Однако слесари первой смены не ушли домой, пока не исправили дефект! О Власове говорят, что в его бригаде не бывает ни малейших отступлений от технических требований, он будет переделывать работу до тех пор, пока не добьется полного соответствия чертежам. Противоречия в характере? Нет, все правильно. Я слышал, как Максимыч наставлял слесарей: «В море — там не больно исправишь, если какие неполадки». На первом месте всегда интересы других. Впрочем, нет, не просто других: интересы более важные, интересы большего числа людей.
Смотрю сверху на огромный зал, на аккуратные белые ящики с узлами машин, готовых к отправке, на высокие желтые коробки собранных дизелей, выстроившихся в кильватерную колонну, и силюсь разглядеть в этом нечто такое, что помогло бы и мне выстроить в четком порядке мои впечатления, в таком порядке, чтобы стало ясно, откуда здесь так много улыбок, почему все происходит так дружно, отчего все довольны друг другом. Или просто дело в том, что, как говорил начальник цеха, «народ у нас хороший»? Так ведь он везде хороший…
И тут замечаю, что снизу подает мне знаки кто-то из начальства. Может быть, нельзя забираться сюда? Еще нагоняй заработаю, думаю я, спускаясь.
— Смотрю, вы цехом любуетесь, — говорит старший мастер, склонный к полноте мужчина с проседью в коротко остриженных волосах, выросший на заводе от слесаря до инженера. — Всем, кто ни приезжает, наш цех нравится. Вот даже Винк, директор фирмы, весь свет объездил, ведь у них филиалы и в Италии, и в Японии, где их только нет, — и тот признал, что такого цеха еще не видывал. Он тут смотрел, смотрел и говорит: да, если бы мне такой цех, я бы… Вроде того, что всех конкурентов за пояс заткнул бы.
Опять Винк! Что они все мне толкуют про Винка, да шут с ним и с его фирмой, Власов у меня в голове, а не Винк!
Власова я нашел уже в средней части цеха. На тросах в полуметре над землей чуть покачивалась огромная чугунная плита, слесаря придерживали ее за углы, а сам Максимыч, вытянув правую руку, ладонью подавал знаки крановщице. Плиту устанавливали на шести низеньких домкратах, подкручивая их, выверяя горизонтальность по уровню. Николай Макарович, заметив меня, подошел с объяснением, — деликатный человек, он никогда не дожидался моих вопросов:
— На той машине, которую начали собирать, еще не дошло дело до нашей операции. Так мы, чтобы времени не терять, предварительно соберем отсек на плите — выверим оси, засверлим отверстия…
Из дальнего конца цеха донеслось монотонное урчание. Значит, еще один готовый дизель запустили. Останавливаюсь у подножия желтого гиганта и слушаю ход его поршней: щах-тах-тух-бах, щах-тах-тух-бах. Не по очереди, как-то вразнобой поднимаются и опускаются наверху штоки клапанов, по их движению стараюсь угадать порядок работы цилиндров. Щах-тах-тух-бах — работает дизель, оператор то прибавляет, то убавляет оборотов, то быстрей, то медленнее вращается толстый, как слоновья нога, главный вал, к нему вместо гребного винта сейчас присоединена громадная бочка гидротормоза. Колеблются стрелки на приборах, по площадкам, как по строительным лесам, ходят дизелисты, что-то протирают, что-то обсуждают, деловые, непостижимо бесстрастные. Почему они не торжествуют, не размахивают руками, не хлопают друг друга по плечу? Только что здесь стояла коробка мертвого металла, а теперь желтый богатырь живет, он толкается в небо штоками клапанов, крутит вал гидротормоза, смог бы вращать и корабельный винт. А им хоть бы что! Впрочем, это всего лишь дизелисты, не они рождали это чудо, пришли на готовое. Спешу к Николаю Макаровичу, порадовать его.
— Идет! — кричу. — Работает! — и машу руками в сторону новорожденного.
— Кто? А-а, да я видел…
Меня озадачивает его невозмутимость. По моему новому замыслу, который я наскоро набросал в уме, эпизод пуска должен был стать самым напряженным, драматичным, торжественным, Впрочем, ходил же он все-таки смотреть запуск!
— А что, Максимыч, — спрашиваю с надеждой, — когда пускают дизель, который вы собирали, екает сердечко?
— Нет.
— Но как же… Ведь ваше, так сказать, детище. Вдруг не пойдет?
— Как такое — не пойдет? — смеется Николай Макарович. — Обязательно пойдет. Некуда ему деться. Вот когда первый пускали, тут действительно было волнение. Собрались все рабочие, все инженеры, начальники со всего завода и приезжих масса. А теперь чего ж тут… Один сделали — беремся за другой.
Все ясно. Никаких эмоций. Привычный, будничный труд. И так день за днем. А тебе подавай что-то особенное, сокровенное! Зачем я сюда приехал? Совестно перед ними — серьезными, уравновешенными людьми, они делают свое дело без всяких там романтических штучек. Вот построили дизель, его отвезут куда-нибудь в Херсон или на Балтику, поставят внутрь большого корабля, пустят корабль в большое плавание по морям-океанам, а они будут опять день за днем выверять совпадение осей, чтобы строго параллельно оси коленчатого вала…
…Который уж день хожу я сюда, наблюдаю за работой. На моих глазах постепенно заполняется стальными внутренностями полость приводного отсека, и все труднее становится поворачиваться там внутри. Поразительно, с какой ловкостью, хочется сказать, пронырливостью добираются монтажники до мест крепления и ухитряются в тесноте, при такой тяжести деталей, ставить все на свое место с точностью, как в часовом механизме. Они делают свое дело весело, в охотку, не услышишь ни перебранки, ни даже громкого слова — не иначе, как передалась им несравненная мягкость их Максимыча.
Успел перезнакомиться со всеми. Знаю уже, что у Володи, сухощавого тонконогого парня с жесткими, как железо, мускулами и добрыми оленьими глазами, полгода назад родился первенец Игорек, и что жену с малышом он привез из больницы прямо в только что полученную двухкомнатную квартиру, но новоселье бригада до сих пор не справила — Володя только-только начинает вылезать из долгов, набрались, когда вносил пай в жилищный кооператив. Знаю, что с Володей «корешит» его ровесник Женя, длинный, как жердь и крепкий, как стальная пружина, холостой еще, влюбленный в свою профессию и в бригадира, от которого, так сам считает, всему научился. Знаю, что Саня, первый бригадный весельчак, но серьезнейший человек в работе, коренастый цветущий крепыш тридцати с небольшим, на досуге увлекается аккордеоном и вместе с отцом — тот всю жизнь, до пенсии, варил сталь на их же заводе — выращивает редкие сорта цветов. Знаю об Александре Дмитриевиче, втором человеке в бригаде, что у него высший, такой же, как у бригадира, тарифный разряд, что в деле он напорист, горяч, несмотря на зрелые лета, а вот Петя, хотя и лихой футболист, на работе решительностью не отличается…
И о Власове узнал кое-что новое, например, что он как член цехкома, ведающий жилищно-бытовым сектором, никому не поддакивает, а позицию свою в каждом случае определяет не торопясь, основательно и справедливо. Но я не видел большого прока в этих сведениях. Я и так знал достаточно твердо, что Власов — «правильный человек», не помню, от кого услышал эти слова. Мне-то хотелось дознаться, п о ч е м у он такой, откуда идет его способность всегда поступать правильно.
Нет, я не нашел волшебного ключа, чтобы: откроешь ларчик — и заиграла музыка…
— Ну что ж, пора отчаливать, — говорю Николаю Макаровичу, даже не дождавшись обеденного перерыва.
— Как, совсем?
— Да, совсем. Надо.
— Что ж мало побыли?
— Хватит. Дела…
— Куда ж теперь? Прямо домой?
— Да, восвояси… Спасибо вам, Николай Макарович.
— Вам спасибо, что уделили внимание…
— …за науку, за все ваши объяснения. Вы меня так просветили, что я теперь, наверно, и сам смог бы что-нибудь поделать на сборке, приди такая нужда. Возьмете в бригаду?
— А что ж, милости просим…
Для меня эта шутка отдает горечью, я взаправду завидую людям, занятым настоящим трудом, и во мне опять поднимается сожаление о тех далеких уже временах, когда я, выдержав экзамен в машиностроительный институт, не пошел туда, потому что не хватало мест в общежитии. Мы стоим на чугунной плите, отсюда нам виден весь цех, от экспериментальной машины у входа, вечно облепленной инженерами, они все доискиваются улучшения конструкции, до четырехосных платформ в дальнем конце, куда грузят упакованные части готовых дизелей.
— А все же напоследок выслушайте еще одну историйку, — говорит Максимыч. — Вон, видите дизель впереди, отдельно стоит, по правую сторону?
— Экспериментальный?
— Правильно. Обращали внимание, клеймо на нем?
— «Урмейстер и Бейн»?
— Правильно! Так вот. Мы когда за дизеля взялись, опыта у нас на этот счет никакого не было, и наши, конечно, своей такой конструкции не имели, а купили лицензию у этой самой фирмы. Теперь что же, проходит года три, приезжает к нам на завод ихний директор, господин Винк. Я его лично видел — так, ничего, представительный, но не то чтобы толстый, роста высокого…
Я молчу. Раз ему приятно, пусть расскажет.
— Да, приехал, с ним еще, значит, там помощники, их целая компания была. Входит он эдак вот в цех, глянул и аж присел! На своих помощников озирается, губы поджал и головой качает. Как говорится, в зобу дыханье сперло!
— Да он позавидовал вашему цеху.
— Цех-то ладно! Самое главное, он-то небось думал, за три года мы тут едва в чертежах разобрались, а у нас — дизеля на стендах один к одному! Вот увидел он, сколько мы делов наворочали, и подумалось ему: а что же дальше будет? И еще его поразило — они ведь тоже соображают, — глянул, а у нас одна почти что молодежь работает, да и то какие машины делаем, а что же будет, когда она в года войдет? Во-от. Походил он тут, посмотрел… Инженеры наши рассказывают, даже разговаривать после стал по-иному, как поглядел нашу работу. Почтительности вдвое прибавилось!
Рассказывает Власов, а сам так и заливается смехом. По-своему смеется, смешком сдержанным, вроде несмелым, а вернее — внутренним, как бы про себя смеется, чтобы и тут никого не обеспокоить, но в его серых прищуренных глазах так и мечутся озорные искорки.