– Прекрати, я не буду тебе фотошопить размазанную по щекам тушь! – строго сказала Катя. Уже в конце съемки, когда мы собирались, я, засовывая в сумку чулки, обнаружила нужные трусы и еще одни.
– Катя, я нашла трусы! – заорала я. Ева в тот момент опять со страшным грохотом двигала здоровенную табуретку.
– У вас точно все в порядке? – снова зашла в студию администратор.
– Я трусы нашла, – объявила радостно я.
Записалась в салон на маникюр-педикюр. Хотя на самом деле я хожу не в салон, а к Лике. Уже даже не вспомню, сколько лет. Мне с ней спокойно и всегда весело. Только она варит замечательный кофе, как я люблю – по-грузински. В маленькой турке. Лика – тбилисская армянка, но в Москве живет давно. Поехала за мужем, забрав двух дочек. Я люблю ее за легкость, свойственную только кавказским женщинам, и житейскую мудрость. Она умеет слушать и успокаивать одной фразой. Иногда переходит на грузинский, за что я ее люблю еще больше. Армянского языка, кстати, не знает. Родилась и выросла в Тбилиси. Там же окончила художественную школу, потом училище. Она рисовала гранаты – яркие, сочные. Национальные кувшины, ковры – килимы. Но жизнь сложилась по-другому. Лика лишь улыбалась.
– У меня здесь каждый день творчество. Вот тебе приятно сделаю, разве плохо?
– Лика, а как же гранаты? – возмущалась я.
– Не все любят гранаты, а красивой каждая женщина хочет быть. Как без маникюра можно выйти? Никак, – улыбалась Лика.
– Почему ты все бросила? У тебя же был талант! Могла бы свое дело организовать. – Я все еще не могла успокоиться. Видела работы Лики – необычные, яркие. В них были душа и сердце, нежность, чувственность и тепло. – Давай я тебе закажу картину. Напишешь для меня? Хочу гранат.
– Нет, дорогая, не проси. Я давно держу в руках кисточку от лака, а не настоящую, – тихо ответила Лика.
– Почему ты себя этого лишила? – не понимала я.
– Потому что хотела быть с мужем и девочками. Мужу было сложно здесь, а я сразу нашла работу. Мне хорошо. Я успеваю. Два через два работаю. Вчера медовик испекла. Дать тебе рецепт? Моя бабушка такой медовик пекла. Слушай, так вкусно получилось!
– Лика, а тебе никогда не хотелось своей жизни? Творчества? Независимости?
– Конечно, хотелось, разве я не живая? Но зачем мне это, если я должна выбирать? Ты сможешь выбрать между семьей и творчеством?
– Да, я смогла. Выбрала творчество.
– Нет, дорогая. Ты выбрала семью. Зачем тебе писать свои книги, если рядом не будет мужа и детей? Зачем ты сейчас засунула курицу в духовку на обед и прибежала ко мне? И сейчас смотришь на телефон, чтобы позвонить и сказать, чтобы они вынули курицу из духовки. Ты места себе не находишь. Куда ты дальше?
– Надо кукурузную муку купить, фасоль. За рыбой заехать, дочь на тренировку отвезти, с сыном поговорить еще хотела, ужин приготовить.
– А теперь представь, что ты приедешь и сядешь работать. Сможешь?
– Нет. Когда дома никого нет, я вообще не в состоянии работать. Об углы бьюсь.
– Вот и я нет. Мне хорошо сейчас. Я на своем месте. Знаешь, мне нравились рисунок, композиция, а мой старший брат любил скульптуру. У него такие работы получались, что до сих пор стоят в художественной школе. Очень талантливый мой брат. Сейчас – лучший мастер в городе. К нему все хотят попасть. Он такие свадебные прически делает – каждый раз шедевр. Должен был стать скульптором, а стал парикмахером. И он счастлив. Женщины от него такие красивые выходят, что сразу замуж идут. Жена его ревнует к клиенткам. Он только смеется. Живут хорошо. Он семью содержит. На все хватает. Разве это не счастье, не радость? Зачем думать о том, что можно было сделать, а чего нет? Лучше радоваться сейчас, разве нет? Если я дарю радость сейчас, значит, хорошо. Ты довольна, я довольна.
Да, Лика права. Когда я тяжело заболела и уже написала сыну пин-коды от всех своих карточек, велела заботиться о сестре и отце, давала еще какие-то наставления, вдруг посмотрела на руки. Маникюра нет. Как я без маникюра буду в гробу лежать? Это ж стыд какой. Потом поняла, что и педикюра тоже нет. А меня ведь чужие люди увидят. И им будет неприятно, если я без педикюра. Еле встав с кровати, я доползла до ванной – надо срочно покраситься, седина уже видна. Иначе точно в гроб не положат. И на том свете попрекнут – такая молодая женщина, неужели нельзя было корни заранее покрасить? Как можно с такими корнями помирать? Категорически нельзя. А где волосы, там и брови. И ресницы – обязательно. Тушь я с собой на тот свет не возьму, поэтому ресницы тоже лучше покрасить. На две недели всяких оформлений на том свете хватит. А дальше найду себе там салон. Вялым голосом я записалась к Лике. И к Вике, которая делает из меня роскошную брюнетку с шикарными бровями. После Вики я всегда похожа на Монику Беллуччи, что мне очень льстит.
На слабых ногах дошла до салона. Лика была непривычно возбуждена.
– Что случилось? Все в порядке? Как дочки? – спросила я.
Старшая, я знала, вернулась в Тбилиси, не захотев жить в Москве. Там и подруги, и бабушка с дедушкой, и тетушек сколько хочешь. Вся родня там. Оказалось, что и любовь тоже в Тбилиси. Молодой человек ее ждет.
– Мария замуж вышла, – объявила Лика и расплакалась. Но слезы были легкими, радостными.
– Я тебя поздравляю! Как хорошо! Ты не говорила, что она собирается замуж! – Я тут же передумала умирать.
– Да я тоже не ожидала. Они быстро решили.
– А свадьба? Ты же не ездила! А как твой муж отреагировал? – Я засыпала Лику вопросами.
– Свадьбы не было. Там сейчас нельзя – карантин. Поехали путешествовать. Она счастливая. Карен, конечно, никак в себя не придет. Хорошо, что он только по ватсапу был, а не там, на свадьбе. Я теперь его тестем называю. Он, бедный, так вздрагивает каждый раз. Никак не привыкнет.
Муж Лики – армянин Карен – воспитывал дочерей в строгости. Но с легким испугом. Три женщины в доме – начнешь бояться. Старшей он всегда говорил:
– Мария, ты же понимаешь, что назад дороги не будет? Если выйдешь замуж, назад не вернешься!
– Почему? – недоумевали сразу три женщины – Лика, Мария и младшая Эля.
– Женщины, почему вы такие вопросы задаете? – размахивал руками Карен, не зная, что ответить.
– Захочет, будет у нее дорога и назад, и вперед, хоть боком пусть идет, лишь бы счастлива была. Или ты не желаешь своей дочери счастья? – строго говорила Лика. Карен тут же сдавался и отвечал, что, конечно, пусть идет куда хочет.
Когда Мария объявила, что они с молодым человеком уезжают на три дня в горы, бедный отец чуть чакапули не подавился.
– В каком качестве она с ним поехала? Ты ее спрашивала? – кричал он жене.
– Карен, тебе нужно качество или счастье дочери? – отвечала, как обычно, Лика.
– Женщина, почему ты так со мной разговариваешь? Разве ты не видишь, что я нервничаю? Так нервничаю, что есть не могу.
Тут Карен все-таки подавился куском баранины и долго откашливался. Лика стучала по спине и наливала домашний компот.
– Будешь так говорить, в следующий раз сам себе по спине стучи, – заявила Лика мужу.
Следующий удар у Карена случился, когда он узнал, что избранник дочери не армянин и даже не грузин, а русский парень. Сергей.
– Она что, в Москве не могла себе русского найти? Надо было уехать? – возмущался Карен.
– Ох, хорошо, что его мать – русская женщина. Хоть у Марии не будет армянской свекрови. Так я за нее рада! – заметила Лика.
– Это ты сейчас про мою маму говоришь? – возмутился Карен. – Она святая женщина!
– Да, дорогой, святая, дай бог ей здоровья! Но я так счастлива, что она не смотрит, как я полы мою! – ответила Лика.
Карен знал, что его властная мать доводила молодую невестку до слез по три раза на дню. Как и его отца и всех остальных родственников. Так любила руководить, что даже соседи, у которых появлялась молодая невестка, боялись за бедную девочку. Тетя Мэри, в честь которой была названа старшая дочь, приходила в дом к соседке и смотрела, как чужие невестки управляются по хозяйству. Усаживалась на диван или стул, выбирая лучшее место для обзора, и наблюдала. У невесток из рук падали чашки и блюдца, ведра с водой опрокидывались сами собой, а на плите все начинало немедленно подгорать.
– Мэри, дорогая, давай ты придешь на ужин, не приходи завтра утром на кофе, – просила ее соседка. – Наша Лола так нервничает от тебя, что скоро всю посуду в доме перебьет. Я уже свой старый сервиз достала. Только у меня больше нет запасного. Лола такая трепетная девочка, как лань пугливая. Давай ты придешь и попробуешь ее ужин. Пусть она спокойно готовит и убирает. Я устала по осколкам ходить.
Мэри, конечно, обижалась и переходила в другой дом следить за невесткой. Соседки уже к Лике бегали и предлагали что угодно, лишь бы она задержала Мэри дома. Лика делала что могла – и коньяк в кофе подливала, чтобы свекровь уснула, та всегда от коньяка засыпала, – и сама тарелки разбивала, чтобы Мэри пар выпустила, отчитывая.
– Что я еще могу? – оправдывалась она перед соседками и родственниками. Мэри дошла до четвероюродных, каждое утро отправляясь на автобусе на другой конец города следить за очередной невесткой. Благо родственников хватало, а скрыть от тети Мэри свадьбу было бы совсем неприлично.
– Дорогая, давай ты уже родишь. Умоляю, – попросила Лику, кажется, троюродная сестра дяди Карена. – Мой сын скоро женится, девочка из приличной семьи, зачем ее сразу Мэри пугать? Если ей не понравится у нас, она уйдет. Семья ей сразу другого мужа найдет. А мой Гарик так ее любит, так страдает, два года добивался. Дышать на нее боится.
– Хорошо, я постараюсь, – кивнула Лика.
Накануне свадьбы сына троюродной сестры брата мужа Лика объявила Карену и свекрови, что беременна. Мэри так обрадовалась, что переключила свое внимание на Лику. Та, конечно, терпеливо страдала, слушая наставления Мэри, что ей есть, сколько гулять и как назвать сына, а как дочь. Зато счастье сына троюродной сестры состоялось. Лику в знак благодарности за самоотверженность закармливали, задаривали подарками многочисленные благодарные родственники. Каждый день приносили то гостинцы, то вещи для ребенка. Лика еще не успела родить, а ребенок уже был одет и обут лет до шестнадцати, устроен в лучший детский сад и лучшую школу. Кажется, даже про институт для него уже договорились.