– Котя… это Потапов, – хрипнул генерал в трубку. Так еще с училища повелось – его все по фамилии называли, без имени, Потапов, а Костика – Котей. Тонкая кость, лицо – картины писать. Породистое, интеллигентное. Красивое, но не слащавой красотой, а чем-то неуловимым. Ноги, руки длинные. Пальцы тонкие, но натруженные, в мозолях. Только глянешь – залюбуешься. Аристократ. Котя злился, когда его так называли. Мать – повар в столовой, отец – слесарь. Пьющий, естественно. Из деревни, из-под Курска. Откуда аристократам взяться? Котя сам выбился. В военное училище поступил. Лучше всех танцевал. Спину держал, как танцор, и ногу поднимал выше всех на плацу. А уж как раздевался, так все рот открывали – жилистый, высушенный, одни мышцы, ни грамма жира. Ему бы в балетное училище с такой внешностью и фигурой. Но Котя пошел по военной стезе. Родине хотел служить, быть нужным. И такое бывает. Котю в Кремлевский полк прочили – с такими-то данными только туда. Но Котя поехал в Крым, который тогда, конечно, еще не назывался оккупированной территорией. Почему от карьеры отказался? Все просто. Отец умер от пьянки. Мать в поселок вернулась. В тот, где детство провела. От тетки ей домик вполне сносный достался. Котя хотел новый купить в ближайшем городке или квартиру со всеми удобствами. Но мать заупрямилась – хотела дожить свои дни в теткином доме. Продала давно опостылевшую квартиру, после смерти мужа ставшую ненужной. На вырученные деньги ремонт сделала и хозяйством обзавелась – куры, утки, сад-огород. Парник, курятник, новые ворота. Котя тогда вслед за матерью переехал. А как иначе? Мало ли что? Никого больше нет у нее. Котю отговаривали все, кто мог. Но тот сказал как отрезал: «Мать дороже». Везде можно карьеру сделать, если захочешь. И родине служить честно, верно.
– Здравия желаю, товарищ генерал, – хохотнул Котя в трубку. – Как твое ничего? Пыхтишь?
– Пыхчу. На пенсию отправили. Еще в прошлом году. Упирался, так по красной дорожке с почетом ногами вытолкали, – признался Потапов.
– Да и меня так же. В этом уже. Слушай, если мы с тобой сложимся пенсионными бутылками, можем дорогим коньяком торговать. Хороший бизнес будет.
Котя всегда шутил. В любой ситуации. Потапову на проводы столько коньяка и прочих коллекционных бутылок надарили, что не знали, куда в доме ставить. Уже и Анечкиным учителям раздарили, и зять на работу начальству отнес, и дочь пару бутылок презентовала на своей работе, а запасы все не заканчивались. Потапову врачи разрешали пятьдесят граммов, не больше. А он и не хотел. Давно не хотел. После запоя, черного, непролазного, в который ушел после смерти жены, вообще не мог на рюмку смотреть. Даже нюхать было противно.
– Котя, можешь своих поднять? Внучка моя у вас, – перешел сразу к делу Потапов. Не любили они долго болтать, с предисловиями. Старое поколение. Звонили только по делу, по пустякам никогда.
– А что сразу не позвонил? Встретили бы, довезли Аньку твою, – возмутился Котя.
Потапов был ему благодарен. Помнил, как зовут внучку. Кто сейчас вообще имена помнит? Тем более детей, внуков?
– Да, Анька… семнадцать лет исполняется… поехала в лагерь какой-то преподавать детям. Свою копейку заработать хочет, – признался генерал.
– Уже семнадцать? Когда успела-то? – ахнул Котя, и Потапов опять был ему за это благодарен. Удивился искренне, по-честному. – Молодец, дед. Я вот от своих так и не дождусь.
У Коти подрастали двое детей. Сын, прижитый случайно – Котя его знал, поддерживал, – тоже пошел по военной службе. Потапов его в Москву в училище устроил по просьбе Коти. Но мальчишка оказался умным, не стыдно было за такого просить. На все праздники звонил, поздравлял. Отчитывался об успехах. На отца похож как две капли воды – и внешностью, и нутром. Тоже честный, гордый, не наглый. По головам не шел. Не подсиживал. Друзьями обзавелся, редкость в наши дни. Сам хотел всего добиться. Или себе доказать, или отцу. В Кремлевском полку служил, от которого его отец отказался. Тоже был тонкий, звонкий, жилистый. И дочь – уже законная, от недолгой жены. Дочь с отцом не общалась после того, как родители развелись, что для Коти оставалось нескончаемой болью. Сын, внебрачный, которого не ждал и не хотел и узнал, только когда тот уже подростком стал и потребовалось судьбу его решать, стал родным. А дочь, любимая, долгожданная, знать не хотела. Отрезала отца, будто его и не было.
– Дождешься, не переживай, – сказал Потапов.
– Так, что делаем? – серьезно спросил Котя.
– Не знаю. Лагерь семейный. Адрес… Я проверял – все прилично. Может, торт ей туда, фрукты какие? Арбуз или дыню? Может, бутылку шампанского? Не знаю. На твое усмотрение. Организуй там своих ребят из тех, кто помоложе. Девочку надо поздравить. Я ж не знаю, какие у молодежи сейчас интересы. Да она и не современная вроде. Ребенок еще. Другие в ее возрасте уже оторви да выбрось, а она при нас все время…
– Сделаем в лучшем виде. Снаряжу своих. Не переживай, – пообещал Котя, и Потапов знал, что друг все организует в лучшем виде.
– Только это… пусть торт будет диетическим. Она ж спортсменка у меня. Худеет. На диете все время. Им нельзя. Пусть положат фрукты сверху. Чему там худеть-то?
– Понял. Фрукты сверху на торте.
– Если есть молодые ребята, может, они что еще подскажут? – попросил Потапов.
– Есть. Подскажут. Лично прослежу, – пообещал Котя.
– Спасибо, товарищ генерал, – сказал Потапов.
– Честь имею, – ответил, засмеявшись, Котя.
Котя позвонил генералу только один раз, зная, что тот не любит лишних вопросов. «Решайте сами. Вы – люди, а не запрограммированные роботы. Армия – не тупое исполнение приказов. Иногда нарушение может спасти жизни. Думайте, рассуждайте, принимайте решения. Своими мозгами пользуйтесь, а не чужими», – этому Потапов учил своих подопечных в училище, где преподавал после выхода на пенсию. Конечно, не всем такое нравилось. Но так учили их, его и Котю. Поэтому они и выбились. Вопреки системе, вопреки всему. Нет никого дороже матери. Предавать и подставлять друзей нельзя, преступление. Нужно жить честно не для других, а для себя. В глаза другим проще смотреть, чем самому себе – в зеркале. Принципами нельзя поступаться. Ни одна должность не стоит дружбы. Будь свободен, никогда не бойся, меняй жизнь. Система строится на вас, непокорных, смелых, свободных. И Потапов, и Котя верили в эти правила.
– Шарики разноцветные будут. Букет цветов, естественно, фрукты лучшие выбрали – и арбуз, и дыню, и по мелочи – абрикосы, персики. Торт лично заказал – хорошая девочка-кондитер, сама делает, пальчики оближешь. Завтра в девять утра доставим.
– Спасибо. Я у тебя в долгу, – растроганно сказал Потапов.
– Сочтемся. Только это… Мои ребята говорят, что медведь нужен, – признался Котя, – настаивают. Клянутся, что девушке очень понравится. В полном восторге будет. Я, конечно, не знаю. Ребята они молодые, лучше нас с тобой понимают. В наше время медведей-то девушкам не дарили. Вот я и решил у тебя узнать, надо медведя, не надо?
– Медведя? А какого? – Генерал тоже растерялся.
– Говорят, большого, – ответил Котя.
– Зачем медведя-то? Испугать только. Да и загадит этот медведь там все. Куда его потом девать? Это ж не щенок.
Котя не хохотнул, а хрюкнул.
– Ты чего? – не понял Потапов.
– Да я как ты сначала. Про живого подумал, – рассмеялся Котя. – Про игрушечного речь. Ну игрушка мягкая, здоровенный медведь. Ребята мои к лапе хотят шары привязать. И символично – сейчас ведь Олимпиада, твоя тоже спортсменка, ну и мишка, считай, олимпийский. Но если перебор, то я дам отбой.
– А что, можно мишку. Хорошие у тебя ребята, мозговитые. С фантазией. Я бы не додумался. Очень хорошо. Пусть медведь и шары. У дочки моей, Анечкиной матери, был такой олимпийский мишка в детстве. – Генерал опять чуть слезу не пустил от нахлынувших воспоминаний. А говорят, молодежь у нас плохая, истории не знает, не помнит. Вон как все организовали, придумали. – Ты это, поблагодари от меня ребят своих.
– Сделаю, – выдохнул радостно Котя. – Завтра доложусь, как все доставят и вручат.
На следующее утро владелец пансионата в семь ноль ноль утра был разбужен звонком телефона. Только закемарил. Анатолий Анатольевич, которого все давно сократили до простого Анатольича, но не панибратского, а уважительного, давно мучился бессонницей. То будет сезон, то не будет. В прошлом году еле на плаву удержался. Пусть без прибыли, но хотя бы в ноль вышел, не прогорел, как многие. В этом вроде тьфу-тьфу, народ валом валит, номера едва успевают убирать. Но что ни день, распоряжение сверху – опять заболеваемость растет, а дистанцию не соблюдают. Только отклеили красные полосы с пола – полтора метра, соблюдайте дистанцию, – так опять клеить надо. Людмиле надо позвонить, чтобы весь обслуживающий персонал заставила маски носить. Нагрянут с проверкой, оштрафуют ведь так, что мало не покажется. И табличку на стойку раздачи выставить. На ворота еще одну табличку вернуть. Мол, вход в масках и перчатках. Что еще? Еще что-то было. Да, пусть охранник опять температуру вновь прибывшим измеряет. Наплевать, что электронный градусник давно сломался. Все равно показывал черт-те что, тридцать пять и две. Пусть хоть для виду. Еще что-то важное… Анатольич потер лоб – пять утра, а уже сдохнуть хочется. Таблетку от головной боли или снотворное выпить? Или давление опять скачет? Каждый божий день в пять утра в потолок таращиться никаких сил уже нет.
И ладно бы с вечера чего лишнего себе позволил. Вообще ни на что не жаловался никогда. Перепил лишнего, утром в море нырнул – и как огурец. Отжался на турничке и побежал. Анатольич гордился своим телом – прокачанным, поджарым, с видимыми кубиками пресса. Ладно, уже не видимыми. Но и пузо не висит, как у многих мужиков в его возрасте. Так, в талии слегка раздался, не мальчик, чай. А тут вдруг как накрыло – и голова, и давление, и бессонница. Еще и колени стали болеть. На погоду реагировать. Как шторм, так колени ноют. Хотя ему всего-то пятьдесят пять. Хорошо хоть, по мужской части все работает, как часы. Ну ладно, чего себе-то врать? Почти как часы. Но лучше, чем у многих. Это ему и врач подтвердил. Мол, грех жаловаться.