– Да уж. И к какому выводу ты пришел, исходя из того, что мне было двенадцать лет?
– Что это было ужасно. Но о том мне сказало твое лицо.
– В самом деле? – Я трогаю свой подбородок, свой рот.
Наконец и он прикасается ко мне – кончиками пальцев к щеке, и сразу убирает руку.
– Да.
Воспоминания, о которых я не думаю, вываливаются из своих ящичков: грохот, звон бьющегося стекла, я мчусь к выходу. Лежу, распластавшись на земле, считаю секунды.
Проглотив комок в горле, я подступаю к Хавьеру и кладу ладонь ему на грудь. Он не склоняется к моему лицу, не целует меня, как я ожидала, а только накрывает мою руку своей.
– Жизнь – своенравная штука, да?
Вспоминаю, как тогда поднялась с земли после того, как толчки прекратились, и увидела, что ничего не осталось, что дом лежит в руинах. Абсолютная тишина подтвердила мою мгновенную догадку. И все равно я стала звать отца. Звала, пока не осипла. Звала до самой ночи.
Я киваю.
Он первым отстраняется от меня.
– Ну что, идем?
После бассейна я ополаскиваюсь под душем и с помощью специального средства стараюсь приручить волосы, убираю их с лица в тщетной надежде, что моя прическа продержится хотя бы несколько часов. Чтобы защитить кожу от жгучего солнца – в Новой Зеландии самый высокий процент заболеваемости меланомой в мире, – беру с собой широкополую шляпу. Для длинных рукавов слишком жарко, поэтому я надеваю сарафан и густо обмазываюсь высокоэффективным солнцезащитным кремом. Взяв сумку из ротанга, я спускаюсь в вестибюль, где мы с Хавьером договорились встретиться.
На этот раз я прихожу первой. Жду его, стоя у окон с видом на площадь. На солнцепеке сидят двойками и тройками, читая и болтая, молодые люди, по виду в основном студенты. У девушек волосы выкрашены в самые невообразимые цвета. У кого-то серебристые с фиолетовыми концами или с оттенками арбуза или листьев. Одна выкрасила пряди в цвета радуги; на ней огромные солнцезащитные очки, на губах – ярко-красная помада.
Давно не чувствовала себя такой молодой, такой свежей. Если вообще мне знакомо это чувство. Когда мне было двадцать, я корпела над учебниками и пахала на двух работах, чтобы свести концы с концами. На то, чтобы расслабляться на солнце, времени почти не оставалось. Сейчас я пронзительно им завидую.
– Чудесно выглядишь, – раздается рядом голос Хавьера.
Я взмахиваю подолом красной юбки.
– У меня только одно платье.
Хавьер хлопает себя по груди.
– А на мне одна из двух моих рубашек. – Сорочка на пуговицах приятного серого цвета в тончайшую голубую полоску. Дорогая. – Не люблю ездить с чемоданом, только ручная кладь.
– Я не столь рациональна, – признаюсь я. Мы направляемся к лифтам, спускаемся на нулевой этаж. Ощущаю запах его одеколона, имеющий непривычный для меня европейский аромат.
– Я с годами к этому пришел. Две хорошие рубашки, джинсы, слаксы, одни туфли, может, еще сандалии.
Двери раздвигаются, и мы выходим на улицу, в зной. Я опускаю на переносицу темные очки.
– Фу-у. Непривычна я к жаре. В Калифорнии прохладнее, по крайней мере, у океана.
– Мне нравится Калифорния, – говорит Хавьер. – Люди дружелюбные.
– Ты там бывал?
– Много раз. – Он тоже прячет глаза за солнцезащитными очками – черными «авиаторами», которые придают ему щегольской вид. – Красиво там. Где ты живешь?
– В Санта-Крузе.
Он морщит лоб.
– Это к югу от Сан-Франциско.
– А-а. И ты после землетрясения все равно осталась там.
– Я никогда не жила дальше шестидесяти миль от больницы, в которой родилась. Калифорнийка до мозга костей.
– И родные твои там же?
– Мама. Сейчас она живет с моим котом.
– Не кот с ней?
– Он боится покидать мой дом, – с тихим смешком отвечаю я, – поэтому она пришла к нему.
– Весьма великодушно с ее стороны.
– Да, – соглашаюсь я, глядя на него.
В глаза мне бросается указатель. Мы дошли до торгового района, который я надеялась найти.
– По-моему, здесь. Сколько у нас времени?
– Сколько потребуется. Мы никуда не торопимся.
– Я хочу походить здесь и поспрашивать.
– Конечно.
Встав в тенечек, я достаю телефон и нахожу кадр, который я пересняла с видео о пожаре в ночном клубе. Показываю его Хавьеру.
– Это твоя сестра?
– Да. – Я смотрю на фото, чувствуя, как меня пробирает нервная дрожь.
– Вы очень разные.
Я фыркаю и тут же жалею об этом: леди подобные звуки не издают.
– Это еще мягко сказано.
Хавьер склоняет набок голову, и в его волнистых волосах переливаются блики света.
– Почему?
– Она миниатюрная. Я – высокая. Она любила (и любит) метафоры, я отдаю предпочтение фактам. – Смотрю на различные магазины. Бутики, по семь платьев одного фасона, висящих в ряд. Трудно представить, чтобы Джози покупала здесь одежду. – Она была абсолютной хиппи. Я – врач. – Дорогой цветочный салон. Несколько ресторанов. – Она была общительной, я – замкнутой. – Я не говорю: «Она была прекрасна, а я – нет», но это и так очевидно. Джози, Дилан и мама были прекрасны. А во мне все видели просто рослую разумную девочку.
Правда, меня это не смущало, честное слово, не считая одного короткого волнительного периода в старших классах, когда я влюбилась в Джеймса. Все остальное время я была рада, что свободна от притязаний красоты. В конце концов, им она добра не принесла.
Мимо идет компания работающих женщин, все в чулках и зауженных книзу юбках. Я в полном замешательстве. Чулки, в такую жару? Я смотрю вслед женщинам, пытаясь вспомнить, когда сама последний раз надевала чулки по какому-нибудь случаю. А носят ли их еще в Америке?
Снова пробегаю глазами витрины. Хавьер ждет.
На мгновение мною овладевают беспокойство, протест, изумление. Зачем я вообще согласилась на эту дурость? И что мне делать, если найду ее? При этой мысли на меня накатывает тошнота.
– Будешь показывать ее фото?
Я делаю глубокий вдох.
– Пожалуй.
Он достает свой телефон и фотографирует кадр на моем экране.
– Я попытаю удачу в магазинах на противоположной стороне, да?
– Конечно.
Он идет через дорогу, а я обхожу бутики и магазины на своей стороне. Пройдя весь ряд, мы встречаемся и вместе приближаемся к итальянскому ресторану, что я отметила на карте. Немного нервничая, я останавливаюсь в нерешительности и просматриваю меню на элегантной стойке. У меня текут слюнки.
– Ух ты, у них есть канноли[18] по-сицилийски.
– Чем сицилийские отличаются от традиционных?
– Они начинены рикоттой, а не кремом. Очень вкусно.
Перед рестораном у стойки возится, готовясь к приему посетителей, высокая опрятная женщина с сияющими медными волосами. По моем приближении она дарит мне лучезарную улыбку.
– Мы еще не открыты для посетителей, но я буду рада забронировать для вас столик.
– Нет, спасибо. Я ищу одного человека.
– О? – Ее ладони по-прежнему лежат на салфетках, которые она складывает.
Я показываю фото сестры на экране телефона.
– Вы видели эту женщину?
Ее лицо разглаживается.
– Да. Она наш постоянный клиент, хотя довольно давно к нам не заглядывала.
В меня словно молния ударила, до того я потрясена. Она жива.
– Вы случайно не знаете, как ее зовут? – Официантка склоняет набок голову, и я с запозданием понимаю, как подозрительно это выглядит со стороны: у меня есть фотография женщины, которую я ищу, но имени ее я не знаю. – Мне она известна как Джози, но, думаю, теперь у нее другое имя.
– Хм-м. – Лицо ее становится непроницаемым, и у меня создается впечатление, что нынешнее имя Джози официантке известно, но мне она не говорит. – Боюсь, я не знаю.
– Что ж, ладно. – Подавляя в себе одновременно разочарование и облегчение, я сую телефон в карман. – Скажите, пожалуйста, в тот вечер, когда горел ночной клуб, здесь в округе имело место какое-нибудь событие? Торжество, концерт или еще что-то?
Губы ее белеют.
– Она пострадала на пожаре?
– Нет, нет. Простите. Мне просто интересно, что еще могло быть здесь в тот день.
Официантка переводит взгляд на Хавьера, и в ее глазах мелькает нечто такое, чему я не могу подобрать определения, – восхищение, узнавание, изумление. Она еще больше выпрямляет спину.
– Не припомню.
– Спасибо. – Я киваю Хавьеру. – Пойдем осматривать достопримечательности.
– Ты уверена? – Он притрагивается к моей спине, и мы уходим. Я вижу, как он кивает официантке.
Мы идем к центральному городскому причалу.
– Похож на ресторан твоего отца? – спрашивает Хавьер.
– В чем-то да. Там тоже в меню были канноли, свежая моцарелла, макароны с чернильными кальмарами. А самое главное… – я бросаю взгляд через плечо, – внешне он почти такой же. Думаю, сестре бы он понравился, если б она знала про него.
Хавьер кивает, но больше ни о чем не спрашивает. До пристани всего два квартала. Мы ныряем в относительную прохладу здания паромного терминала.
– Что ты хочешь посмотреть? – спрашивает он. Стоя бок о бок, мы изучаем список экскурсий.
Я безумно рада, что имею возможность сосредоточиться на чем-то еще, кроме сестры. Ни одно из названий мне ни о чем не говорит, и я пожимаю плечами.
– Понятия не имею.
– Тогда смотрим все?
– Почему бы и нет? – опрометчиво отвечаю я.
Хавьер платит за билеты, я покупаю нам у лоточника кофе в бумажных стаканчиках и два пирожка. Сев на белую скамейку в здании паромного терминала, я потягиваю кофе с молоком и жую слоеный пирожок с яблочной начинкой, а сама наблюдаю за Хавьером. Он аккуратно создает нечто вроде настольной диорамы: расстелил салфетку на скамейке, с одной стороны поставил кофе, в середину положил пирожок. После бассейна и прогулки я умираю с голоду. Мимо идут люди, о чем-то переговариваются; родители тащат за собой капризничающих детей. Туристы со всех концов света. На паром, следующий на вулканический остров, выстроилась очередь из пассажиров в добротном походном снаряжении. Судно покачивается на воде.