– Мам, бабушка Мэри хочет с тобой поговорить, – позвонила Лике дочь после загса.
– Лика, это ты? Я хочу тебе сказать, что девочка счастлива. Так смотрит на Серго, что я не сомневаюсь. Он тоже на нее так смотрит, что я совсем не сомневаюсь. Скажи моему сыну, чтобы уже перестал дергать детей. У них все хорошо будет. Я их сейчас вижу. Такие красивые… такое счастье мне подарили.
– Спасибо, Мэри. – Лика расплакалась.
– Серго… – сказал Карен и с тех пор стал только так называть зятя, которого видел исключительно онлайн – по скайпу или ватсапу.
– Лика, я тебя поздравляю. Пусть Мария будет счастлива, – сказала я.
– Да, только так рано, я не ожидала, – призналась Лика.
– Ты замуж во сколько вышла? В двадцать? В двадцать один уже Марию родила. А я в двадцать один вышла замуж и в двадцать четыре родила сына, что считалось уже очень поздно. Чуть ли не в последний вагон запрыгнула. Хорошо, что рано. Пусть насладятся чувствами, страстями. Пусть ругаются, мирятся. Ты же сама знаешь, что с каждым годом сложнее. Если по молодости не притереться, потом совсем не сможешь. – Я как могла пыталась успокоить Лику.
– Да, это правда. Если бы я Карена не знала сто лет, давно бы убила. А если бы сейчас встретила, даже не посмотрела бы в его сторону.
В этот момент из основного зала салона раздалось рыдание. Будто что-то случилось, причем страшное. Лика подскочила и кинулась на помощь. Я побежала следом. Плакала Аня, Ани. Молодая женщина, которая вышла замуж и сразу забеременела. Долгожданное счастье, причем двойное. Ани было уже тридцать четыре, и она ни на что не надеялась, даже свахи отказывались с ней «работать». Но вдруг в нее влюбился клиент – вдовец с маленькой дочерью. Ани стригла и девочку, заплетала ей косы, и отца. И как-то все само собой сложилось. Быстро. Ани уже ходила беременная.
Она рыдала так, будто узнала страшную новость.
– Ани, что? – Лика принесла воды, села рядом. – Тебе плохо? Давай «Скорую» вызовем. Мужу позвонить?
– Не могу вспомнить, не могу, – плакала горько Ани.
– Что не можешь вспомнить? – уточнила Лика.
– На кого первого посмотрела. А вдруг на курьера? Тогда у меня сын будет похож на узбека? Или на татарина? Что я Ашоту скажу? – Ани была безутешна.
Клиентки замерли, не понимая, что происходит. Даже я не понимала, хотя, казалось бы, знала все кавказские приметы. Потом, успокоив Ани, Лика объяснила. Эта традиция есть у грузин и армян, у осетин ее точно нет. Во всяком случае, я слышала о ней впервые.
У нас говорят – ребенок «зашевелился», у грузин – «заиграл». Красиво, мне очень понравилось. И это – официальное значение. Так и спрашивают у беременных женщин: «Ребенок уже “заиграл”?»
Существует примета – в тот момент, когда беременная женщина впервые почувствовала шевеление ребенка в утробе, то есть когда ребенок «заиграл», надо вспомнить, на кого будущая мать в тот момент смотрела. На того и будет похож ребенок. В идеале, конечно, чтобы мать смотрела или на собственное отражение в зеркале, или на мужа. Тогда ребенок будет похож или на мать, или на отца. Хорошо, если беременная невестка на свекровь будет смотреть. Тогда тоже счастье. На свекра – тоже замечательно.
– Курьер точно приходил, – плакала Ани, – я на него смотрела. И тогда ребенок «заиграл».
– Может, раньше? – пыталась успокоить ее Лика.
– Нет, я заказ принимала. У меня что, ребенок таджиком будет? – Ани опять залилась слезами.
– Ну почему обязательно таджиком? Может, он раньше «заиграл», а ты не почувствовала и смотрела на мужа.
– Так бывает? – удивилась Ани. – Что я не почувствовала?
– Конечно, бывает. И не такое бывает. Вот сестра моей матери, тетя Элина. У нее сын негром родился. Ну не совсем негром, но очень черный. Как индус какой, – начала рассказывать Лика.
Тетя Элина родилась смуглее всех в семье, будто еще в утробе на огороде трудилась. Две ее старшие сестры белокожие, что считалось красивым и аристократичным, а Элина – ну крестьянка крестьянкой. Сама смуглая, волосы чернючие. За нее никакой мастер не брался, хотя она мечтала перекраситься в блондинку.
Но тетя Элина, несмотря на недостаточно бледный цвет кожи, удачно вышла замуж, быстрее сестер, и родила сына.
– Так ты не представляешь, – продолжала рассказывать Лика, – Георгий такой черный родился, что чернее тети Элины. И ее муж, дядя Сосо, конечно, как увидел сына, так очень удивился. Дядя Сосо-то светлый. Не блондин, конечно, но обычный, средний. А Георгий – сам смуглый, будто загорал в животе, и волосы черные. Не лысый, как дядя Сосо, который уже в тридцать лет облысел, а с густыми волосами.
– И как тетя Элина объяснила мужу? – ахнула Ани.
– Так и объяснила. Мол, они же ездили в Сочи отдыхать? Ездили. И вот там она на негра, настоящего, и посмотрела, когда ребенок «заиграл». Негра дядя Сосо не помнил, но спорить с женой не стал. Зачем спорить? Себе дороже. Потом тетя Элина кинулась к свекрови, и та нашла фотографию деда Сосо. Тот тоже был черный и с волосами, каким женщина позавидует. Так что перестань плакать. Ты наверняка в зеркало смотрела, на себя. Ребеночек на тебя будет похож.
– Почему ты так думаешь? – всхлипнула Ани.
– Ох, когда ты вообще на курьеров смотрела? – отмахнулась Лика. – Ты на свой живот только смотришь. И внутрь. Все беременные внутрь смотрят. С чего бы ты стала курьером любоваться?
Ани успокоилась и убедила себя в том, что действительно смотрела на себя, любуясь животом. А точнее, гадая, покупать новые джинсы для беременных или еще можно в старых походить. Живот рос быстро.
Лика никак не могла сосредоточиться на работе.
– О чем ты думаешь? – спросила я.
– Знаешь, дочь уже давно уехала, год почти прошел. А я так и ставлю на стол четыре тарелки. Ничего не могу с собой поделать. Как думаешь, долго так будет? – призналась Лика.
– Мне кажется, всю оставшуюся жизнь.
Сима второй год занимается в знаменитой художественной школе имени Серова. Я уже рассказывала, что все время путала Серова с Суриковым, потому что рядом, во дворике, стоит памятник Сурикову. И мой муж говорил, что Серова допустимо путать с Коровиным, но никак не с Суриковым.
У меня была назначена встреча в том районе, и я решила забежать в школу – узнать расписание. Муж нарисовал карту. Ручкой на бумаге. Я так и не научилась передвигаться по навигатору, а с картой Москвы ходить по улицам вроде как неприлично. Тем более что супруг прекрасно ориентируется в переулках старой Москвы и рисует максимально короткий путь. Мне нравятся его карты – он обязательно нарисует памятник и подпишет, дворик и дома изобразит так, чтобы я их точно узнала. Сима, конечно, в смысле художественных способностей пошла в него. А я могу заблудиться даже в собственном районе. У меня другая память – я помню окошко в доме или особенности дороги. Плитку на лестнице – вдруг появилась одна, совершенно другая, ее точно не было, и я тут же начинаю сомневаться – та лестница или другая? Я запоминаю деревья, цветы на балконах, смешные вывески. Если что-то исчезает, теряюсь.
Я вышла после встречи, достала листочек и пошла. И ведь шла четко по нарисованному плану местности. Но шла долго, не пять минут, как уверял муж, а уже все пятнадцать. Наконец сдалась и позвонила.
– Я, кажется, потерялась.
– Это невозможно. Там нельзя потеряться, – ответил муж. Это он твердит мне все время. – Что у тебя рядом?
– Памятник. Как ты и нарисовал. Но дворик другой. Точно, – призналась я.
– Поверни от памятника направо.
– Понимаешь, там направо вообще дороги нет. Никакой.
– Быть не может.
Спустя еще несколько минут объяснений выяснилось, что я перепутала памятники. Сурикова с Верой Мухиной.
– Как такое возможно? Как ты вообще там очутилась? – недоумевал супруг.
– Не знаю, но клянусь, что Суриков – один в один Вера Мухина! – твердила я. – Как две капли воды похож.
– А подпись ты не могла прочитать? Для таких, как ты, специально пишут!
– Нет, не догадалась.
Теперь у нас в семье новая байка – мать, не сведущая в истории искусств, путает не только Сурикова с Серовым, но и Сурикова с Верой Мухиной. А это уже вообще ни в какие ворота.
– Зато я могу отличить Гершвина от Стравинского! – пытаюсь оправдаться я.
Начался новый учебный год. По сетям и родительским чатам ходит шутка – «Учебный год как беременность. Длится девять месяцев, а тошнить начинает на второй неделе». Пока все в норме. Сима пошла в седьмой «М» в общеобразовательной школе и в первый «Е» в художественной. А у подруги дочь пошла в первый «Ж». «Ну, все в жизни обычно начинается через жопу», – написала подруга. «Ты только дочери это не говори», – ответила я.
Катя написала, что моя воспитанница Полина говорит: «Слышу песнь жавороˆнка», с ударением на «о». И рыдающий смайлик. Я часа три ходила, и этот жавороˆнок с ударением на «о» не давал мне покоя. Где-то уже было, точно. Наконец вспомнила – стихотворение, которое учат второклассники. «Слышу песни жаворонка, слышу трели соловья… Это – русская сторонка, это – Родина моя!» И там, конечно, ударение на «о». Написала Кате, чтобы не поправляла Полину, потому что иначе – не в рифму. Катя ответила, что и не собиралась, потому что ей малышку Еву завтра утром вести первый раз в детский сад.
Позвонил старый друг, бывший коллега по работе в ежедневной газете, Володька. Знаю его лет сто. Созваниваемся по праздникам и все никак не можем встретиться выпить кофе. А тут Володька позвонил просто так. Я даже перепугалась – вдруг что-то случилось?
– Привет. Что? – ахнула я в трубку.
– Мишка в первый класс пошел, – ответил Володька таким тоном, каким сообщал, что нас снова оставили на дежурство, а тут посыпались новости и всю полосу придется перекраивать.
– Господи, напугал, я думала кто-то заболел, – выдохнула я. – И как Миша? Господи, как время бежит, он вроде вчера родился. Учительница хорошая?