ой полюбила это дело.
Через год Нэн получила диплом юриста и переехала в Окленд, а я осталась в Гамильтоне, по выходным каталась на серфе в Раглане, устраивала свою жизнь. Связь друг с другом мы не теряли, и когда Саймон, уроженец Окленда, предложил мне переехать на север, наша дружба возобновилась. Теперь пару раз в месяц мы встречаемся за ужином где-нибудь близ ее юридической конторы в центре города и делимся последними новостями.
Сегодня вечером я почти сразу нахожу парковочное место и иду в Бритомарт, в наше любимое заведение – итальянский ресторан, который нам обеим напоминает о детстве. Нэн, худая, стройная, стоит перед рестораном. Волосы ее уложены «французским узлом», и эта прическа идеально сочетается с формой ее лица.
– У них сегодня спецобслуживание, – докладывает она. – Придется поискать другое место.
– Без проблем. Есть предпочтения?
– Может, прогуляемся за несколько кварталов? В кафе, где подают тапас, выступает испанский гитарист. Все о нем только и говорят.
– Отлично. Идем.
Нэн делает несколько шагов и останавливается.
– Ой, подожди. Тут официантка хотела с тобой поговорить.
– Официантка?
– Да. Симпатичная, с красивыми волосами. Она сказала, что ей нужно увидеть тебя, когда ты подойдешь.
– По поводу?
– Понятия не имею.
Мы обе нерешительно заглядываем в переполненный ресторан.
– Думаю, это не к спеху, – говорю я. – Я умираю с голоду.
– Я тоже. – Нэн энергично берет меня под руку, и мы идем в горку, обмениваясь новостями. Дело, которое она ведет, наконец-то дало результаты. Нэн про дом известно, и я ей рассказываю о том, как мы там поработали вместе с Роуз.
Дойдя до кафе, мы устраиваемся за столиком на мощеной кирпичом улице, в стороне от толпы, стоящей в три ряда у бара. В основном это элегантно одетые миллениалы из расположенных поблизости офисов.
– Популярное заведение, – отмечаю я.
– Вечер пятницы. – Нэн заказывает себе мартини, а мне – газировку с лаймом, и мы принимаемся за еду – жареные падронские перчики и фаршированные оливки с хлебом. В вышине в просветах между домами золотится небо, насыщенное радужностью далекого дождя. Я расслабилась.
– Ты лучше скажи, – спрашиваю я, – кто, по-твоему, убил Веронику Паркер?
– Актрису-маори?
– Ту, что построила Сапфировый Дом.
– Все верно. Она, ко всему прочему, еще и маори. Этим, в числе многого другого, она и выделялась среди остальных.
– Я помню.
– Вообще, конечно, она – завораживающая личность. – Нэн кладет в рот оливку, глядя на мужчину в строгом деловом костюме. В целом, сотрудники компаний здесь соблюдают установленный дресс-код, одеваются строго и элегантно, не то что в США, где принят более свободный стиль одежды. – Не понимаю, почему никто еще не написал о ней серьезную книгу. Девушка из Новой Зеландии добивается успеха в Голливуде, на Олимпийских играх влюбляется в другого уроженца Новой Зеландии. Долгие годы их связывает безумная страсть, потом ее убивают.
– Не забывай, он тоже умер.
– Да. Где-то через пару лет, верно?
– Да. – Я обожаю падронские перчики. Те, что принесли нам, маленькие, имеют нежный вкус, идеально прожарены и посолены в меру. Я кладу один на мягкий хлеб и кусаю бутерброд. – Может, это его жена?
– С нее почти сразу сняли подозрения. Она во время убийства находилась с родными или еще с кем-то. Точно не помню.
Гвенет увлекается историей Окленда, и мы втроем уже не раз спекулировали на эту тему, когда перекусывали в книжном клубе, обедали или ужинали где-нибудь вместе. Я безумно рада, что Гвен и Нэн понравились друг другу. Две мои ближайшие подруги, худо-бедно заменяющие мне сестру.
– Не жена. Не сестра Вероники, – перечисляю я. – Не Джордж. Тогда кто?
Нэн скептически передергивает плечом.
– Думаю, все-таки Джордж. Улик против него не нашли, но за ним ходила слава ревнивца. Если человека убивают в его собственном доме, то убийца, как правило, кто-то из близких.
– Но ведь он ее обожал.
– Да, но если его постоянно испытывали на прочность…
– Нет. Этого я просто не могу представить. О домашнем насилии никогда нигде не упоминалось. Вообще ни о каком насилии. – Наслаждаясь беседой, я кладу локти на стол. – Мой отец был ревнивцем, но маму он никогда бы не убил.
Нэн наклоняет голову.
– Не припомню, чтобы ты говорила об этом раньше.
До меня доходит, что я высказалась о своем настоящем отце, а не о том, которого выдумала. Я холодею. Никогда еще я не была столь неосторожной!
А Нэн выжидающе смотрит на меня. Может быть, я стану меньше чувствовать себя одинокой, если расскажу кое-что о своей прошлой жизни.
– Да я об этом особо не думаю… – ложь; я ставлю заслон воспоминаниям, но они все равно меня тревожат, – …но он был ревнивый человек. Типичный итальянец, во всем. А вот мама была женщина неординарная. Отношения между ними были неровные. Она была заметно моложе него и поражала красотой. Просто писаная красавица. С совершенно роскошной фигурой, которую отец любил видеть в дорогих облегающих туалетах.
– Ну-ну, рассказывай.
– Мне кажется, ей нравилось, что он ее ревнует. – Отпиваю глоток воды со вкусом лайма, чуть приотворяя дверь в тот давний мир. Я предельно осторожна, опасаясь того, что таится за этими дверями, но сковывающее меня напряжение (чего до сей минуты я даже не осознавала) немного ослабевает. – Таким образом она им управляла. Мужчины с мамой всегда флиртовали, подкатывали к ней, и она поощряла их ухаживания. – Мама предстает в моем воображении. На ней облегающее красное платье с глубоким квадратным вырезом, в котором виднеется ложбинка между грудями. Она смеется на террасе с видом на океан. Отец хватает ее за запястье и тащит за собой в темный альков под пышными кистями глицинии, что свисают с перголы. Он прижимает ее к столбу, утопающему в листьях и цветах, и целует. Я видела, как сливались их языки и тела. Мама рассмеялась, папа от нее отстранился, шлепнул по попе, и она, покачивая бедрами, пошла на террасу, к гостям.
Восхищаясь маминым умением подчинять себе мужчин, я следовала за ней по пятам, имитируя ее виляющую походку и манеру отбрасывать назад волосы. На мне было шифоновое платье, которое мама сшила из своего пеньюара, и я балдела оттого, как восхитительно черная прозрачная ткань струится вокруг моего девятилетнего тела. Желая насладиться этим ощущением, я закружилась. И юбка, взметнувшись вверх, закружилась вместе со мной, но я знала, что мои шортики и коротенький топ почти полностью скрыты. Мои ноги и живот обдало прохладным воздухом. Какая-то женщина поблизости засмеялась, какой-то мужчина негромко захлопал в ладоши.
– Сюзанна, у твоей дочки – врожденный талант.
Довольная вниманием гостей, я старалась понравиться еще больше – кружилась, услаждая их взоры, танцевала, как мама, покачивая бедрами и плечами. И видела, что моя публика покорена. Все лица вокруг были обращены на меня, словно я – солнце, словно я – королева.
Кто-то сгреб меня в охапку и оторвал от пола. Это Дилан перекинул меня через плечо.
– Завтра в школу, детка, – напомнил он. – Попрощайся с гостями.
У него на плече я, как фигуристка, выгнула спину, вытянула носочки и высоко подняла плечи, посылая воздушные поцелуи обеими руками. Посетители любили меня. Они стали хлопать и свистеть, когда Дилан понес меня прочь.
– Ау? – окликает Нэн.
– Извини, задумалась. Вспомнила кое-что из далеких времен, – улыбаюсь я. – Интересно, Вероника тоже пыталась заставить Джорджа ревновать? Может, конечно, она зря старалась, он относился к ней как к своей собственности.
– Да нет, им, наверно, двигало более сильное чувство, чем собственнический инстинкт. Если не ошибаюсь, ей нанесли двенадцать ножевых ранений, а то и больше, да?
– М-м.
– На такое толкает страсть.
И я снова представляю своих родителей, на этот раз в другое время, гораздо позже. Мама швыряет в отца то ли поднос, то ли бокал для виски.
– Можно поискать в светской хронике того времени, о них наверняка писали, – добавляет Нэн. – В этом городе в ту пору они слыли знаменитостями. Эффектные, эксцентричные, страстные.
– Джордж открыто жил с ней?
– Это тебе Гвенет точно скажет. Но, в принципе, думаю, да. Его жена житья им, конечно, не давала, но жили они в Сапфировом Доме.
Я киваю, сощуриваю глаза, размышляя. И вдруг вижу: по улице, что тянется перпендикулярно переулку, в котором мы сидим, идет женщина в мятом красном сарафане; у нее толстая коса, падающая ей на спину. Рядом с ней шагает мужчина. Одной рукой обнимая женщину за плечи, он быстро наклоняется и целует ее, словно не может устоять перед соблазном. Есть что-то знакомое в том, как она поднимает к нему лицо. Встрепенувшись, я вскакиваю на ноги, чтобы бежать за ней, за моей сестрой.
Кит.
Она исчезает за углом, и я осознаю, что чуть не выставила себя на посмешище. Воспоминания детства, стремление понять свой новый дом и его бывшую хозяйку вызвали у меня ностальгию. Вот и мерещится бог весть что.
Но на одно долгое мгновение мне отчаянно хочется, чтобы это действительно была она.
Я еду по мосту, а перед глазами снова возникают картины того вечера на террасе. Это было еще до того, как родители объявили друг другу войну. Где была в тот вечер Кит? Я роюсь в памяти и нигде ее не нахожу. Может быть, она читала книжку в нашей комнате.
Нет, Дилан опустил меня на ноги у диванчика в зале, который часто пустовал. Уголек спал под столом, а в углу на диванчике притулилась моя сестра с растрепанными волосами: некоторое время назад она тоже танцевала со мной на террасе. Платье из синего пеньюара, что сшила для нее мама, она сняла и сейчас спала в шортах и грязной футболке. Дилан взял ее на руки, она положила голову ему на плечо, теснее прижалась к нему. Как и мой отец, ее он любил больше, чем меня, и я, конечно, злилась. Босиком, пританцовывая, снова вышла на террасу.