После освобождения Шяуляя Воробьёв был назначен начальником штаба МПВО, организованного на базе партизанской группы. Работая на этой должности, смог помочь многим из бывших пленных. «Он отстоял жизнь и будущее всех, кто был в его отряде и кто обращался потом, после прихода наших войск», — вспоминала его жена.
В 1947 г. Воробьёв демобилизовался, переехал в Вильнюс, работал в снабженческих и торговых организациях, в 1952 г. заведовал магазином, отделом литературы и искусства газеты «Советская Литва». Писал повесть о литовской послевоенной деревне. В 1948 г. она была закончена, но напечатана только через 10 лет в журнале «Нева» под названием «Последние хутора».
В 1956 г. в Вильнюсе вышел первый сборник его рассказов «Подснежник», а в 1958 г. — второй, «Седой тополь». Тогда же Воробьёв начал печататься в журналах России. В 1961-м — наконец оставил газетную службу.
Самые известные произведения К. Воробьёва — повести о войне «Крик» («Нева», 1962) и «Убиты под Москвой» («Новый мир», 1963) были задуманы как единое произведение со сквозным героем, но вышли отдельно и зажили самостоятельной жизнью. Трагедия главного героя повести «Крик» — гибель от взрыва его любимой девушки — становилась символом трагедии поколения, юность которого совпала с войной.
Первую написанную им повесть, «Убиты под Москвой» (опубликована второй), автор считал своей удачей. В основу обеих повестей легли личные впечатления и переживания автора во время боёв под Москвой. Эпиграфом для этой повести Воробьёв избрал знаменитые строки А. Твардовского из стихотворения «Я убит подо Ржевом».
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — всё это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мёртвых проклятье —
Эта кара страшна.
Повесть, которую Твардовский опубликовал в своём журнале, посвящена подвигу боевых товарищей Воробьёва — кремлёвских курсантов: 239 из них погибли в течение пяти дней в ноябре 1941 г. при защите столицы. Немецкие танки уничтожили роту, которая могла противопоставить им только самозарядные винтовки, бутылки с горючей смесью и безпримерное мужество. В. Астафьев писал: «Повесть не прочтёшь просто так… потому что от неё, как от самой войны, болит сердце, сжимаются кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то, что произошло с кремлёвскими курсантами, погибшими после бесславного, судорожного боя в нелепом одиночестве под Москвой».
Видимо, не без влияния воробьёвского названия Астафьев эхом откликнется названием, да и темой своего романа «Прокляты и убиты». Но — и это моё субъективное впечатление, и я говорю только об этих двух полотнах — у Воробьёва сквозь ад пробивается горний свет, а у Астафьева я его не нахожу.
Повесть «Убиты под Москвой» стала первым произведением Воробьёва в ряду названных критиками «лейтенантской прозой». Прозаик с горечью молодого сердца говорил о «невероятной яви войны».
Этот образ — гибели при обороне Москвы сотен курсантиков — с визуальным цитированием известного полотна выдающегося русского живописца Василия Васильевича Верещагина «Панихида» (1878) использует кинорежиссёр Никита Михалков в своей ленте «Цитадель» (2011), вызвавшей немало критики.
Смертны ль наши души? Ты, однако,
с выводом, как лектор, не спеши.
Там, на нарах третьего барака,
он познал бессмертие души.
Есть она! Как тело ни промерьте,
как ни раздевайте догола…
Разумом смирился он со смертью,
но душа смириться не могла.
Такие строки курский поэт Николай Корнеев, тоже фронтовик, посвятил Константину Воробьёву.
Позже, когда, надо полагать, война хоть чуть-чуть «отпустила», Воробьёв написал и ряд повестей о своей детской деревенской жизни: «Сказание о моём ровеснике» (1963), «Почём в Ракитном радости» (1964), «Друг мой Момич» (1965). Действие первой повести (другое её название «Алексей, сын Алексея») происходит в 1920–1930-е в деревне, главные герои — дед Митрич и Алёшка-матросёнок — становятся свидетелями трагического слома крестьянской жизни. Последнюю из этих повестей Воробьёв задумывал как часть большого романа. Набор сборника, куда она была включена в издательстве «Советская Россия», был рассыпан. В Вильнюсе удалось в 1967 г. напечатать часть — под названием «Тётка Егориха». Полностью повесть «Друг мой Момич» была издана только после смерти писателя в одноименном сборнике в 1988 г. Сам Воробьёв считал её «выполнением своего гражданского долга, изобразив правду о гибели русской деревни». Но за эти повести автор получил репутацию «сентиментального натуралиста».
Сентиментальность, да, присутствовала в позднем Воробьёве. В частности, в лирической повести «Вот пришёл великан…» (1971), которую я прочёл десяток раз, с самого её появления в журнале, и потом в вильнюсской книге, которую мне пришлось «потерять» в литовской библиотеке, поскольку не хватило воли вернуть. «Книга о несчастливой любви, разрушенной обывательским ханжеством, противостоять которому оказывается не в силах героиня» — сказал критик.
Незавершённой осталась повесть Воробьёва «…И всему роду твоему» (1974): писатель скончался 2 марта 1975 г. Она, по словам жены писателя, задумывалась «как отчёт о прошлом и настоящем и раздумья о будущем».
Повести Воробьёва, объединённые общностью биографий и характеров героев, постепенно составили тот «роман», о котором автор сказал: «Я и в самом деле пишу роман. Сюжет его — просто жизнь, просто любовь и преданность русского человека земле своей, его доблесть, терпение и вера». Герои «лейтенантских» и «деревенских» повестей Воробьёва, а также его рассказов («Немец в валенках», 1966, «Уха без соли», 1968, и др.) после страшных испытаний через душевную боль приходили к катарсису.
Константин Воробьёв умер в Вильнюсе.
Уже потом стали выходить его весомые тома.
Можно понять, отчего его при жизни не очень-то привечали в столице. Воробьёв шагал не в ногу: он писал не о победах на фронтах, а о тяжких испытаниях войны, которые выпали на долю, скажем, человека пленного, помещённого в экстремальные условия, в «отрицательный жизненный опыт» (лагерный термин Варлама Шаламова). К тому же, Воробьёв не попадал ни в какие «обоймы»; как сказал бы другой фронтовик, поэт Александр Межиров, был отторгаем за то, что «не с этими был и не с теми».
Повести, по замечанию одного из критиков, «художественно восстанавливали „первичную действительность“ войны, её реальное обличье, увиденное в упор». Именно это «реальное обличье» войны вызвало полное неприятие повестей Воробьёва официальной критикой. Она воспринимала их как «искажение правды о войне». Писателя стали постоянно упрекать — «за настроение безысходности, бессмысленности жертв». В конце концов, результатом таких критических нападок стало молчание о творчестве Воробьёва.
Воробьёв, с его «лишним» героем, лагерным несгибаемым задохликом, жизнь которому на два шага реально продлевает один укус хлеба, подвергался разносной критике в органах печати. Друзьям он писал о пессимизме и отчаянии, которые посещали его после таких разгромов. А дружен был с курянином Евгением Носовым, красноярцем Виктором Астафьевым, москвичом Юрием Бондаревым и, несомненно, чувствовал свою близость к «деревенской прозе» и к писателям «окопной правды». Но жил-то Воробьёв в Вильнюсе, где не было адекватной русской литературной среды.
Писатель был перезахоронен в Курске в 1995 г., и тогда же ему была присуждена премия им. Сергия Радонежского.
3 октября 2009 г. в сквере у Курской филармонии появился памятник писателю Воробьёву работы скульптора В. Бартенева. Две узкие гранитные плиты соединяет бронзовое дерево: это «седой тополь» с объеденной узниками корой из одноименного рассказа прозаика о саласпилсском лагере военнопленных «Долина смерти». Дерево не погибло, каждую весну сквозь изувеченный ствол пробивались новые побеги. «Эту жизнеутверждающую силу, которую нёс Воробьёв, я и хотел показать, — пояснил скульптор. — Два аиста на срезе тополя — ещё один символ из его рассказов. Это мир, согласие и благополучие».
17 августа 2013 г. на курском городском Мемориале павших в годы Великой Отечественной войны было установлено новое надгробие на могиле писателя. Супруга писателя Вера Викторовна похоронена в этой же могиле. На открытие надгробия приезжала дочь писателя Наталья.
А 16 июля 2014 г. в селе Нижний Реутец после реставрации открылся дом-музей писателя Воробьёва. Он представляет собой три небольшие комнаты, в которых воссоздан быт крестьянской семьи начала ХХ в.: русская печь, деревянные скамьи, стол, за которым юный писатель сочинял свои первые литературные произведения, старинные иконы, принадлежавшие семье Воробьёвых. И внешний вид дома, и его обстановка воссозданы по воспоминаниям односельчан. Дом, в котором Константин Воробьёв жил до шестнадцати лет, стоит на пригорке, откуда открывается чудесный вид на курские просторы, подарившие нам этого замечательного русского писателя и питавшие его душу всю жизнь.
Шлемоносец Носов
Скромность, некрикливость и некичливость, деликатность, тихий голос при глубине высказывания — всё это, увы, не качества нынешнего времени, когда в абсолют возводятся совсем иные «достоинства». Но они в полной мере присущи, в частности, таким мастерам отечественной словесности, как Валентин Распутин, Юрий Казаков, Константин Воробьёв, Василий Шукшин. В этом ряду стоит и имя писателя-фронтовика, уроженца cела Толмачёво Курской области Евгения Ивановича Носова, покинувшего нас в 2002 г. Он оставил нам свою проникновенную прозу, которую сразу по её публикации в 1960–1980-х мы читали как русскую классику, и произведения эти стали сущностнообразующими для многих из нас.