– Сука, – прошептала тетя Наташа вслед моей убегающей маме. Но, дравшая с других беспощадно, нагло, по-хамски, тройную цену за раскладушку в коридоре, меня тетя Наташа выхаживала, можно считать, даром. Отвезла к другому врачу, ворвавшись без очереди. Усаживала в таз с ромашкой, заставляла принимать таблетки, от которых меня тошнило. Варила бульон. Выпаивала с ложки. Мама ей даже спасибо не сказала. Знала, что не вернется. Тогда редко кто возвращался каждый год в одно и то же место. Искали квартиры получше или похуже – в зависимости от заработка. Жизнь тоже другую. Будто в соседнем поселке другое море или другие люди. Точно такие же. И такая же тетя Наташа – скандальная – в каждом поселке, городке находилась. Утюг нужен? Бери. За деньги, конечно. Вас много, все наглаживаются, а утюг один. Если сгорит, на какие шиши новый покупать? Машинка стиральная? Есть, конечно. Плати и хоть устирывайся. Белье поменять? Так пожалуйста. За деньги-то – что не поменять?
Иду, стараясь смотреть под ноги. Но взгляд все равно цепляется за покосившиеся, выцветшие таблички. «Арго» – на заброшенном здании, из которого отчаянно несет мочой. Наверное, в прошлом был дорогой ресторан. Пансионат «Буревестник», пляж «Прибой», пляж «Альбатрос».
Кусок мертвой земли, и вдруг вдалеке снова жизнь. Надо только перелезть через камни. Идешь и не понимаешь, где оказался. Чистое море без всяких буйков. Молодежь толпами позирует, фотографируется для «Инстаграма». Наконец-то нашли место и вид, который не стыдно выложить. Ведь если не выложил в «Инстаграм», считай, что и не было этого в твоей жизни. Не считается. Одуряющий, бьющий в глаза закат – ненормальное солнце, слишком яркое для закатного, чрезмерное, огромное. Качели прямо на пляже. Голая девушка в закатных лучах – не фотографируется, выходит из моря, и это настолько прекрасно, что никаким фильтрам не снилось. Нет, все как всегда здесь – девушка пьяная в хлам. Шла красиво, но уже почти на берегу упала лицом в воду.
– Витек! Вите-е-е-ек! – заорала. Витек появился нехотя, смотрел, как она ползет. Ржал. Она тоже.
– Я щас описаюсь, – сообщила она громко.
– Так ссы в море! – разгоготался Витек.
Семья с детьми, родители пьяные вдрабадан. Матерятся. Точнее, разговаривают матом. Трехлетний ребенок толкает двухлетнюю сестру:
– Сука, задрала уже!
Взрослые гогочут.
Это реальность, кажущаяся дурным вымыслом. Или дурная фантазия, претворившаяся в реальность. Мы едем в автобусе, и я разглядываю вывески. Магазин «Халявушка», торговый центр отчего-то вдруг «Невский». Раздолбанный «жигуленок» с кривой надписью на картонке «Жилье-люкс». Мотель, именно мотель, «Будуар». Бодрые названия улиц – аллея Дружбы, аллея Дружбы народов, аллея Славы КПСС. Сплошные аллеи, в реальности – развороченные ухабы. Улицы тоже есть, как без них – Олега Кошевого, Зои Космодемьянской, Марата Казея и других пионеров-героев. Так и не переименовали, хотя вроде собирались. А смысл? Все равно будут называть по-старому. И местные, и отдыхающие. По навигатору ехали и заблудились? Можно подумать, вы первые. Навигатор здесь – язык. Впрочем, и указания местных жителей не то что до Киева – вообще никуда не доведут. Один показывает направо, другой яростно спорит – налево, конечно.
– Не слушайте их, женщина, вон туда, по диагональке, вам надо, – бросает проходящая мимо дамочка.
– Девочки, кукурузку горяченькую берем! – вздрагиваю я от окрика. Оглядываюсь – кроме меня никого. Да и меня девочкой назвать сложно. Одинокая палатка, застрявшая в бурьяне. Рядом с давно заброшенным пляжем.
– Вам тут не страшно? – спрашиваю я продавщицу.
– Пусть меня боятся, – грустно отвечает она. – Своих я всех знаю, а приезжие сюда не доходят. Только бегуны изредка. Да и вот такие, неприкаянные, как ты.
– Я прикаянная. Давайте вашу кукурузку, – улыбнулась я.
– Не дам. Она у меня уже три дня тут отмокает.
На пляже без кукурузки никуда. Носит молчаливая женщина. Не зазывала какая. Несет и себя, и здоровенные сумищи с достоинством. Я все ждала, когда будет пахлава. Как же без пахлавы на пляже? Липкой, противной, слишком сладкой.
– Шашлык из мидий есть и крабы вареные, – отвечает женщина.
Молодой человек покупает краба и пугает им девушку. Та хихикает и убегает. Дети дружно орут от ужаса.
– Это есть надо, а не баловаться, – тихо замечает женщина, обидевшись за краба. Кто-то подходит и спрашивает, как есть мидии. А краба как? Там вообще есть, что есть? Женщина терпеливо демонстрирует деревянную шпажку с нанизанными мидиями, уже очищенными. И показывает, как, где и что отрывать у краба.
Я, не удержавшись, взяла кукурузу. Съела, как в детстве – вгрызаясь в кочерыжку, еле успевая жевать. Уже доедала, когда прибежала та женщина. Взволнованная, даже испуганная.
– Соль-то я забыла дать. Как без соли-то? – И выдала мне пакетик с солью, которой хватило бы на приготовление полноценного обеда. Соль крупная, сероватая, вспотевшая в пакете.
Моя подруга Катя написала, что заболела. Я спросила про температуру, кашель и прочее. «Знаешь, что самое страшное? Я открываю окно и не чувствую запаха улицы. Понимаешь? Ощущение, что нечем дышать. Ты подходишь к окну, чтобы пустить свежий воздух, а ничего не меняется. Вообще. Мозг впадает в панику. Я покрываюсь липким потом. Ведь улица должна пахнуть».
Да, должна. А еще улица не только пахнет, но и звучит. Я открываю окно и слышу истошное: «Ты горишь как агонья. Ты моя агонья» – и что-то еще. Мой мозг тоже в панике. Агонья? Имя? Или агония? Тогда почему «ты горишь»? Я лихорадочно подбирала возможные словосочетания. Агонию можно продлить, она может начаться. Тело может биться в агонии. Агония может быть затянувшаяся, смертельная, страшная.
Катя рассказывает: выползла из комнаты на кухню. На столе стоят две тарелки – одна в шоколаде, другая со следами засохшей яичницы.
– Вы почему посуду не моете? – слабым голосом спросила она.
– А зачем? – удивился муж. – Кто хочет блинчики, может есть из тарелки с шоколадом, кто яичницу – из тарелки с яичницей.
– А что у детей на обед? – уточнила Катя у супруга.
– Круассаны и пирожки, – ответил радостно и гордо муж, будто только что не только убил и притащил мамонта, но и сам его разделал и приготовил.
Средняя, Полина, решила напечь блинчиков. Катя пришла и все съела. Полина, глядя на пустую тарелку:
– Я тут пеку, пеку… а вы…
– Теперь ты понимаешь мои чувства, – ответила Катя и ушла спать.
Катя съела шоколадку. В комнату заходит малышка Ева.
– И кто у нас тут такая грязная и шоколадная? – спросила Катя.
– Ти-и-и-и, – ответила Ева.
Матери пришлось согласиться.
– Они вьют из тебя веревки, – заметила строго Катина свекровь.
– Нет, они из меня макраме плетут, – ответила та.
– Нет, ну вы представляете, только села спокойно поесть, первый раз за целый день, между прочим, – рассказывает Катя, – как Ева попросила проводить ее на горшок. Отчего-то сама не может дойти до ванной, ее надо непременно довести. Я ласково сказала, что она вполне способна справиться сама. И что? Ева принесла горшок на кухню.
«Девочки, подскажите, что делать, – написала в чат Лена. – Два родительских собрания одновременно. Дистанционно».
«Ссылки ведь разные? – спокойно ответила Катя. – Значит, берешь телефон и планшет или ноутбук и подключаешься с двух устройств. Один звук в наушнике, другой – как обычно. Видео отключай. Первые пять минут непривычно, потом нормально».
Я тем временем продолжала каждый вечер слушать «агонью» – детские дискотеки без этой песни не обходились. Теперь старый добрый турецкий «арам-зам-зам-гули-гули» времен детства моего уже двадцатилетнего сына казался усладой для слуха.
Но очередным вечером меня ждал сюрприз – вечер живой музыки. И не просто какой-то, а джаза. Я рано радовалась. Вечер джаза как-то неудачно совпал с праздником Нептуна, в котором музыкант – а он оказался трубачом – играл роль Нептуна. И перепил явно не морской водички. Через пятнадцать минут его исполнения мне хотелось отобрать трубу и засунуть ему, простите, в жопу. Да, так нельзя ни говорить, ни писать, но по-другому я не могу выразить свои чувства. Ну чтобы настолько не попадать в ноты! Ни в одну! В какой-то момент к трубачу присоединился коллега-саксофонист. Он сначала долго протирал тряпочкой мундштук, потом прикладывался губами то так, то эдак, но играть не стал. Если вы не понимали смысла выражения «смертельная тоска» или думали, что понимали, то вот вам подлинный образец. Саксофонист смотрел на публику именно «со смертельной тоской в глазах». А трубач истошно выводил «Стренджерс ин зе найт», напоминая одинокую женщину на танцплощадке, у которой последний бокал вина оказался не просто лишним, а уже четвертым лишним.
Впрочем, трубач в тот вечер нашел свою публику. Пьяный, раскрасневшийся мужик, пытавшийся вести в танце любовницу. Почему любовницу? Она терпела. Жена бы не стала. Мужик выделывал замысловатые па, наступая своей даме на туфли. Он ее пытался кружить, то проходился перед ней в лезгинке, то вдруг изображал русскую народную присядку. Наконец жахнулся на копчик, что было ожидаемо. Застонал. Но отчаянно пытался встать. Женщина с облегчением ушла пить вино и курить. Мужик сидел посреди танцпола и отмахивался от желающих его поднять и увести. Делал жест, мол, все нормально. Хорошо погуляли. Как без сломанного копчика-то? Считай, вечер впустую. Хотя, судя по виду, у него и давление шарахнуло. Наверняка еще и диабет с таким весом.
Любовница мужчины, сильно его младше, допила вино и наконец пошла в администрацию просить вызвать врача. А была бы ровесница, так вошла бы в положение, побеспокоилась, бежала бы в администрацию, а не шла прогулочным шагом. Женщины за сорок – они ведь знают, каково это, когда вдруг скачет давление. И давление, помноженное на алкоголь. Да и таблетки всегда при ней – и от давления, и от изжоги, и валокординчик в обязательном порядке на дне сумки. Мало ли сердце еще прихватит? Зачем взрослым, так сказать, мужчинам нужны непременно молодые? Им с ровесницами лучше будет. И поговорить есть о чем – хочешь, молодость вспоминай, хочешь, анекдоты старые рассказывай. Да и про простатит можно, и про геморрой, и про похмелье, которое не такое, как в двадцать или в тридцать. Женщина-ровесница не просто посочувствует, а со знанием дела тему поддержит. И после не потребует бурного секса на перилах или на пляже с втыкающимися в спину камнями: дойти до номера и спокойно лечь спать. Еще и таблеточку на ночь от бессонницы выпить. И опять же, найдется, о чем на ночь поговорить – ортопедический матрас обсудить и степень жесткости по