Потом Смеляков скажет с нестираемой правдой прямоты о кладбище паровозов — ясно, но и метафорически:
Больше не раскалятся
ваши колосники.
Мамонты пятилеток
сбили свои клыки…
Градусники разбиты:
циферки да стекло —
мёртвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.
Вторая семья, созданная Смеляковым с поэтессой и переводчицей Татьяной Стрешневой, была счастливой: вместе с супругой он как родного воспитывал её сына от первого брака.
В 1959 г. вышел поэтический сборник Смелякова «Разговор о главном». Пришли слава и официальные должности: член Правления СП СССР с 1967 г., Правления СП РСФСР с 1970 г., Председатель поэтической секции СП СССР. И высокие официальные награды: Государственная премия СССР (1967) — за цикл стихов «День России», премия Ленинского комсомола (1968) — за комсомольскую поэму «Молодые люди» и стихи, «воспевающие любовь советской молодёжи к Родине, партии, народу». Удостоен был и трёх орденов. Новая власть, словно оправдываясь за лишения, причинённые всему поколению, отдаривала чем могла — Смелякову.
Показательно для его натуры: в период «разоблачения культа личности» Сталина, в 1964 г. Смеляков, вроде бы неожиданно, написал стихотворение о могиле отца народов.
На главной площади страны,
невдалеке от Спасской башни,
под сенью каменной стены
лежит в могиле вождь вчерашний.
Над местом, где закопан он
без ритуалов и рыданий,
нет наклонившихся знамён
и нет скорбящих изваяний,
ни обелиска, ни креста,
ни караульного солдата —
лишь только голая плита
и две решающие даты,
да чья-то женская рука
с томящей нежностью и силой
два безымянные цветка
к его надгробью положила.
Как так? Это написал сиделец, с десятилетним стажем ГУЛАГа?
Сто раз могу соглашаться с обличительной прокламацией моего земляка Чичибабина, тоже пятилетие отпахавшего в лагерях; в его стихах порой слышатся мне переклички со Смеляковым — и интонации, а то и темы. «Я на неправду чёртом ринусь, / Не уступлю в бою со старым, / Но как тут быть, когда внутри нас / Не умер Сталин!» — пафосно пишет Чичибабин («Клянусь на знамени весёлом», 1959). Но отчего щемит сердце от последней смеляковской строфы про женскую руку «с томящей нежностью и силой», отчего эти «два безымянные цветка» побуждают вспомнить также Могилу Неизвестного («безымянного») Солдата, с 1966 г. появившуюся за углом Кремлёвской стены, у которой покоится И. В. Сталин?
«Власть отвратительна, как руки брадобрея», — сказал страдалец Осип Мандельштам, канувший в ту же бездну, что и несчастные Николай Клюев, Павел Васильев, Борис Корнилов и многие другие. Но не отвратительней ли мы, в своём постыдном коллективном — ничтожном, плебейском — порыве, когда единым ртом кричим вождям «Осанна!», а потом, с такой же самозабвенной страстью, попираем их?
Смеляков — мастер символических перечней, соединённых в тройки, — замечает внимательный критик. «Тебе служили, комсомолия, в начале первой пятилетки / простая койка, голый стол, нагие доски табуретки…»
Любовная лирика? Извольте! Стихотворение про «Любку», с которого началась «взрывная слава комсомольского поэта Ярослава Смелякова»:
Посредине лета
Высыхают губы.
Отойдём в сторонку,
Сядем на диван.
Вспомним, погорюем,
Сядем, моя Люба.
Сядем, посмеёмся,
Любка Фейгельман!
Мне передавали,
Что ты загуляла —
Лаковые туфли,
Брошка, перманент.
Что с тобой гуляет
розовый, бывалый,
двадцатитрёхлетний
транспортный студент…
Наблюдение точное: уголовная «Мурка» тут слышится явственно. Как и более позднее, почти фольклорное, сработанное стилизатором: «Нинка, как картинка, с фраером гребёт, / Дай мне, Сеня, финку, я пойду вперёд…» Вот где уже не до смеха, прямиком в бандитские 1990-е, без выхода из них, на «Радио-шансон», гремящее теперь в каждой маршрутке: «Шо же ты, зараза, хвост нам привела / лучше бы ты сразу, падла, померла!» Куда там смеляковскому пронзительному романтизму в этих «погорюем» и «посмеёмся» с Любкой Фейгельман! А это, увы, актуально у нас всегда:
Отечество событьями богато:
ведь сколько раз, не сомневаясь, шли
отец — на сына, младший брат — на брата
во имя братства будущей земли.
И когда смотришь в Интернете или по ТВ на лицо некоего «удальца», а потом переводишь взор на портрет, как говорят, его прабабки Землячки (Розалия Самойловна Землячка, урождённая Залкинд, по мужу Самойлова), красного кровавого палача в Крыму в 1920–1921 гг., то ощущаешь неистребимую революционную преемственность. И как тут не вспомнить горькое стихотворение прозревшего Смелякова «Жидовка» (1963), кем-то стыдливо потом переименованное в толерантное «Курсистка» — «о революционной фурии, которая ставила к стенке врагов революции, а потом сама угодила в ГУЛаг, отсидела срок и теперь получает старушечью партпенсию, пронзая собесскую очередь непреклонным стальным взглядом» (Л. Аннинский).
Оно страшно своей исторической, аскетически обнажённой правдой. И это уже совсем не про еврейскую девушку Любку Фейгельман.
Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена —
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Во избежание неких упрёков приведём источник: цитируем по известному изданию «Строфы века. Антология русской поэзии» (1995), составленному Е. Евтушенко.
Кто сказал «антисемитизм»? Такого теплого, родственного до Смелякова никто не говорил (поэту Антокольскому): «Здравствуй, Павел Григорьич, древнерусский еврей!»
Но в 1987 г. первая строфа «Жидовки» была опубликована в несколько иной редакции, лживо уводящей совсем в иные истоки:
Казематы жандармского сыска,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала курсистка
Комиссаркой гражданской войны.
«Землячка» ли, «жидовка» ли — расстрельщицы, садистки, однако сам автор — где же?
Вона как Смеляков обращался к Пушкину:
Мы твоих убийц не позабыли:
в зимний день, под заревом небес,
мы царю России возвратили пулю,
что послал в тебя Дантес.
Вся Отчизна в праздничном цветенье.
Словно песня, льётся вешний свет,
Здравствуй, Пушкин! Здравствуй, добрый гений!
С днём рожденья, дорогой поэт!
Гений, конечно же, добрый (строфа звучит самопародийно), но жуть большевицкой пули, «возвращённой» не только Царю, но и всей Царской семье, и её окружению, по-прежнему пронизывает всех нас, а не только «средь миллионов чисел остальных его судьбы и жизни единицу».
Популярность Смелякова в последнее десятилетие его жизни была огромна. Изобильно выходили и переиздавались однотомники и двухтомники избранных стихотворений (1957, 1961, 1964, 1967, 1970), «Строгая любовь» (1957, 1967), «Работа и любовь» (1960, 1963), «Разговор о главном» (1959), «Золотой запас» (1962), «Хорошая девочка Лида» (1963), «Милые красавицы России» (1966), «Роза Таджикистана» (1966), «Товарищ комсомол» (1968).
Многим (тогда вся страна была читающей) стали памятными строки «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…», певшиеся бардами Юрием Визбором, Владимиром Высоцким, Аркадием Северным, актёрами Ефремовым и Смоктуновским в популярной комедии.
Или — стихотворение «Хорошая девочка Лида», которое, конечно, хоть и прорвалось окончательно в массы при посредстве гайдаевского фильма «Операция Ы» про обаятельного Шурика, но и до того было на устах у молодёжи. Меня всегда занимало: отчего режиссёр Л. Гайдай (совместно со сценаристами или сам?) включил его в сюжет, да ещё и дав героине имя Лида? Настолько нравилось или это был некий продуманный шаг навстречу зрителю?
Стихотворение, почти на той же волне, что и тексты Э. Асадова, в каком-то первозданном порыве превозмогающее эстетический примитив, завершается, быть может, и безыскусной, но пронзительной строфой (признаюсь: мне эта строфа нравится; но долго и безнадежно придётся объяснять — чем именно):
Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова.
Романтично. Но поэт-москвич Дмитрий Сухарев поделился со мной в письме: «Запомнилось, как он однажды сказал, что не мог бы, хоть зарежь, поставить в своём стихотворении слово „мечта“. В этом, может быть, некоторый ключ к его поэтике, которая пленяет не столько даже фантастической свежестью эпитетов, сколько тем, что земная».
Смеляков много ездил по стране, переводил с украинского, белорусского и других языков народов СССР.
Скончался поэт 27 ноября 1972 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 7).
Тогда вышли и посмертные издания Смелякова: «Моё поколение» (1973), «Служба времени» (1975), собрание сочинений в 3-х томах
(1977–1978) и др. Во второй половине 1980-х стали публиковаться его лагерные стихотворения.
Почитаем-послушаем (Смелякова, как и всех больших русских поэтов, следует читать вслух) программное, так сказать, сочинение «Памятник».
Приснилось мне, что я чугунным стал.