скандал. – Все ездят и не выеживаются.
– Как ездят? Ни на бустере, ни на заднем сиденье у вас нет ремней. Как ребенка пристегивать? – не понимает женщина.
– Нормально ездят! Так чё, едете или штраф платить будете?
– Не поеду. Я же специально вызывала, ждала вас больше часа. Именно с бустером. Вы же берете на двести рублей дороже, чем остальные. – Молодая мать отчаянно пытается понять происходящее. – Тут ехать три минуты, а у вас в тарифе стоит семьсот рублей. Как такое возможно? И ремней безопасности нет. – Она смотрит в телефон, пытаясь разобраться, как пожаловаться на таксиста и где привычные звезды агрегаторов: «оцените поездку, водитель был в маске?» Никаких оценок, никаких масок. – Я не поеду. Вызову другое такси. У вас тут есть «Гетт» или «Сити-мобил»?
Водитель покрутил пальцем у виска, решив не связываться с ненормальной. Ага, «Гетт» ей подавай.
– Я обязательно оставлю отрицательный отзыв, это, в конце концов, вопрос безопасности. Вы же детей возите, – продолжала молодая мать.
– Женщина, кукурузку купите! – окликнула ее продавщица с пляжа. – Две всего осталось. Как раз вам и сыночку.
– Нет, спасибо, – отмахнулась та.
– Возьмите, не пожалеете. У меня не только соль, но и сахар есть. Хотите, сахарком присыплю? Я ж знаю, что дети сладкую теперь едят, вот и ношу на всякий случай.