— Кудай-то? На Айпетрею? Это где ж такое?
— Вы сидите под Ай-Петри, мамаша! Вон, наверху, гора такая. Может быть, вы хотя бы видели, не поднимаются ли по тому переулку туристы, такие, как я, с рюкзаками?
— Эх, милай, туристы, они всюду шастают, намедни вот двадцать стаканов семечек брали, подходят один опосля другого, карманы подставляют, а как платить, никого и нету, вот они, твои туристы, да-а.
Он же знал, спрашивать дорогу у женщин — все равно, у старых или молодых, — бессмысленно. Еще более недовольный собой, главным образом за собственную наивность, он уже взбирался энергичной походкой по крутому уклону, с каждым шагом все больше убеждаясь, что переулок именно тот самый, и возрастающая уверенность возвратила ему хорошее настроение. Вскоре он увидел в каменной стене трубу с бьющим из нее источником и вспомнил, что старик сторож рассказывал о горном роднике. Он нагнулся к кристально чистой, в руку толщиной, струе и хлебнул несколько глотков, чувствуя, как сводит челюсти — вода была ледяной. Переулок кончился, остались позади глухие каменные стены, дальше сквозь дикий кустарник вела широкая тропа, показались и первые сосны — отсюда редким древостоем начинался лес. Вдали виднелись разбросанные по склону домики, какие-то ограды, но все это выглядело довольно беспорядочно и не годилось для ориентировки. Однако тропа, хотя и малохоженая, была вполне различима и вела прямо в гору.
Вдруг небо стало быстро темнеть. За несколько минут надвинулась ночь, черная и непроглядная, как до сотворения мира. Он машинально продолжал идти вперед, но внезапно почувствовал какое-то препятствие справа и в ту же минуту, оглушенный громким собачьим лаем, бросился влево — прямо в колючий куст. Выходит, сбился с тропы. Нельзя было понять, приближаются ли, заливаясь неистовым лаем, невидимые собаки или беснуются где-то на привязи; невольно отступая, пятясь в полной темноте вниз, забирая слегка влево, он вынул на всякий случай свой большой охотничий нож и раскрыл его. Вдали послышались человеческие голоса, видимо, это были пастухи со своими собаками, а может быть, слишком близко подошел к заночевавшей отаре; или это шли пограничники с овчарками; но, оттесняя оба вполне возможных варианта, в его голове неотступно вертелся еще один, абсурдный: это разбойники, кровожадные злодеи, потомки какого-нибудь Абрек-Заура, шныряют по горным лесам, подкарауливают, заманивают в ловушку одиноких путников.
Почувствовав снова твердую почву под ногами, он остановился. Собачий лай утихал вдали. Болван, выругал он себя, утирая пот со лба. Только такой болван, как ты, мог пуститься в подобную авантюру.
Черт меня дернул, думал он. Ни один осел, кроме меня, не согласился участвовать в этой затее. Почему, собственно, я должен отдуваться за всех? Как будто только я один почему-то обязан. Другие могут делать, что х о т я т. Только я не могу, почему-то я всегда делаю то, что д о л ж е н. Почему? Он злился, но знал, что ничего не изменится, что он всегда будет стремиться туда, где трудно, даже понимая, что заработает лишь шишку на лбу.
Такие размышления не поколебали, однако, решимости двигаться дальше к цели, его глаза привыкли к темноте, и он уже мог, пусть неясно, разглядеть кое-что вблизи, а взглянув вверх, увидел над собой усыпанное большими яркими звездами небо, немножко иное здесь, на юге, чем он привык видеть. Все же ему удалось довольно быстро отыскать Большую Медведицу и, проведя прямую через две ее крайних звезды, определить северное направление, хотя Полярная звезда, стоящая здесь гораздо ниже, чем в его родном Свердловске, пряталась за горным хребтом.
Потом произошло еще одно чудо. Из-за гребня горной цепи выполз громадный светлый диск полной луны и залил окрестность сияющим голубоватым светом. Ликуя, Мартин двинулся вперед: тропа была видна не совсем отчетливо, но все-таки теперь он ее не потеряет. Луна существенно помогала ему и на другой лад: длинные, четкие тени высоких деревьев легли на землю, пересекая наискось главное направление тропы, и стало ненужным сверять курс по звездам — лишь соблюдать в пути постоянный угол с черными полосами теней.
Почти не замечая, как все круче становится подъем, он легко взбирался все выше и выше, с наслаждением вдыхая прохладный смолистый воздух ночного соснового леса. Вдруг опять возникло неожиданное препятствие: он шагнул во тьму. Мелькнула мысль о лунном затмении, и он почти угадал. Приблизившись к крутому обрыву скал, окаймляющих на всем протяжении южный склон горной цепи, он попал в мертвую зону за этим барьером, недоступную лунному свету, — вошел в огромную тень, которую отбрасывали уже не деревья, а сама стена гор.
Что делать? Идти дальше наугад, чтобы сверзиться в какую-нибудь трещину, каких полным-полно в Крымских горах? И никто не узнает, где могила его… Не узнает и Флора. Вдруг он понял: ведь опасное восхождение предпринято ради нее — может быть, не исключительно, но в какой-то степени определенно ради нее! Верность слову — да. Желание испытать себя — да. Жажда приключений — да, да! Но над всем этим — образ прекрасной дамы, и надо оказаться достойным ее расположения.
Не зря несчастный изменник-проводник называл пять часов крайним сроком старта! А пойти без карманного фонаря, думал он, обнаруживая новые причины для разлада с самим собой, — такая глупость! И тут произошло очередное чудо: только что, занятый своими мыслями, он стоял в темноте, как вдруг заметил: он снова на свету! Его добрый верный союзник луна, там, на небе, даром времени не теряла, она двигалась потихоньку вперед и выше, метр за метром отвоевывая пространство у темноты. Значит, ничего другого не остается, как равняться на движение луны. Выждать несколько минут, можно даже присесть передохнуть, разглядеть получше тропу, насколько хватает освещения, потом новый рывок до границы тьмы, и так вот, бросками, все вперед и вперед. Луна, в конце концов, окончательно выбралась из-за горного барьера и теперь освещала всю местность не хуже яркого уличного фонаря. Мартин взбирался все выше, а тропа становилась все уже, иногда вовсе пропадая; тогда он возвращался немного назад и отыскивал правильный путь. Теперь он уж не был новичком, он чувствовал себя знатоком своего дела, он был настоящим следопытом, которому ни у кого не нужно спрашивать дорогу. Гордая уверенность в себе и сознание осуществленного замысла веселили душу, а тропа становилась все круче, иногда приходилось даже карабкаться на четвереньках, подъем требовал все большего напряжения, но он был молод, полон сил, хотел и мог доказать, что он настоящий мужчина.
И в конце концов, после одного особенно крутого отрезка, когда позади осталось несколько каменных осыпей, преодолевать которые пришлось почти ползком, он вдруг почувствовал под ногами ровную землю и увидел тянущуюся вправо и влево, широкую, черную, сверкающую в свете луны ленту проезжей дороги. Значит, он кратчайшим путем достиг шоссе, которое многочисленными зигзагами вело от Ялты к горному перевалу. Все совпадало с рассказом старика в парке. Отсюда можно идти по дороге, а можно для сокращения пути срезать и дальше по прямой еще несколько петель серпантина. Но заблудиться он уже не мог.
Взглянув на часы, он завел их. Было без четверти три.
Сильный норд-ост лизал вершину Ай-Петри. Голое, плавно снижающееся к северу плоскогорье в свете луны отливало серебром, темные шрамы впадин делали его похожим на лунный ландшафт. На западе, совсем близко, тянулись к звездам зубцы знаменитой короны Ай-Петри, они возвышались массивно и грозно, вовсе не выглядя такими изящными, как казались снизу. Ни малейшего признака живого, ни шороха нельзя было уловить далеко вокруг, кроме свиста ветра где-то в невидимых трещинах скал да в низком сухом кустарнике. С южной стороны внизу зияла какая-то всеобъемлющая пустота, темная и бесформенная, как космическое ничто, оттуда не доносилось ни звука, ни привычного шума морского прибоя, ни треска цикад.
Стоя на небольшом возвышении посреди плоской покатой равнины, Мартин размышлял, что делать дальше. Идти на запад, к короне, пожалуй, не имело смысла, попытка забраться на зубцы в темноте более чем опасна и попросту безумна. Кроме того, последний участок подъема стоил ему слишком больших усилий, он устал, разогрелся, тело было влажным от пота, и теперь на пронизывающем ветру его охватывал озноб. Самым правильным было бы найти укрытие, защиту от ветра и прилечь там отдохнуть, вжиться в новые условия. Ему стало холодно, местность выглядела пустынной и унылой, и если бы лишь ради этого пришлось стараться, то все предприятие действительно являлось бы не более чем глупой мальчишеской выходкой. Но он с надеждой думал о главной цели — о восходе солнца, а до него оставалось еще порядочно времени. Итак, надо искать укрытие и там скоротать время.
Бродить ночью по плоскогорью оказалось удовольствием ниже среднего, — на шершавой, ухабистой известняковой поверхности угрожающе зияли темные расщелины, поди узнай, то ли перед тобой небольшая ложбинка, то ли бездонная пропасть. Наконец он набрел на довольно высокий куст с колючими ветками, за ним нашлась неглубокая выемка. Сняв рюкзак, он вытащил одеяло, расстелил его на земле, сложил похудевший мешок наподобие подушки, улегся и закутался с головой. Постепенно он согрелся своим дыханием, мышцы расслабились, он было задремал, как вдруг его вспугнул шорох за спиной. Не хватало еще, чтобы змея ужалила, подумал он. Он знал, что в Крыму ядовитые змеи не водятся, но теоретические сведения, не вызывавшие сомнений на пляже, средь бела дня, здесь, наверху, как-то мало убеждали. А кроме того, если не было змей, то водилось достаточно прочей ядовитой нечисти, вроде тарантулов и скорпионов. Однако, преодолев страх, он снова лег, натянул одеяло по самые уши и не заметил, как вскоре погрузился в глубокий сон.
Его разбудило стрекотание цикады, собственно, даже не цикады, скорее, обыкновенного скромного кузнечика, слабый, робкий звук, но Мартин сразу очнулся: сквозь тонкое одеяло просвечивало небо, и он испугался, что проспал рассвет. Но нет, кузнечик разбудил его как раз вовремя, утренняя заря только-только занималась. Вокруг во все стороны расстилалась Яйла — крымское плоскогорье. С места ночлега моря не было видно, и он поспешно, теперь уже не опасаясь проглядеть какую-нибудь пропасть, зашагал по отлогому склону в гору. Вскоре перед ним, далеко-далеко внизу, на глубине целого километра, открылось необозримое, напоминающее гигантский свод, выпуклое водное пространство.