– Ну.
– Лапти гну. Святое дело при нынешних временах. В умах она давно узаконена, осталось на бумажке. На предприятиях будут устанавливаться специальные ящики для взяток. Можно будет их давать анонимно, а можно за подписью. Цивилизация. Мы ведь не дикий народ.
– Но взятка ведь!
– Что ты заладил как попка: «Взятка, взятка».
– Тяжело давать. Я сквозь землю провалюсь.
– Слушай, мушшчина, предоставь это мне. – Княгиня Ольга злилась. 150° по Цельсию. – Уж я сделаю как надо.
В просторной комнате несколько абсолютно одинаковых по фигуре крашеных блондинок щелкали клавишами компьютеров. По мониторам пробегали строчки с цифрами. Блондинки сдували со лбов пряди волос. На экранах – одни цифры. Слов не было. Как это они умудряются все понять? Одна из девиц отделилась от черного вращающегося стула и подскочила к жене.
Хоть она была и фарфоровой, но живой. Улыбка билась на ее лице:
– Звонила. Сашка мой совсем спятил, пятую машину меняет. От еще, какие такие рыбы, какие лососи? Лосось кубанский? Не слышала. Паспорта, заявления. При вас. При нем. Пятую машину, «Лексус» хочет. А чем это ты бородавку свела? Не было бородавки? Хмм… Ну-ну, а я помню. Зачем ты тогда Геныча у меня отбила.
Не было никакого Геныча?.. Хм… Хм… Лосося?.. Ну, туда вон, в предбанник. Надо писать черными чернилами. Девочки, кубанский лосось!
Компьютеры умолкли. Стало страшно. Фантомы-блондинки все повернулись лицами к Козловым.
Бумага мешка марки «крафт» звучала как наждак.
– Какой запах! – закатила глаза одна из блондинок, вытаскивая свою голову из мешка. – Неужели и у нас водятся?.. Неуж?.. Такая прелесть.
– Родина – Техас, Соединенные Штаты, – скупо прокомментировал Сергей.
Ольга стояла восклицательным знаком, именинницей. И таким же маленьким восклицательным знаком, пальцем, тыкала воздух:
– Это он – ловец. Это он – мастер. Муженек мой золотой. Золотце.
Золотце стоял и радостно хватал воздух ртом, как рыба-толстолобик на солнышке.
Нужный документ через три дня уже трепыхался в пальцах у Ольги Владимировны Козловой прямо перед носом ее мужа.
– Дали аренду! Но попросили еще мешок рыбы. Для кого-то сверху.
Этого добра-то было не жаль. Буффало, чуя неладное, шел косяками к разрастающемуся, уже трехметровому в диаметре, кругу лотосов.
Так голубые киты совершают самоубийство, выкидываясь на берег.
3
Баул. «Ба» – это когда поднимаешь. «Ул» – когда опускаешь. Дощато-картонные, покрытые искусственной фиброй чемоданы неизвестно когда появились в семье Козловых. Смутно Сергей помнил, что достались они от дедушки Сосипатыча. Странное это отчество он встречал всего раз, в каком-то рассказе о В.И. Ленине. Сосипатыч в селе Шушенском учил Ильича кататься на коньках.
И другая ценность обитала в семье Козловых – словарь Ожегова. Книга по объему немного уступала баулу, но досталась Козловым от учительского прошлого Оли. Ольга называла с ударением на последний слог. Ожегув. А Сергей – на второй: Ожегов.
На первой странице словаря находился черно-белый, сделанный пером или карандашом портрет потешного старика в круглых очках. «Профессор, снимите очки-велосипед». Иногда Серега Козлов заглядывал в словарь, чтобы убедиться в том, что езда произошла от слова «ехать». А «ехать» возникло от «езды». Есть причина у Ожегова, чтобы смотреть на этот мир лукавыми глазами.
– Ул! – отдалось по всему вагону, когда Серж, Сержик и Сергей Андреевич (три в одном) поставили эти семейные чемоданы рядом со старичком, который всей своей внешностью походил на словарь Ожегова. Вернее, на его портрет.
– Добрыдень! – коротко, чтобы выровнять дыхание, сказал Козлов.
Старик «Ожегов» конечно же улыбался той самой улыбкой. Был он коротко пострижен, ершиком, по-современному.
И закивал головой, быстрехонько подтверждая: «Добрыдень, добрыдень, добрыдень, добрыдень».
От этого в ушах Козлова откликнулось «Дребедень, дребедень, дребедень».
Сергей мотнул головой, отгоняя наваждение.
– Как бы это… того… – Он показал подбородком на третью, вещевую полку вагона. Там кругом красовались картонные ящички с игривой, в вензелях надписью «Жозефина».
«Ожегов» понял:
– А вы их – в сторонку и вдвиньте чемоданчики!
Приятный дедуля. Но как бы он не заставил играть Козлова в карты, в дурака. Сергей терпеть не мог карты. Он подумал: лучше лягушку проглотить, чем взять в руки «пику» или «черву».
В этот же купейный отсек впрыгнули два молодых человека. Видать, студенты. Один из них сразу уткнулся в газету, водя по ней дешевой шариковой ручкой. Второй уставился на старика «Ожегова». Без всякого стеснения разглядывал его с головы до ног.
– Вань, – первый студент оторвался от газеты, – скажи, а что это за странный город Борисоглебск? Откуда название?
– Проще пареной! – ответил Ваня, неотрывно изучая лицо восьмидесятилетнего старика. – В честь первого президента назвали, в честь Бориса Ельцина.
– А Глеб откуда взялся?
– Внук его.
– А! – и опять уткнулся в газету с кроссвордом.
– Сынок, – сказал Козлову «Ожегов», – я помню эти баулы. Они появились сразу после смерти Сталина. Это – символ. Сталин умер, значит, люди будут жить вещами, баулами, шифоньерами. В 1954 году появились баулы. Что у вас там, вещи же?
Он наконец-то почувствовал взгляд студента Вани.
– Брысь! – сказал он ему, – а то в рожу получишь.
– Ваня удивленно потупил взор.
– Нет, не вещи – рыба! – Кто ему этот «Ожегов», чтобы отчитываться? Но зачем-то ответил. И тут же еще добавил: – Кубанский балык!
Старикан читал мысли: «Буффало!»
Пришло время тупить глаза и Козлову.
– Не трухай, тютя, не на шухере!
Да, прическа у «Ожегова» братковская.
– Оттопыримся? – подмигнул старик седой бровью, всей щекой.
«Не отвертишься от карт», – горестно вздохнул Сергей и втянул живот. Как солдат на плацу. Кто он ему? Командир?!
– Оттопыримся, – молодым голосом утвердил старик «Ожегов». И вынул из-под маленького столика бутылку с коньяком. Что с коньяком, сразу видно – буквы золотились и прыгали.
– Французский! – «Ожегов» подморгнул, понюхал горлышко, сладко улыбнулся. Достал, опять же из-под стола, два складных пластмассовых стакана. – А тебе не дам, – цыкнул он на любопытного студента.
Студент хохотнул:
– Михей, а я думал, это Борисохлебск. Хлеб пекут.
– Неуч. Во Франции город такой есть, не большой не малый, как Борисоглебск. Так и называется Коньяк. Это родина вот этого напитка.
Золотистая струя легко вспорхнула над стаканами.
– Угощайтесь! Только вот закусить? – «Ожегов» опять лукав.
– Счас, у меня и в рюкзаке рыба. Вот, балычок.
Он достал из тугого вещмешка большую рыбину, нож.
– А! Коньяк лимонами следует закусывать, непременно лимончиками.
Сергей поднял плечи: ничего не попишешь.
«Ожегов» перешел на литературный язык:
– Вот ведь напасть какая, раньше-то курить на ходу мужчинам не полагалось. Закуришь – пулю в лоб. Были специальные курительные комнаты. Мужское таинство-с! А женщины? Не красились. Мазнет губы – значит дама с панели-с. А если не с панели, так петлю ей на шею. И в омут. Кучера, извозчики сдавали экзамены по знанию французского языка. Вот ведь.
– О темпере, о море! – для чего-то воскликнул Козлов.
– Времена, нравы. Вот он смотрит, думает – налью ему. Шиш с маслом. Внук, и другой тоже внук. Ванюшка, Михей. Это они дурачатся. Знают, что Борисоглебск назван в честь убиенных царевичей Бориса и Глеба.
Тут старик взмахнул кистями рук, будто мух отгонял. И из обшлагов его спортивного костюма выкатилось два золотистых плода. Лимоны.
Выпили.
Коньяк оказался душистым и вкусным. Козлов никогда не пивал такого напитка. Он не заметил, есть ли в нем градус. Или французы наловчились уже и коньяк без градусов выпускать.
– Я ведь все знаю, – теплым голосом стал говорить, как будто сказку рассказывать, «Ожегов». – Знаю, откуда ты, чего хочешь. Хочешь ты, миленок дорогой, дело открыть. Можешь не сомневаться, дело выигрышное. Да и рыбку ты реализуешь по нормальной цене. Только не ляпни, что это балык кубанский. Скажи: «Из Лапландии», мол. Или лучше – из Буркина-Фасо. Люди счас глупые пошли, не люди – этикетка одна. Всякой иностранщине верят… Нда, Буркина-Фасо, запомни.
– Страна такая?
– Ну да, в Северной Африке. Раньше Верхней Вольтой называлась. С голода мрут. Значит, ты, Сергей Андреевич, в буржуи метишь.
Выпив вторую стопку коньяку, Козлов помягчел и рассказал старику о своей затее. Мол, и ружье продаст, и телевизор, и холодильник, займет у тестя с тещей, на рыбе наживется, а первоначальный капитал сшибет, чтобы развернуться.
«Ожегов» мило поддакивал. Хороший старик, уютный.
– Только ты не дешеви. Народ малых цифр не любит. Руби цену с плеча! Мол, рыба из Буркина-Фасо, а там… Там тоже не дешево. Они, гады, откуда-то из Нибелунгии рыбу гонят. Перепродажа, накрутки.
Просто родной дед этот «Ожегов», роднее Сосипатыча.
– А я, между прочим, луковицами тюльпанов занимаюсь. Селекционер-самоучка. Девяносто семь видов вывел. Вот везу любителям-цветоводам. Дорогие цветочки. Голландцы просят, а я им – тот же шиш с тем же маслом.
– Чего так?
– Патриот.
– Можно взглянуть на луковицы?
– Чего ж нельзя, с превеликой радостью. Доставайте ящик.
Ящик «Жозефина». Женские прокладки. А в них – луковицы. Они похожи на разжиревшие, пухлые плоды каштанов.
Выпили с «Ожеговым» еще за удачу. Поезд качался, смывая с глаз и Ваню, и второго студента Михея. Остался лишь старик, который интересовался. Все же интересовался:
– А куда ж вы эти самые лотосы? На свадьбы? Да вы что, мил человек, в своем уме? Индусы ими челны укладывают. А вы – на свадьбы.
– Какие такие чл…чл. лны, – спотыкнулся Козлов. Коньяк все же был с градусом. – Чл…ны…
– С покойниками-с! Умастят упокойника маслами, травами пахучими, напомадят, цветами лотоса обложат. Обкурят сандалом. Маслом опять обольют. И огонечку. И по Гангу. Плыви, дружок, к своей Махатабарахте!