– В Штатах всюду сэндвичи? Что-то не замечала.
– Да на каждом шагу! – фыркает Хавьер. – Куда ни зайди, везде сэндвичи! Сэндвичи с индейкой, с жареным сыром, гамбургеры, субмарины.
– Просто сабы, – смеюсь я. – Субмарина – это подводная лодка.
– Да. – Он сверкает улыбкой, отчего на его лице прорезаются тоненькие морщинки. – Сабы. Обожаю. С ветчиной и салями, со всеми овощами.
– Я тоже. И гамбургеры люблю. А чизбургеры так еще больше – чем жирнее, тем лучше.
– Да, чизбургеры – отменное блюдо. – Хавьер соскребает со сковородки остатки картофеля с луком, затем снова льет в нее растительное масло, выравнивает его по всей поверхности, ловко наклоняя сковороду из стороны в сторону. Держа ладонь над конфоркой, проверяет температуру, потом ставит на нее сковороду и выливает в нее яично-картофельную смесь. – Теперь самый ответственный момент, – говорит он со всей серьезностью. – Нужно проявить терпение, яйца должны прихватываться медленно.
Мы оба наблюдаем, как края и затем серединка омлета постепенно затвердевают, и, когда вся жидкость на его поверхности испаряется, Хавьер снимает с плиты сковороду и мастерски подбрасывает яично-картофельный блин, так что тот переворачивается в воздухе и падает на сковороду незажаренной стороной. Прислонившись к столу, Хавьер приподнимает бровь и криво улыбается.
– Я произвел на тебя впечатление?
– Да, – смеюсь я, слыша из его уст собственные слова. – Огромное.
Омлет готов, и мы садимся рядом на диване.
– Стол есть, но смотри, где он, у стены, никакого простора…
Нашим взорам открывается гавань. Яйца прожарились идеально; в сочетании с картофелем и луком – аппетитное домашнее блюдо.
Мы оба набрасываемся на еду, словно голодные юнцы.
– Вкуснотища, – хвалю я. – Нужно внести это в свой короткий список блюд, которые я стряпаю для себя дома после работы. – Я отпиваю глоток вина. – Только вот яйца всегда забываю купить.
Его тарелка пуста.
– Еще положить?
– Да. Не сочти за свинство с моей стороны.
Смеясь, он снова наполняет мою тарелку и садится рядом. Мы смотрим на огни, размечивающие гавань. Из проигрывателя льются тихие звуки испанской гитары. Мне кажется, что они имеют цвет – бледно-зеленый. Гуляют по комнате, будто ветер, заставляя распускаться цветы. Я вспоминаю, как Хавьер стоял на сцене и, склонившись над микрофоном, пел о любви.
– Ну, наверно, у вас там в магазинах существует служба доставки для таких занятых женщин, как ты. Сам я без яиц с голоду бы помер, – произносит Хавьер после небольшой паузы.
– Да всегда говорю себе: все, иду в магазин. И иду. Покупаю кошачий корм, молоко, а про все остальное забываю, – пожимаю я плечами.
Я быстро управляюсь с добавкой – то ли в предвкушении плотских утех, то ли и вправду так сильно проголодалась – и тщательно вытираю губы. Хавьер забирает у меня тарелку, кладет ее поверх своей на журнальном столике и, придвинувшись ко мне ближе, убирает волосы с моей шеи.
– Расскажи про своего кота.
– Его зовут Бродяга, – отвечаю я, в наслаждении закрывая глаза: он губами касается впадинки между моей шеей и плечом.
– Люблю кошек, – бормочет Хавьер.
– Он дикий черный кот. Подобрала его на улице. – Я поворачиваюсь к Хавьеру, беру в ладони его лицо и целую. Подбородок у него прямо шелковый, куда более гладкий, чем был на пароме. – Побрился.
– Да, – выдыхает Хавьер, отвечая на мой поцелуй. Как и на пароме, мы долго целуемся, и меня изумляет, что от одних только поцелуев можно получить столь неповторимое сексуальное наслаждение.
Потом он встает, протягивает мне руку, и я следую за ним в спальню. Стягиваю с себя блузку, помогаю ему снять рубашку. И вот я уже без бюстгальтера, мы соприкасаемся телами и снова целуемся, целуемся с нарастающей горячностью. Задыхаясь, хватая ртом воздух, я чувствую, как его ладони проникают под мягкий пояс моих брюк, помогают мне освободиться от них. Начинаю расстегивать на нем джинсы, но он меня останавливает:
– Позволь я сам.
А потом, обнаженные, мы валимся на постель. Моя потребность столь велика, что мне хочется укусить его. И я его кусаю, в плечо. Меня возбуждает его большое мускулистое тело. Меня возбуждает его язык. Его рот, зубы, щиплющие меня, крепкие руки. Мы сливаемся, почти с остервенением, и мне это доставляет удовольствие. Мне нравится его натиск, нравится его мощь, нравится, что он внутри меня и я сжимаю его в своих объятиях. Я оплетаю его ногами, и мы, продолжая ритмично двигаться, достигаем оргазма. Я издаю гортанный возглас. Потные, мы обмякаем и лежим вместе в темноте, тяжело дыша.
– О боже, – выдыхаю я, засасывая в рот мочку его уха.
– М-м, – соглашается он и, подняв голову, долго смотрит на меня, а потом нежно целует. – Чудесно.
А потом мы ложимся рядом, и он привлекает меня к себе. В принципе, я этого не люблю, но сейчас, когда я так далеко от дома и вообще не в своей стихии, мне приятно. Он крупнее меня, и, укрытая его телом, я чувствую себя уютно и спокойно. Усталая донельзя, я проваливаюсь в глубокое забытье.
И снова тот же сон.
Я сижу на скале в бухте, рядом со мной Уголек. Мы смотрим на мятущийся океан. Вдалеке Дилан скользит на доске. На нем вместо гидрокостюма одни только желто-красные шорты. Он счастлив, по-настоящему счастлив, и потому я не хочу предупреждать его, что волна рушится.
А потом она швыряет его, он исчезает в море. Уголек лает, лает и лает, но Дилан не выныривает. Море успокаивается, и на его серебристой глади, простирающейся до самого горизонта, ни одной выпуклой точки.
Я резко открываю глаза. Слава богу, что Хавьер рядом, придавливает меня своим телом. Сердце колотится. Я делаю глубокий вдох. Успокойся. Успокойся. Это всего лишь сон.
– Что с тобой? – спрашивает Хавьер.
– Ничего. Сон дурной приснился. – Мочевой пузырь переполнен. Вылезаю из-под простыни и, не одеваясь, босиком шлепаю в ванную. От вина во рту неприятный вкус. Я выдавливаю на палец немного его зубной пасты, чищу зубы и, прополоскав рот, возвращаюсь в спальню. Раз уж проснулась, проносится у меня в голове, наверно, следует вернуться в свой номер. Но Хавьер откидывает простыню, и я забираюсь к нему, довольная, что мельком увидела его голое бедро и пупок. Волосы у него всклокочены. Улыбаясь, я устраиваюсь рядом с ним. Он заключает меня вобъятия. Его близость дарит ощущение умиротворения и незыблемости.
Просыпаюсь я на рассвете. За окнами по воде расползается желтый маслянистый свет, омывающий и высотные здания, что стоят вокруг. Хавьер, раскинув руки, спит рядом. Его лицо дышит покоем. Я знаю, что под простыней он совершенно голый, и, приподняв ее, смотрю на него. Великолепное тело.
– Нравится? – тихо спрашивает он.
– Вполне. – Глянув на него, я и не думаю опускать простыню, – напротив, продолжаю демонстративно рассматривать его тело. Меня это возбуждает, и его, я вижу, тоже. Я улыбаюсь и роняю покров. – Доброе утро.
– Ты по утрам жизнерадостная? – прищуривается он.
– Как правило, нет. Обычно у меня отвратительное настроение. А ты?
– А я с давних пор работаю до позднего вечера, а в Мадриде, бывает, и далеко за полночь.
– Ты так и не сказал, чем занимаешься, – напоминаю я.
Он поднимает простыню, смотрит на меня и с тихим у-уф придвигается ко мне ближе. В раздражении отшвыривает наш покров и снова принимается разглядывать меня. Я не протестую, любуясь им – тем, как он выгибает длинную мускулистую спину, созерцая меня.
– Твое тело – первозданная природа, – тихо произносит Хавьер, костяшками пальцев касаясь моих ребер, моего живота, целуя мой пупок, ногу. Ягодицы у него крепкие и упругие, я могу дотянуться до них, и, пока он исследует изгибы моего тела, я ощупываю его, поглаживаю бедра, сую между ними ладонь. Он с шипением втягивает в себя воздух. Я тихо смеюсь, и он поднимается на колени, предлагая себя.
Я не отказываюсь.
– Нагота во всей красе. Мне нравится.
Теперь мы предаемся плотским забавам игриво, не торопясь. Время от времени останавливаемся, выражая восхищение, взглядом или голосом спрашивая, как лучше – так или так. Он словно ворожит над моим телом – ласкает, целует, как я и мечтала, трогает губами каждую частичку, и я тоже не остаюсь в долгу. Сквозь стеклянные двери в комнату проникают лучи солнца, и мы наконец-то сплавляемся в соитии.
Пресыщенная, удовлетворенная, я лежу рядом с ним в лужах солнечного света. В этот момент я понимаю то, о чем раньше не задумывалась: зрелые, опытные мужчины имеют более глубокое и подробное представление о женском теле.
А может, это только Хавьер. Он поднимает голову. Опираясь на локоть, одной рукой убирает волосы с моего лица, аккуратно закладывая их за уши. В груди защемило, но я не шевелюсь. Свет каскадом низвергается на его резко очерченный нос, создавая сияющий фон для его волос. Я замечаю на его плече отметины от моих укусов. Трогаю их пальцем.
– Прости. Увлеклась.
Моргнув, он придвигается ко мне бедром.
– Ничего не имею против. Женщинам будут служить предостережением.
– Они штабелями падают к твоим ногам? – весело спрашиваю я.
– Теперь уже не в таких количествах, как раньше, когда я был моложе, но все равно, немало.
– Ты сейчас это серьезно говоришь? – хмурюсь я.
Подняв указательный палец, Хавьер перекатывается на бок, берет свой телефон, открывает какое-то приложение и показывает мне экран. На нем – обложка музыкального альбома и фото мужчины с гитарой; из глубины тени на него смотрит женщина. Название альбома на испанском, но имя мне удается прочитать – Хавьер Велес. И я узнаю руки, что держат гитару.
– Значит, это и есть твоя работа, из-за которой ты задерживаешься допоздна?
Он как-то грустно кивает.
Я обвожу взглядом огромный – очень дорогой – номер, и на меня нисходит озарение.
– Так ты знаменитость?
– Не здесь. – Хавьер лежит на боку, подперев голову ладонью. Он великолепен в своей наготе, и у меня мелькает забавная мысль: а вдруг сейчас кто-то смотрит сюда из офисных зданий и видит со спины его могучую фигуру?