Шаинский в 1978 г. добавил в свой «матусовский» ряд песенку «Вместе весело шагать по просторам», которую с детворой запела вся страна.
И — особую, пожалуй, непостижимую популярность снискала «Вологда» (муз. Б. Мокроусова). Анатолий Кашепаров, солист прославленных «Песняров», уже, похоже, почти с ненавистью повторял на концертах тысячный раз «в Вологде-где-где-где, в Вологде-где», а народ всё просил и просил передать эту песню по заявкам в программе Всесоюзного радио «В рабочий полдень».
Между прочим, никто не отменял и пафоса песни того же Баснера:
Руки рабочих,
Вы даёте движенье планете!
Руки рабочих,
Мы о вас эту песню поём!
Руки рабочих
Создают все богатства на свете,
Землю родную вдохновляя трудом!
Думаете, этот пафос избыточен? Как сказать. Я бы поспорил. В те времена кое-кто из диссидентских умов мог бы от этих строк и плеваться. Однако сейчас, когда человек труда сошёл с авансцен и героями так называемого современного искусства стали люди «профессий» иных — киллеры, банкиры, олигархи, проститутки, геи и прочие — этот марш пришелся б, полагаю, в самый раз, для напоминания тем, кто мошенническим образом оседлав всенародные природные недра, полагает, что ухватил Бога за бороду. Этот «новый героизм» богемы «впаривается» как жвачка зрителям целыми телесериалами, «этот стон у нас песней зовётся» — воистину, новые песни придумала новая жизнь эпохи дикого капитализма. Да вот «фишка»-то в том, что старых песен эти однодневки (зачастую просто мерзкие) заменить никак не могут.
И о своих земляках-шахтёрах Матусовский не написать не мог. И остались «Сияет лампочка шахтёра» (муз. Н. Богословского), а также «Шахтёрский характер» («Когда мы идем после смены, степною дорогой пыля, дороже ещё и милее нам кажется эта земля…», муз. Я. Френкеля), и «Шахтёрская семья» (муз. А. Новикова).
Михаил Львович не был небожителем, человеком отвлечённых грёз. Он жил вместе со страной, проживал дни обычного советского человека. Всякое привелось ему изведать. В частности, пережить тяжёлую болезнь и смерть дочери Елены (они теперь похоронены рядом). В воспоминаниях Е. Матусовской о послевоенном периоде читаем: «Он писал свои стихи, держа тетрадку на коленях, так как у нас не было письменного стола. Однажды к нам в гости пришли Алигер, Долматовский, Симонов со своей первой женой Женей Ласкиной. Есть было нечего, мы жевали сухой чёрный хлеб и запивали его сырцом — неочищенной водкой. Несмотря на столь скудное угощение, всё равно было очень весело… Матусовский был как дитя — очень непрактичный, не умел за себя постоять. И в то же время принципиальный: мог, рискуя, защитить другого человека. Его принцип: „Не прислоняться!“. То есть ни у кого из тех, кто занимает высокие посты, не проси помощи — он никогда ни перед кем не пресмыкался…»
Кто помнит сейчас кинофильм 1958-го года «Матрос с „Кометы“»? А вот песня оттуда — О. Фельцмана — поётся и сегодня, про «самое синее в мире, Чёрное море мое…»
Казалось бы, просты слова и невелика тема песен, сочинённых, в частности, Александрой Пахмутовой:
Старый клён, старый клён,
Старый клён стучит в стекло,
Приглашая нас с друзьями на прогулку.
Отчего, отчего,
Отчего мне так светло?
Оттого, что ты идёшь по переулку.
Однако и они трогали за душу. И все подпевали, тоже на пахмутовский мотив:
Хорошие девчата, заветные подруги,
Приветливые лица, огоньки весёлых глаз!..
Лишь мы затянем песню, как все скворцы в округе
Голосами своими поддерживают нас.
Сочиняя киносценарии, отдаваясь иной деятельности, не забывал в творчестве М. Матусовский и о своей малой родине. Цитируем сроки из песни «Приезжайте в гости (Приглашение)» (муз. О. Сандлер, 1953):
Не окинуть взором дальнюю равнину,
Ярко светит солнце с самого утра.
Приезжайте в гости к нам на Украину,
На крутые склоны синего Днепра!
Здесь у нас умеют угостить на славу
Брагою домашней, светлой да хмельной.
Приезжайте в Киев, в милую Полтаву,
В солнечный Чернигов, в Ужгород родной.
Прямо вот так безхитростно и пелось: Полтава всей стране была воистину милой, Чернигов — солнечным, а далекий закарпатский Ужгород — родным. Как же получилось, что в последние четверть века мутные умы вырастили в себе и заронили в молодых и нетвёрдых душах посев ненависти к своим русским братьям?
Да, поэт Матусовский отдал дань своему времени, встретим мы среди его песен и строки о Сталине, и «Слышится гул глухой грозы над голубой рекой Янцзы…» (1-я часть кантаты «Свободный Китай», 1951). Но любим мы другие песни на его трогательные стихи.
И так задушевно в электричке Харьков — Белгород парнишка наяривает на баянчике: «И родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком» или безхитростную «Сиреневый туман над нами проплывает. Над тамбуром горит полночная звезда…» И народ — по обе стороны государственной украино-российской границы, существующей только формально на географических картах, а также в воспалённых мозгах украинских нацистов, согласно подтягивает знакомые строки. И знать не знает, что стихи эти сочинил поэт Матусовский («Сиреневый туман» написан в 1936-м в соавторстве с ещё одним студентом, Яном Сашиным, для институтского вечера самодеятельности). А это значит, что песни стали по сути народными. И дело теперь не столько в том замечательном факте, что в Луганске на Красной площади благодарно установлен памятник Михаилу Матусовскому, похороненному, к слову, в Москве. Может ли быть большая награда для стихотворца, чем стать частью речи своего народа, остаться — вместе с чудесными мелодиями — в сердцах миллионов соотечественников?
Место для РасулаО песне «Журавли»
Маленький аварский народ, живущий в горах юго-западного Дагестана, послал Расула Гамзатова в мир, чтобы высказать огромной стране какие-то очень важные слова. Такое было дарование-поручение. Яблоко, как помним, от яблони падает недалеко, стихотворец Расул опирался на плечи своего отца, тоже народного поэта Гамзата Цадаса. Аварский аул Цада подарил двух поэтов — отца и сына, объединённых, понятно, Духом.
Расула уже нет на Земле, но почти в каждом из трёхсот миллионов граждан СССР была запечатлена, и остаётся теперь, его великая песня. Конечно, это «Журавли» композитора Яна Френкеля, который окрылил стихи Расула, перед тем переведённые Наумом Гребневым, поэтом-фронтовиком, изрядно потрудившимся на ниве перенесения в русское культурное пространство также и произведений Гамзата Цадаса.
Четыре строфы из шести изначальных остались в песне, но строки этого произведения помнит любой наш современник, и всякий обязательно подпоёт:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
В «Журавлях» провиденциально сошлось многое. Певец и актёр Бернес, по свидетельству биографов уже неизлечимо больной, услышав музыку Френкеля и расплакавшись, торопился записать песню в предчувствии своего ухода. (Надо отметить, что и сам Френкель пел её замечательно.) Запись была для исполнителя весьма тяжела физически и стала последней песней его жизни. Так своей судьбой Марк Бернес закольцевал две великие русские песни: «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского (муз. Матвея Блантера) и гамзатовские «Журавли»; вместив в это кольцо и другое важное для нас — скажем, песни «Тёмная ночь», «Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…».
Образ журавлей в шестистрофном опусе Гамзатова появился, как рассказывают, после посещения поэтом в 1965 году разбомблённого американской военщиной японского города Хиросима, в котором аварец побывал у памятника девочке Садако Сасаки, поражённой лейкемией. Садако хотела сложить тысячу оригами — бумажных «журавликов», что, по поверью, должно было привести к исполнению желания, то есть исцелению.
Гамзатов писал потом: «Стихи о девочке были написаны до „Журавлей“. Последние родились позже, но тоже в Хиросиме. А потом, уже у памятника японской девочке с белым журавлём, я видел впечатляющее зрелище — тысячи и тысячи женщин в белой одежде. Дело в том, что в трауре японки носят белое одеяние, а не чёрное, как у нас. Случилось так, что когда я стоял в толпе в центре человеческого горя, в небе появились вдруг настоящие журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток. Журавли с нашей родины в японском небе, откуда в августе 1945 года американцы сбросили атомную бомбу!
И надо же было такому случиться: как раз в это же время мне вручили телеграмму из нашего посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине моей матери. Я вылетел из Японии через Пакистан. … На всей воздушной трассе я думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях, о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше), не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и её маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал… но мысли возвращались к белым журавлям…»
Расул не раз подчёркивал, что текст посвящён павшим в Великой Отечественной. «По мотивам песни сняты картины, воздвигнуты памятники, — делился с читателями в 1990-м своими размышлениями и впечатлениями поэт. — Их десятки — в России и на Украине, в Узбекистане и на Алтае, в горах Кавказа и в аулах Дагестана… у подножия памятников горит Вечный огонь — сердце павших, а на самой вершине журавлиного клина — душа павших. Ежегодно 22 июня, в день начала войны, 9 мая, в День Победы, 6 августа, в день атомной катастрофы в Хиросиме, люди собираются почтить память погибших. Песни, как люди, приходят и уходят. У „Журавлей“ особая судьба: одних они провожают, других встречают. Они не ищут тёплых краев, не портятся от повторения, а те, кто не поёт, хранят их в душе, как молитву».