Холодный трамвай долго тащился по мосту, в обледенелые окна ничего не было видно. За мостом Уваров сказал:
— Нам надо пробираться. — Взял ее за плечи, чуть нажал и оказался впереди нее. — Держитесь за мной, — кивнул он.
Они с трудом пробирались к дверям, и Валя не испытывала раздражения, которое обычно овладевало ею, когда приходилось ездить в переполненных трамваях и автобусах. Напротив, ей было приятно оттого, что она едет вместе, наравне с этими людьми, отработавшими смену в цехах огромного завода, терпит такие же, как они, тяготы и так же, как они, деловито толкается, не находя в этом ничего дурного.
Наконец их вышвырнуло на улицу. Прямо перед остановкой в начинающихся зимних сумерках светилась зеленая вывеска универмага. Толстая женщина, сияя, осторожно сходила со ступенек с тремя парами маленьких черных валенок.
В магазине Уваров стал неуклюжим и растерянным, а Валя почувствовала себя хозяйкой положения. Она поставила Уварова в очередь к прилавку, облепленному толпой, и сказала ему:
— А я пойду поищу кое-что, мне нужно…
Валя бродила по магазину, заглядывалась на каждую витрину, останавливалась у прилавков, покорно отступала в сторону, если кто-нибудь ее теснил. Набрела на отдел детского платья, пощупала материал сереньких курточек мальчишеской школьной формы и подумала: «Какой, интересно, размер носит уваровский мальчик». Потом остановилась у прилавка с игрушками, долго рассматривала надутых резиновых жирафов с толстой шеей, зеленых крокодилов с хитрыми глазами, оседланную лошадь на колесиках, каких теперь никто не покупает, потому что мальчишки охладели к лошадям… Она вдруг взглянула на себя со стороны, увидела, как нравится ей участвовать в покупке валенок для чужого мальчика, и она подумала, что вот ей уже скоро двадцать пять, а детей у нее еще нет — ни больших, ни самых маленьких!
Когда она сама была маленькая, ей всегда покупали валенки с галошами. Она не любила эти галоши, они были такие тяжелые, но мать заставляла их носить, потому что иначе очень быстро снашиваются валенки. И если бы у нее были дети, она тоже покупала бы им валенки с галошами. А Уваров?.. Господи, конечно же он не догадается!
Валя бросилась к обувному отделу. Никак не могла разыскать Уварова в толпе у прилавка. Наконец увидела — он уже держал в руках валенки, и продавщица выжидательно смотрела на него. Но к нему никак не пробраться.
— Уваров! — крикнула Валя. От волнения забыла его имя-отчество.
Уваров не слышал.
— Стукните его, вон того мужчину! — попросила она кого-то из толпы. — Уваров!
Уваров обернулся, посмотрел растерянно…
— А галоши? — крикнула Валя. — Забыли?
Уваров сдвинул брови, задумался на мгновение, потом улыбнулся и закивал. Повернулся опять к продавщице, сказал ей про галоши, она достала с полки пару блестящих черных галош, надела их на валенки. Уваров одобрил, продавщица выписала чек.
Когда они вышли на улицу, было совсем темно, горели фонари.
— Что же теперь будем делать? — спросил Уваров, остановившись на тротуаре, и поправил под мышкой пакет, перевязанный шпагатом.
Улыбаясь неизвестно чему, Валя ждала, что он скажет дальше.
— Знаете что, пойдемте ко мне, отсюда совсем недалеко. Вот там уж буду в вашем полном распоряжении. И накормим вас, а то ведь не обедали, наверно.
— Ну что ж…
Уваров позвонил, за дверью послышался легкий топот, и детский голосок закричал: «Это папа, это папа!». Девочка лет пяти с большим розовым бантом на белесой головенке прыгнула на руки отца, но, увидев чужую тетю, соскочила на пол и умчалась.
— Куда же ты, Аленка! — засмеялся ей вдогонку Уваров.
Женщина в фартуке вышла в переднюю. Она была круглолица, щеки горели румянцем, то ли от здоровья, то ли от плиты. Большие серые глаза смотрели невыразительно, непонятно было, что в этом взгляде.
— Здравствуйте, — сказала Валя.
— Вот, познакомься, Маша, к нам гость. Корреспондент из областной газеты.
— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, раздевайтесь, — сказала Маша ровным, спокойным голосом, и не слышалось в нем ни привета, ни недовольства, ни даже недоумения. Она, а не Уваров, взяла у Вали шубку, аккуратно повесила ее на плечики. В передней стояли детские санки. На полочке у зеркала сидел желтый плюшевый медвежонок.
— Вы, может быть, покушаете с нами, — предложила Маша, когда вошли в комнату, где был накрыт обеденный стол.
— Чего ты спрашиваешь, Маша! — рассердился Уваров. — Конечно, — он замешкался, — все будем обедать. — Когда Маша ушла на кухню, он добавил: — Вы извините, я не знаю еще, как вас зовут…
— Валентина… Валя.
— Хорошо, пусть Валя, — сказал он, смущаясь. — А меня Сергей…
— Я знаю, Прохорович.
Маша принесла тарелки для Вали, пошла за супом, бросила Вале мимоходом: «Пойдемте, я покажу вам, где помыть руки». Когда Валя вернулась в столовую, девочка уже сидела за столом, а отец и сын стояли у окна, рассматривая покупку, и мальчик протянул немножко гнусаво: «А зачем с галошами-то?..»
Разговор за столом не клеился. Именно сейчас следовало бы задать несколько нужных вопросов, сейчас они были бы во всех отношениях к месту, Валя это отлично понимала, но не могла заставить себя говорить, потому что заранее слышала, какая зазвучит в ее голосе несусветная фальшь.
— Вот так и живем, — говорил Уваров чужим голосом. — Раньше шести-семи редко когда приходишь домой. То собрание, то еще что-нибудь. Ну, а вечером занимаюсь, конечно. У нас в бригаде все учатся…
Он продолжал рассказывать, кто где учится, и Валя была благодарна ему за это, хотя не знала, понадобятся ли ей эти сведения. Она все больше боялась, что очерк у нее не получится.
Поднимаясь из-за стола, Уваров сказал:
— Ну вот, теперь давайте по вашим вопросам.
Они вошли в смежную комнату, где стоял широкий диван, большой книжный шкаф и письменный стол со старомодной настольной лампой. Валя села в низкое кресло. Мальчик нерешительно остановился в дверях и оперся плечом о косяк. Валя догадалась, что у отца с сыном это был обычный час для бесед. Она растерялась.
— Хотите, покажу вам звезду? — спросил Уваров с застенчивой улыбкой. Валя заметила, что ему самому этого хотелось.
— Конечно, хочу.
Уваров полез в ящик письменного стола, пошарил и достал красную коробочку.
— Витька! Копался? — спросил он нестрого.
— Не, пап, я только Вовке показал, больше ни разу не трогал.
— Показывает приятелям, — улыбнулся Вале Уваров.
Валя подошла к столу. Уваров достал из коробки сияющую желтую звездочку. Валя протянула руку, он положил звездочку ей на ладонь. Звездочка была холодная и тяжелая.
— А вот как мне ее вручали, — сказал Уваров и раскрыл альбом. — А вот на митинге я выступаю, годовщина завода… Ну, это вам неинтересно, это Витька был маленький…
— Нет-нет, покажите!
Витя тоже подошел к столу.
— Это я, — хмыкнул он, настолько смешно было ему признавать себя в толстеньком голопузике с бессмысленными глазенками и пушистым вихром на макушке.
В соседней комнате гремела посудой Маша.
Вприпрыжку вбежала девочка с бантом, доверчиво заглянула снизу вверх Вале в лицо. Валя потеребила ей бантик, и девочка схватила ее руку обеими ручонками. Ладошки были чуть влажные, наверно, она помогала матери управляться с посудой.
Маша остановилась в дверях.
— Сережа, а как же… — проговорила она. — Ведь они ждут.
Уваров резко откинулся на спинку стула.
— Ну что ты в самом деле, Маша! Валя встрепенулась.
— Вы куда-то собрались? Так идите, конечно, идите, как же можно.
— Вот, Маша, надо было тебе!.. Это всегда успеется! К родне собрались, — пояснил он Вале.
— На день рождения, — дополнила Маша.
— Ну что вы, конечно, надо идти, — сказала Валя уже совершенно категорически. — Вы не должны нисколько смущаться тем, что мы мало с вами побеседовали, Сергей Прохорович. О вас ведь, в общем-то, все известно… В крайнем случае, приду еще раз на завод.
Уваров тяжело поднялся со стула.
— Да, конечно… Обязательно приходите. Извините, что так получилось.
— Ну что вы, все получилось отлично. Я на вас нисколько не в претензии.
Она уже шла в переднюю, поспешно сама взяла свою шубку, и вся семья вышла ее провожать.
— Извините, если что не так, — сказала Маша.
— Что вы, что вы, большое спасибо, — ответила Валя.
«Кажется, они хорошо живут», — подумала Валя, спускаясь по лестнице.
Но на улице, идя к трамвайной остановке, сказала про себя: «А все-таки она ему не подходит».
Пока ждала трамвая, садилась, брала билет, в ней все бродила смутная, подспудная мысль: «Он ничего не сказал про валенки…»
Ничего не сказал ей про валенки!..
А почему, собственно, он должен был говорить про то, как были куплены валенки?
В самом деле, с чего вдруг он стал бы говорить об этом? Будто это имело какое-то значение…
Но хотелось думать так. Ничего не сказал…
И уже на мосту, протирая маленький глазок в замерзшем окне, она решила:
«Будет очерк! Сегодня же будет!»
И уже разбирала досада, что так медленно едет трамвай.
1962
БРОЙЛЕРЫ
Дома она сказала, что едет к подруге. Ну и что? Люди часто говорят не то, что есть на самом деле, а то, что надо.
А сказать им правду — какой смысл? И уж совсем ни к чему было бы знакомить их с ним. Им его все равно не понять — он так смело, свободно судит обо всем, так во всем разбирается, столько знает.
А родители? Нет, родители у нее, в общем-то, интеллигентные люди, учителя все-таки. Но их старомодность… Да, это у обоих есть. Стараются, правда, поспевать за переменами в школьной программе. Но жизнь меняется гораздо быстрей.
Итак, что касается родителей и сказанной им неправды — у нее не было никаких угрызений совести. Или все-таки были? Нет, конечно, нет. Она достаточно взрослая, чтобы самой отвечать за свои поступки. Почему же она все же об этом думает?