ал центр поворота… И тут Саша слышит скрип. Новый скрип, неслыханный еще, коварный. И в тот же момент он телом ощущает, что машина дает непозволительный крен, а скорость сама по себе упала. «Буксануло!» — с ужасом думает Саша и резко сбрасывает газ. Мотор заглох, машина остановилась, и во внезапной тишине явственно слышится тихий предательский скрип — задние колеса продолжают сползать. Саша молнией выскакивает из кабины, на ходу подбирает первый попавшийся камень, забегает с правой стороны, сует камень под заднее колесо, забивает потуже каблуком — сползание как будто прекратилось. Саша шарит глазами вокруг, находит еще камень, потом находит корягу и ее подсовывает, укрепляя камни. Машина стоит твердо.
«Ну, а дальше что?» — думает Саша, рукавом утирая испарину.
Выезжать надо, что ж дальше… Саша осматривает положение лесовоза. Длинные комлистые сосны с зелеными кронами на верхушках тяжело, солидно покоятся на опорах грузовой площадки и прицепа, зажатые между вертикальными стойками «рогаток». Они лежат как живые, золотятся еще не поблекшей корой. Сужаясь от комля к вершине, они кажутся еще длиннее, и двухколесная «лягушка» у вершин выглядит гигантской колесницей, примчавшейся из римской древности. Ничего, нормально стоит «лягушка», по осевой линии, хорошо должна пройти поворот. Только бы ведущие колеса не сползли еще ниже. Левое стоит как раз еще на гребне полотна, которое тут, на крутом разъезженном колене тракта, возвышается узкой крутобокой гривой, сильно кренящейся внутрь дуги. Только бы не повело еще больше вправо!
Надо выезжать. Скорее надо выезжать, пока не подъехал никто из наших. Увидят — будет срам. Суется, сопляк, возить по шестнадцать хлыстов, без году неделя в лесу, явился с правами первого класса, — кто их знает, как им там дают эти права. Небось генерала возил на «Волге», за это и дали, взялся нам носы утирать, да не тут-то было, это не генералов на дачу возить, тайга шутить не любит. Слышал и раньше обрывки таких разговоров, а может, только слышалось, но сейчас казалось, что все так говорят, все так думают, и что же будет, если он отсюда не выедет, это значит стать посмешищем для всего гаража, для всей тайги!
Врете, выеду! Саша садится в кабину, еще раз оглядывается на сильно накренившийся задок, ожесточенно захлопывает дверцу, нажимает на стартер. Где-то в глубине бьется неясная тревога, словно кто-то родной, но далекий кричит ему с зажатым ртом: «Что делаешь, Сашка, убьешься ведь!» Далеко этот голос, не слышно его, лишь смутная, горькая, жалостная тревога бьется под ложечкой.
Выжал сцепление, включил первую передачу, чуть-чуть взял руль влево, чтобы прямей было выезжать… Только дал газок, начал отпускать сцепление, вдруг видит, навстречу, с уклончика, по прямой дороге мчится порожний лесовоз. Скорее, скорее выехать, чтобы свободно разминуться, не загородить ему путь, и никто не узнает, как стоял передовик и новатор Александр Иванов со своими шестнадцатью хлыстами одним колесом в кювете. От этой мысли чуть резковато отпустил сцепление, дал чуть лишнего газку и почувствовал, когда нельзя было уже поправить, что правое ведущее буксует как в масле и весь груз медленно ползет вправо вниз. «Все, сейчас гробанусь!» И в тот же миг Саша слышит отчаянные прерывистые сигналы встречной машины.
Она быстро приближалась: шофер, высунувшись из кабины, резко махал левой рукой вниз: стой, стой, глуши мотор! Саша заглушил, опять побежал вокруг передка на правую сторону. Камни отлетели, коряга вмялась в глину, правое колесо подалось вниз, а левое только одним баллоном стояло еще на профиле полотна, а другой же почти висел, едва касаясь наклонной поверхности откоса. Стволы сосен грозно нависли, казалось чудом, что их еще удерживает высокая стальная стойка рогатки. Косясь на многотонный груз, Саша сбегал за камнями и сунул их под баллон.
Между тем встречная машина остановилась, шофер вышел из кабины.
— Ты что, ошалел? Тебе что, жить надоело?
Саша поднялся на дорогу. Перед ним, нервно поправляя кепчонку, стоял старик Егор.
— Ты что, ошалел? — повторил он снова. — Разве так выезжают? Хочешь, чтобы вертануло тебя да башкой в землю вбило?
Саша молчал. «Из-за леса, из-за гор выезжал дядя Егор», — вертелась в голове детская песенка, которой шоферы шутейно приветствовали своего старейшего коллегу. Вот ведь кого принесла нелегкая!
— Да вот, черт бы ее взял. Повело.
— «Повело»! То-то, что вас все поводит. Ездите не по-людски, от того вас и поводит!
В лице Саши он видел перед собой целые колонны безусых свистунов, которые ездят не по-людски, которые слишком много о себе понимают, которые грузят, сколько не свезут, которые болтают, чего не знают…
— Вам на корове ездить. Шофера — не могут ездить ни фига. Как же ты думал выезжать?
— Да так вот и думал, полегоньку…
— Эх, дурак ты, дурак, — сказал дядя Егор, заметно смягчаясь, ибо Саша был подавлен. — Я как увидел, что ты газуешь, давай скорей сигналить. Разве можно? Утянет к чертовой матери, кувырнешься, как лаптей накроешься. Трос есть?
Саша порылся под сиденьем и достал тонкий, короткий, запутанный трос с узлами, с торчащими оборванными волокнами.
— Он зачем у тебя, портки подвязывать? — сощурился Егор. — Шофера! — повторил он еще раз и закачал головой, потом махнул рукой с выражением полнейшей безнадежности и неторопливо направился к машине.
Саша топтался на месте.
— Вот, — сказал Егор, возвращаясь, — вот это называется трос, понятно? — Он не спеша размотал скрученный в кольцо тугой стальной трос с большой палец толщины и подал Саше конец с петлей — Валяй, надевай.
Саша наклонился к передку, нащупывая крюк, а сам думал: «Что толку, что толку… Издевается он. Опрокинусь, как пить дать опрокинусь!»
— Куда полез? Э-эх, шофера! Вон куда надевай, — Егор показал в сторону заднего моста, Саша не понял. — Ну чего стоишь, я, что ли, буду за тебя работать? На стойку накидывай.
Вот что, на стойку!
— Ясно! — крикнул Саша и полез наверх. Разговор дяди Егора уже не казался ему издевательским, он уже находил остроумными его присказки. Заводной старик! Саша надел петлю на правую стойку рогатки, затянул потуже, так, чтобы трос, когда он натянется, удерживал груз за правую, накренившуюся сторону. Егор прицепил другой конец троса к передку своей машины и стал натягивать, сдавая назад.
— Заводи! — крикнул он Александру, когда трос натянулся.
Саша сел за руль.
— Давай полегоньку! — кричал дядя Егор из своей кабины, а сам все туже натягивал трос. — На первой, сильно не газуй! Ну, пошла!..
Саша выжал сцепление, дал газу, прибавил газу и Егор. Трос натянулся до звона, если лопнет, убьет концом, как муху, но трос был новый, толстый, он надежно держал покосившийся груз. Два мотора тянули мощью полутораста лошадей каждый, послышался натужный скрип, лесовоз дрогнул и выехал всеми колесами на ровную дорогу. Дело нескольких секунд.
Дядя Егор перестал тянуть, трос провис, упал на сырую глину. Саша остановился.
— Ну, давай сматывай трос. Я, что ли, за тебя буду сматывать?
«Заводной старик», — ласково думал Саша, и ему вдруг вспомнился отец, как он, бывало, заезжал на тракторе перекусить на скорую руку, как покрикивал: «Давай, давай, мать, пошевеливайся»; как бросал мимоходом: «Все носишься, голодранец», и как сладок бывал его понарошке отвешенный подзатыльник.
На собрание профорг сзывал не как обычно — в мастерскую, где садились как попало — на верстаках, на подножках стоящих в ремонте машин, на старых картерах, где курили без стеснения и без стеснения же переговаривались, когда надоедало слушать; нет, сегодня всех приглашали в поселковый клуб. Здесь все было иначе, здесь закрадывалась робость от чисто вымытых полов, от желтых, совсем еще не запятнанных стен из соснового бруса, от скрипа фанерных стульев с откидными сиденьями, от высоких, многозначительных слов на красном полотне, не употребляемых запросто, здесь становились обузой так и не отмытые дочиста бензином заскорузлые руки. На сцене за красным столом — директор леспромхоза и еще кто-то незнакомый при галстуке. Профорг Симагин, бригадир слесарей, топтался около, словно не решаясь занять место в такой высокой компании, а Долгов напряженно сидел рядом с директором и метал в зал то грозные, то умоляющие взоры.
— Ну, а где же сам виновник торжества? — сказал приезжий, обращаясь к Симагину и Долгову, но глядя в зал, громким голосом, как заправский артист. — Пусть сюда идет, чтобы все видели.
— Иванов! — закричал Симагин словно с перепугу. — Давай сюда! В президиум!
— Или как, будем придерживаться демократии? — спросил приезжий с доверительной улыбкой. — Ну давайте изберем, по всем правилам.
Выбрали президиум, и все остались на своих местах, только Иванов, неуклюжий от какого-то бессознательного недоверия к происходящему, взобрался на помост и сел, не найдя другого места, сбоку стола на краешек скамьи.
Долгов, навалившись впалым животом на фанерную трибуну, напомнил для порядка о том, как важен лес в народном хозяйстве, как велика роль их края в плане лесодобычи страны, как велика роль их леспромхоза в лесодобыче края и, наконец, как важна в леспромхозе роль шофера. Все слушали внимательно, как будто узнавали об этом впервые. Всем было заметно, как тушуется завгар перед приезжим начальством.
А мысли Саши Иванова текли своим руслом, бурным и извилистым. Его сознание лишь формально, поверхностно отмечало, кто герой дня, а внутренне он вовсе не чувствовал себя победителем и мучительно робел в предчувствии скандала.
Он никому не рассказывал о происшествии на повороте. Не то что скрывал, а просто некогда было. И к слову не приходилось. И потом — мало ли какие бывают случаи у шоферов! Каждый не раз помогал другим и пользовался помощью товарищей.
Но Егор? Ему-то какой был резон молчать? Конечно, все знают!
Вот завгар наконец добрался до сути. Говорит: трудовой подвиг. Называет новатором. Называет мастером своего дела. Саша еще ниже опускает голову, пялит глаза на красную скатерть, не смеет поднять их на полупустой зал, где сидят товарищи, потому что они-то знают цену его новаторству…