Однажды вечером — они дружат семьями — оба сидели за чашкой кофе у Карпова дома, разговор шел о серьезных вещах.
— Педанты смеются над теми, кто верит в судьбу, — говорит вдруг младший. — Но представь себе, что табличка на дверях твоего кабинета не попалась бы мне тогда на глаза, и я не зашел бы к тебе поплакаться в жилетку… Где я был бы сейчас?
— Не знаю, — устало отвечает старший, наливая в кофе немного коньяку. Иной раз по вечерам ему необходимо взбодриться. — Не знаю, где ты был бы, сложись все иначе, зато знаю совершенно точно, где ты скоро будешь. Это к слову, раз ты заговорил о моей дверной табличке.
Не прошло и года, как старший был избран секретарем горкома. А младший пришел на его место.
— Один из молодых специалистов? — переспрашивает Виктор Яковлевич. — Интересно. Пусть войдет.
Вошел рослый юноша. Поздоровался, подошел ближе и, не ожидая приглашения, сел в кресло для посетителей. С минуту секретарь парткома разглядывал его. Спортивная куртка, длинные золотистые волосы, сзади они падают на воротник; круглые розовые щеки, прямой взгляд синих глаз — без тени робости, скорее, в них угадывается уверенность в успехе.
— Я слушаю.
— Виктор Яковлевич, я пришел к вам как к партийному руководителю с широким взглядом на вещи, для которого факты во всей их взаимосвязи…
— Переходите к делу.
— Да, вы правы. Итак, после окончания института я распределен к вам на завод.
— Прекрасно. Дальше.
— При определении конкретного места работы между отделом кадров и мной возникли некоторые разногласия.
— Это бывает.
— Да. Еще студентом я нацелился на определенный аспект работы. Мой диплом как раз затрагивает соответствующую область. А теперь оказалось, что все это ни к чему.
— Зачем же сразу так трагично? У вас какая тема диплома?
— Современные технические средства диспетчерской связи при скоростных методах плавки. А отдел кадров посылает меня в мартеновский цех, к печи, вовсе не на инженерную должность, а помощником сталевара! Стоило пять лет зубрить?
Чуть склонив голову набок, Краузе окидывает молодого человека испытующим взглядом.
— А вы хотели бы… — начинает он.
— Я очень хотел бы в техотдел! Там как раз есть вакантная должность, я узнал, как раз подходящая…
— Гм… А почему, собственно… — Краузе медлит. — Почему вы пришли ко мне? Вы член партии?
— Пока нет, но если дело в этом, я приложу все усилия, чтобы вскоре…
— Да-да… Все усилия, говорите? — невольная улыбка кривит губы. — К сожалению, помочь вам не смогу. Нет, в таком деле не смогу.
1971
СТАРОМОДНАЯ ИСТОРИЯ
До переезда в областной центр я долго работал в сельской школе. Однажды, как всегда, в августе в райцентре состоялась годовая конференция. После конференции несколько директоров и завучей были вызваны к заведующему роно. Собравшись к назначенному часу в тесных комнатах роно, мы — человек двенадцать мужчин и женщин — оживленно гадали, чем же займется с нами начальство. Большинство склонялось к тому, что речь снова пойдет о перестановке кадров: тогда создавался новый район и открывались новые школы.
Ждать пришлось долго.
— Откуда вас столько? — весело изумился заведующий роно. Появившись уже под конец рабочего дня, он с улыбкой оглядывал собравшихся. Оказалось, его неожиданно вызвал секретарь обкома, тоже приехавший в район. — Нет, всех, к сожалению, сегодня принять не смогу. Останьтесь, пожалуйста, вы, вы и вы, — обернулся он к двум дамам и мужчине постарше. — А остальных прошу завтра, с утра. И извините меня, пожалуйста.
Мы стали расходиться. Еще сидя в ожидании начальства, я обменялся газетами с одним из коллег, теперь мы вместе вышли на улицу. Встречаться прежде нам не доводилось, но одинаковый возраст и род занятий способствовали сближению.
— Не знаете, куда они думают нас направить? — спросил он.
— Понятия не имею. Может быть, на север?
— Да-а?
— Побаиваетесь?
— Да нет! Просто я всего год назад прибыл в наши благословенные места из самого отдаленного района нашей лесной зоны. Логичнее было бы там меня и оставить.
— Да, и вы ничего не теряли бы теперь. В смысле благ цивилизации, хочу я сказать.
— Моя цивилизация — пара книжных шкафов. И приемник в придачу.
— Пусть так, но, пожалуй, вашей семье нужно что-то еще.
— У меня нет семьи.
— Как? Вообще не женаты?
— А к чему спешить? — пошутил он и, в ответ на мой взгляд, скользнувший по его серебрящимся вискам, улыбнулся немного печально.
Обедали мы в ресторане, потом вышли на набережную. Вечер был тих, но прохладен, и прохожих попадалось немного. Я прочитал на память несколько своих стихотворений, он сдержанно похвалил.
— Удивляетесь, пожалуй: солидный человек, на ответственной должности, и пишет стихи, — заметил я.
— Совсем нет, — ответил он просто. — Я люблю поэзию.
— Почитайте что-нибудь свое, — сказал я на удачу.
— Стихов я не пишу. — Он замолчал, но в словах чувствовалась недосказанность. — Вот одну историю… мог бы, пожалуй, рассказать.
— Выдуманную или настоящую?
— И сам уже не знаю теперь, что в ней правда и что вымысел. Все давно быльем поросло!
Мимо нас по мостовой с адским грохотом промчались два мотоциклиста.
— Сумасшедшие, — заметил я. — На улицу страшно выйти.
— Не осуждайте их, — откликнулся он, в голосе слышалась просьба. — Поверьте, не каждый отважится на эту стремительную езду. Мотоцикл седлает тот, в ком стремление к этому непреодолимо.
— Присядем? — предложил я, когда мы остановились у зеленой скамьи с литыми чугунными ножками. — Хотите сигарету?
— Нет, спасибо, уже несколько лет не курю. Итак… Но боюсь, моя история покажется вам старомодной. Впрочем, она такая и есть. — Немного помолчав, он сказал вдруг: — А знаете что? Ведь в свое время история была записана. Пойдемте ко мне, я вам ее прочитаю. Можно и переночевать у меня.
Мы быстро добрались на другой конец города, где в маленьком домике, стоявшем посреди сада, он снимал комнату. Появилась бутылка вина и яблоки. Потом он покопался в ящике письменного стола и достал тетрадь.
— Ну вот, — сказал он, — слушайте.
Солнышко проснулось, высунулось из-под тучки-одеяла, сладко зевнуло, потянулось и открыло глаза: «Боже мой, опаздываю!» Наскоро умылось в дождевом облаке, вытерло круглую рожицу шершавым ветром-полотенцем, осторожно выглянуло из-за горизонта: не заметил ли кто его опоздания на работу?
Но на земле все тихо и спокойно. У людей воскресенье, никто никуда не спешит, и даже седые старики, придирчивый народ, сегодня благодушествуют. И солнце, осмелев, выходит на прозрачные голубые лужайки, чисто умытое, свежее, и принимается, чтоб загладить свою провинность, светить так ярко и ласково, как еще никогда не светило. Вот отчего сегодня такое славное утро.
Ты улыбаешься солнцу, утру, этим своим забавным выдумкам. Улыбаешься яркой зелени полей, далекому лесу в синей дымке, колоколенке старой церкви вдали, широкой блестящей ленте асфальта, что бежит-летит назад под колесами велосипеда…
Ты стройна и легка, у тебя шелковистые русые кудри, а глаза как темное золото. Шаловливый локон неосторожно заслоняет их, но стоит чуть повернуть голову, и встречный ветер откидывает озорника назад. Ты дружишь с ветром.
Откуда-то доносится рокот мотора. Ты не обращаешь внимания. А если бы оглянулась, увидела бы: из-за поворота показался мотоциклист.
Мчится так быстро — за кем-нибудь гонится? Не за тобой ли?
Может быть, он гонится за своей мечтой?
Шум мотора все ближе, ближе… Не слышать его больше нельзя, так бешено ревет пришпоренный седоком мотоцикл.
Чудак, разве можно догнать мечту? В нашем полном суровых реальностей мире?
Скажем, вот эта дорога, чего уж реальней, ее пересекает не менее реальный ручей, через него мостик с деревянными перилами. Вдоль ручья серебрится ивняк.
Рев мотора совсем уже близко. Ты оглядываешься наконец. Кто-то низко пригнулся навстречу летящему ветру, его руки будто части приземистой голубой машины, соединяют плечи с рулем, ноги влиты в бока стального зверя, и кажется, что все это — одно живое существо: какой-то современный кентавр.
Тебе знакомо это лицо? Ты улыбаешься мотоциклисту?
Но почему вместо ответной улыбки на его лице испуг?
Ты не видишь: с проселка, скрытого порослью ивняка, вылезает огромный, тяжело нагруженный тупорылый лесовоз. Он загораживает всю дорогу.
А ты уже на мосту через ручей.
Мотоциклист в трех шагах. Тормозить? На такой скорости?
Решайся, кентавр. Вправо возьмешь — разобьешься. Прямо пойдешь — мечту убьешь. Влево свернешь…
Мотоциклист резко кренит влево. Рушатся с треском перила моста. Летит на прибрежный песок современный кентавр, существо с человеческим торсом и ногами-колесами.
Неподвижно лежит у ручья человек в спортивном костюме. Рядом бешено вертит задранным колесом повергнутый наземь мотоцикл и ревет, жужжит надрывно и жалобно, словно перевернутый на спину жук.
Травматологическая палата пользовалась особыми симпатиями персонала хирургического отделения. Среди врачей, сестер и санитарок немало еще оставалось тех, кто в годы войны — уже больше десяти лет назад — работал в этих самых стенах в госпитале. Вероятно, теперешние подопечные напоминали им раненых военного времени, ведь они тоже страдали не от болезней, а от полученных увечий. И настроение пациентов было иным, чем в других палатах, что-то от удалого мужества было в нем, а больничного уныния не было в помине.
День за днем одну за другой выдавал веселые байки рыжеволосый парень с перевязанной рукой. То про охотника и его собаку, то про офицера и денщика, а то про попа с женой и дочкой и его слугу, дурашливого и находчивого Ивана.
— Колька, сукин сын, перестань травить, — умолял слабым голосом, хватаясь за забинтованную грудь, бледный худой парнишка, пластом лежавший на спине. — Не могу больше, от смеха все болит!