– Простите, – прошептала она мне.
– Что вы тут устроили? Что вы себе позволяете? – Иннесса была настроена на полномасштабный скандал. – Будете штраф платить за порчу. Мне потом скакать и назад все вешать?
– Нет, не вам, я все верну назад. Вы же ориентируетесь на клиентов, правильно? А клиент страдает. Очень. Спать не может. Так давайте сделаем так, чтобы оставшиеся несколько дней пребывания в вашем отеле стали для этой милой женщины отдыхом, а не испытанием, – ответила я.
– Чё? – Горничная слегка опешила.
Дальше я поступила так, как научила меня жизнь. К сожалению. Говорить и убеждать в подобных ситуациях – бессмысленная трата нервов и времени. Тем более переспорить Иннессу в скандальной склоке шансов не было.
Я пошла в номер Натальи. На глазах у горничной достала шкуру и тряхнула перед ее носом. Из шкуры вылетело здоровенное облако пыли. Достала маски из ящика и провела пальцем – палец стал черным от грязи.
– Будем продолжать скандалить? – спросила я Иннессу.
– У нас не положено, – буркнула горничная.
– А гулянки устраивать до пяти утра у вас положено? В правилах написано соблюдать тишину после одиннадцати вечера.
Я залезла на шкаф и провела рукой. Со шкафа на пол слетели засохшие огрызки яблок, фантики, мертвые мухи. Наталья ахнула. Я рванула кровать от стены, отодвинула – пыль лежала не просто слоем, а многоярусным тортом.
– Мне продолжать? – рявкнула я.
Горничная развернулась и выбежала из номера.
Удивительно было другое. Наталья расплакалась.
– Не надо было так. Я бы потерпела. Ничего ведь страшного. У других и похуже условия. Это я так, от нервов, от недосыпа. Теперь только хуже будет. У меня вообще убирать не станут, – твердила она.
Я не смогла ответить. Хотя точно знала, что убирать станут лучше. Отдрают до последнего угла. Но откуда у этой молодой женщины такой страх? Сколько поколений должно смениться, чтобы этот страх исчез? А также бытовое хамство, когда работа делается из одолжения, а не потому, что это оплачиваемый труд? Почему нужно терпеть грязь и бояться потребовать навести порядок – это не каприз, не потому что вдруг захотелось лебедей из полотенец и розовых лепестков, а ради минимальных комфорта и чистоты?
Наталья со мной больше не разговаривала. Кивала при случайной встрече, но не задерживалась даже для вежливого мимолетного общения. Как-то я проходила мимо их номера и случайно заметила – она вернула на место маски и шкуру. И, скорее всего, вставила батарейки в часы. Испугалась. Нет, не Иннессы с двумя эн и двумя эс. А собственного права менять условия жизни под себя. Это право никак не нарушало чужих границ, никому не мешало. «Не положено» оказалось сильнее остальных чувств.
Когда малышка Ксюша вышла на балкон, накинув на плечи шкуру, как плащ, и сообщила всем, что она королева, я хохотала. Наталья бежала за дочкой, уговаривая вернуть шкуру на пол.
– Нет, еще не все знают, что я королева. – Ксюша пошла выгуливать мантию по всей территории пансионата.
Мне исполнилось сорок пять. Не то чтобы я страдала. Пришла в салон закрасить седину.
– Ну все, я ягодка, – призналась мастеру Оле.
– А я мороженка! – ответила она.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Мне сорок восемь исполнилось. Как мороженое по сорок восемь копеек!
И это замечание стоило всех убеждений в том, что я не выгляжу на свой возраст, что сорок пять это новые тридцать пять… Сейчас я ягодка, а потом стану мороженкой.
Возраст имеет колоссальные преимущества перед молодостью. Главное из которых – делать то, что считаешь нужным не для других, а для себя. Идти в ту сторону, в которую хочется, а не следовать за толпой и течением. Говорить правду. Не переживать по поводу того, что о тебе подумают. Наплевать. Пусть уже что-нибудь плохое подумают. После сорока перестаешь испытывать страх перед другими людьми. Не важно, в какой они должности. Ты боишься за детей, за то, что они замерзнут или перегреются, что у них появятся глисты, как случалось в нашем детстве. Страшно, что они наглотаются воды в бассейне, в который сыплется хлорка в таком количестве, что глаза начинают вываливаться. Страхи другие.
Не нужно бояться старости. Ведь именно тогда можно будет спокойно накинуть на плечи коврик в виде псевдошкуры зебры и расхаживать в ней, будто в мантии, как делала Ксюша. Дети и старики свободны от предрассудков. Они могут позволить себе если не все, то почти все.
В юном возрасте очень нужна подружка. С ней и в магазин за хлебом, и погулять вечером. Везде – только вдвоем. Взрослые женщины тоже разбиваются по парочкам – вместе на пляж, вместе за столом в столовой сесть. У меня желание разбиваться по парам, группам отбили в детстве – здесь, в этой части Крыма, на этом самом побережье.
Ту девочку Вику – дочь большого начальника – тоже отправили в пионерский лагерь не в одиночку, а с подружкой Алкой в роли наперсницы и горничной. Алка была из бедной семьи, так что ее мать, которой Викин отец сообщил, что путевку не только достали, но и оплатили, велела дочери хоть Викины трусы стирать, чтобы отблагодарить за возможность поехать в лагерь. Алка и в школе таскалась за дочкой большого начальника на правах приживалки или бедной родственницы. Подай-принеси-пошла вон. Но Вика искренне считала Алку своей лучшей подругой и делилась с ней самым сокровенным. Ценила ее за то, что та всегда рядом. Конечно, давала поносить юбку, накраситься помадой. Викина мама перебирала гардероб дочери и собирала внушительную кучу вещей – Алке отдадим. Если та и понимала, что ей достались вышедшие из моды наряды, которые Вика один-два раза надела, то мать быстро вправляла ей мозги:
– С ума сошла? Она еще нос воротит! Или носи, или ходи в рванье. Я тебе нового не могу купить. Мне бы кто отдал такое. Я бы руки целовала и благодарила.
Алка так и делала – и руки целовала, и благодарила. Постепенно стала вхожей в дом:
– Викуля, тебе чай? Сейчас принесу. Давай воротничок пришью на школьную форму. Анна Ивановна, у вас сегодня гости? Давайте на стол помогу накрыть? Платье для Викули? Сейчас поглажу.
В лагерь их отправили отдельным рейсом и привезли не на автобусе, а на машине.
– Ой, Аллочка, только на тебя надежда, – чуть не плакала Анна Ивановна при прощании. – Ты уж там присмотри за Викулей. Как она без тебя? Если что – иди к директору и сразу нам звони. По любому поводу, поняла? Хорошо?
– Любой каприз исполняй, не чуди и не ерепенься, – наставляла Алку мать. – Вика – твое будущее. И школу с ней прилично окончишь, и в институт тебя пристроят. А не нравится – пойдешь вместо меня подъезды мыть. Другого выбора у тебя нет.
Кровати – рядом. Алка разложила все по тумбочкам и развесила вещи в шкаф. Застелила обе постели. Вика легла и уставилась в потолок.
– Отдыхай, я сбегаю разузнаю, что тут и как, – сказала Алка.
Первое время Алка ходила за Викой, как и раньше. Но вдруг у нее будто глаза открылись – здесь все по-другому, не так, как в их городе. Здесь всем было наплевать, какую должность занимает Викин отец, сама Вика перестала считаться принцессой, а оказалась обычной девочкой, причем весьма посредственной и никчемной – безынициативной, бесталанной. Белая ворона. Или плачет, или сидит, уткнувшись в книжку. В тарелке с едой ковыряется, будто одолжение делает. В общих играх не участвует – канат не перетягивает, в мешках не прыгает. На дискотеки не ходит. Краля какая. Вику сразу невзлюбили. Причем никто не мог объяснить, за что именно. Просто другая. Не такая, как все. Даже вожатая, которой, конечно, строго-настрого запретили вовлекать Вику во что-либо против воли и вообще велели не трогать, тоже ее невольно старалась поддеть. Малаˆя еще, а уже с гонором, сидит с видом, что ей все должны.
Алкина наглость, пробивной характер пришлись в коллективе как нельзя кстати. Ее сразу же назначили в отряде главной по хозяйственной части – проверять, все ли кровати застелены, порядок ли в тумбочках. Раздавать выпечку на полдник и поровну делить арбуз. Если Вика страдала и с каждым днем угасала, Алка, напротив, расцветала на глазах. Она была везде – и в мешках первая прыгала, и с яйцом в ложке первая прибегала. В самодеятельности участвовала, стенгазету рисовала, речовки кричала громче всех.
Первое время она подбегала к Вике с виноватым видом:
– Я пойду, ладно? Ты не обидишься? Правда? Хочешь, я тебе свою булку отдам? Точно не обидишься? Меня там ждут. Я обещала. Тебе ничего не нужно? Я принесу. Хочешь, сбегаю в библиотеку за новой книжкой? Нет? А можно я твою футболку надену? Правда можно? Спасибо!
Но дети замечают все быстрее взрослых.
– Ты ей что, прислуга, что ли? – спросила удивленно Светка.
– Ага, точно, как прислуга за ней бегаешь, – поддакнула Тонька.
И Алка вдруг не захотела бегать как прислуга, а захотела быть сама по себе. Не при Викуле, как обычно, а отдельно. Но совесть мешала – все-таки без подруги она бы в таком лагере никогда в жизни не оказалась, и наказы матери все еще не давали ей покоя. Поэтому она тайком, когда рядом никого не было, спрашивала у Вики, не нужно ли чего? И вещи ее стирала, развешивала в шкафу, пока никто не видел. Постель застилала быстро, рывком.
Вика тогда совсем ушла в книжки и переживала это время, находясь не в лагере, а на страницах, вместе с героями. В книгах была настоящая жизнь, а не вот это серое существование – однообразное, бессмысленное, одно на всех. Строем в одну сторону, строем в другую. Смеяться по команде, плакать не разрешается, пионеры не плачут. Алка же начала взлетать по лагерной карьерной лестнице – ей доверили поднимать флаг перед зарядкой, назначили шагать за знаменем отряда с поднятой в пионерском салюте рукой. Вожатая на линейке официально объявила ее своим замом. По всем вопросам. Алка обрела власть, почувствовала и распробовала ее вкус. И ей стало так хорошо, как никогда. В юбке и блузке Вики она выглядела шикарно – даже старшая пионервожатая цокала от восторга языком. Алка шагала четко, высоко задирая ноги, руку в салюте держала ровно. Их отряд всегда становился лучшим, получая звездочки за лучшую уборку в палатах, лучшую стенгазету, активное участие в жизни лагеря. Только Вика, «единоличница», портила общую картину. Об этом шушукались и Старшуха, и вожатая.