– Смотри свой фильм. Я пока приму ванну.
– Как дела у Нэн?
– Хорошо. – Я вспоминаю свой странный приступ откровенности, и меня начинает терзать смутная тревога. А вдруг она ляпнет об этом при Саймоне? Или…
Чтобы не портить себе существование, я должна отгораживаться от прошлой жизни. Это единственный способ жить так, как я живу.
– Мы ели тапас.
– Мы ведь утром везем детей в новый дом, да?
– Я сама отвезу. А ты отсыпайся. – Я поглаживаю мужу лоб, виски. – А то ведь всю неделю пахал как проклятый.
– Спасибо, – Саймон берет мою руку и целует ладонь, – но я хотел бы посмотреть на их реакцию.
– Дело твое. Не сиди допоздна.
Набирая ванну и раздеваясь, я слышу за окном шум дождя. Когда я вышла замуж за Саймона и переехала в Окленд, мы жили в другом районе. Там у нас был дом с оловянной кровлей, и стук дождя по ней оглушал. Вводил в транс.
Но три часа спустя я все еще не сплю. Наконец выскальзываю из постели, иду вниз, наливаю себе чай. Пока ромашка заваривается, открываю компьютер и пробую отыскать в соцсетях информацию о сестре. Она мало времени проводит на своей страничке в «Фейсбуке», но иногда я просматриваю фотографии на страничке матери, куда доступ абсолютно свободен.
Она, моя мама, выглядит хорошо. Волосы все такие же длинные. Лицо изрыто морщинами. Наверняка она по-прежнему курит, а вот пить не пьет. Об этом я сужу по миллионам ее замечаний, касающихся трезвого образа жизни и клуба анонимных алкоголиков.
Я рада, что она не пьет и хорошо выглядит, но обиду на нее по-прежнему держу. Имея своих детей, я теперь понимаю, что мои мама с папой были отвратительными родителями.
Если девочка растет без внимания матери, которая обязана опекать свою дочь, она брошена на произвол судьбы. Как мама могла быть столь слепа к тому, что я употребляла алкоголь в девять лет? В двенадцать? В четырнадцать? Как она могла не замечать кощунства, что творилось у нее под носом? Саре не позволено одной ходить на пляж и уж тем более ночевать на берегу.
Временами я смягчаюсь, думая, что маме тоже приходилось не сладко. Отец мой родился на Сицилии во время войны, и человек он был тяжелый. Маму любил безумно, ревновал и оберегал ее, но не считал зазорным изменять ей с другими женщинами, если ему вдруг приспичило. Он считал, что мы, моя мама и его дочери, избалованны и имеем больше, чем нужно.
И, о боже, как же они оба безбашенно пили и веселились!
Рождественским утром, после дня рождения Кит (ей исполнилось десять), мы бегом спустились вниз и вместо подарков Санты увидели разруху. Мебель была перевернута, всюду на ковре валялись осколки стекла и мусор. И только елка – немой свидетель погрома – мигала огнями. Кит, стоя возле меня, огромными глазами молча таращилась на хаос.
– Ну и ну, – раздался сзади голос подоспевшего Дилана.
На несколько долгих минут мы все утратили дар речи – просто стояли и тупо смотрели. У меня упало сердце – ухнуло из груди в живот, а оттуда на пол. На глаза навернулись слезы.
– Зачем же они так? – прошептала я. – Рождество ведь.
Кит не издала ни звука.
Дилан тронул за плечо сначала ее, потом – меня.
– У меня идея. Ну-ка одевайтесь. Обе. Будем праздновать.
Мы в ответ лишь взглянули на него. Исправить такое не по силам было даже Дилану.
– Живо! – Он легонько подтолкнул нас обеих. – Оденьтесь, почистите зубы, причешитесь. Через десять минут жду вас на улице.
Мы с Кит переглянулись. Она пожала плечами.
Мы быстренько привели себя в порядок и выскочили на улицу. Дилан тоже переоделся – в элегантные джинсы и рубашку с длинным рукавом и тремя пуговками на вороте – и причесался, собрав на затылке свои чистые сияющие волосы в аккуратный хвостик. Он ждал у маминого «Шевроле» и при нашем появлении открыл дверцу машины.
– Туда впереди едет Кит, на обратном пути – Джози.
Кит, занимая престижное место, сверкнула улыбкой.
– Куда мы едем?
– Увидите. – Перед тем, как сесть за руль, Дилан потрепал меня по голове, что несколько сгладило мое разочарование оттого, что не мне досталось переднее сиденье. Немного успокоенная, я пристегнулась.
– Мама разрешила тебе взять ее машину? – спросила Кит.
Дилан завел мотор, и мы покатили по шоссе на север.
– А сама ты как думаешь, Котенок?
Она покачала головой.
– Верно. И не будем больше об этом.
Дилан повез нас аж в Сан-Франциско. Сначала мы сделали остановку у причала, где, кроме бездомных, никого не было, а потом отправились к подлинной цели нашего путешествия – в Китайский квартал. Дилан припарковался, мы вылезли из машины и пошли по улице. Я была очарована, с восторгом глазея на красные шары, что висели над головой, многочисленные витрины и вывески. В воздухе носился необычный запах, не сказать, что приятный, но все равно этот другой мир меня возбуждал. Я шла вприпрыжку рядом с Диланом, а он вел за руку Кит.
– Откуда ты знаешь про это место? – спросила я.
– Мама приводила меня сюда.
– У тебя есть мама?
– Она умерла, – покачал он головой.
– А сколько лет тебе было? – поинтересовалась Кит.
– Восемь.
Я снизу вверх поглядывала на Дилана, заинтригованная этой новой информацией.
– Ты по ней скучаешь?
Он долго не отвечал.
– Трудный вопрос. Иногда она была ничего, но чаще мне с ней было плохо. Хотя в Китайском квартале я любил бывать. Мы почти каждый год приходили сюда на Рождество.
– Правда? – Я задумалась, сопоставляя идею рождественского ужина, приготовленного отцом, с соблазном вкусить нечто экзотическое. – И тебе нравилось?
– Нравилось, Кузнечик. – Он улыбнулся, искоса глядя на меня, и от этой улыбки в глазах его зажегся огонек.
Мы прогуливались по кварталу, заглядывая в окна, за которыми толпились люди, лавируя в пешеходном потоке. Из переулков неслась речь, похожая на музыку, как мне казалось. Какая-то женщина в красной пижаме, проходя мимо, улыбнулась и наклоном головы поприветствовала Дилана.
Я была околдована.
Дилан завел нас в ресторан на краю одной улочки. В зале было светло и чисто. Официант взмахом руки направил нас к столику у окна. Мы сели и стали смотреть на улицу. Дилан о чем-то переговаривался с официантом, Кит не отводила взгляда от окна, а я мысленно составляла список всего, что я могу увидеть, просто повернув голову. Китайские иероглифы, похожие на домики, снеговики или человечков; картины с изображением домов и полей на стене. Полка с красными чайными чашками.
Кит же просто смотрела в окно и даже ногами не болтала, как обычно. Глядя на нее, я вспоминала бардак в гостиной нашего дома и чувствовала, как у меня внутри разверзается пустота. Чтобы отвлечься от этого ощущения, я устремила взгляд вглубь зала, где в раздаточном окне, за которым находилась кухня, виднелись две головы.
– Нам принесут димсам[22], – сказал Дилан. – А потом много сладостей.
Кит, обратив на него глаза, в ответ только кивнула.
Дилан придвинул стул сестры к своему и обнял ее, заставив положить голову ему на плечо.
– Все будет хорошо, малышка.
Меня чуть не разорвало от зависти. Почему все внимание всегда достается ей? Я смотрела на них, представляя беспорядок в гостиной, осколки стекла, и у меня зудели пальцы – так мне хотелось разбить что-нибудь. Кончики ушей горели, дикая ярость подступала к горлу и лезла в рот, и я уже собралась было завизжать, но тут Кит разразилась слезами.
– Наши чулки! – рыдала она взахлеб.
Дилан теснее прижал ее к себе, рукой гладя по волосам, тихо увещевая:
– Знаю. Мне очень жаль. Ничего, ты поплачь, поплачь, Котенок.
Я соскользнула со своего стула, обошла стол и с другой стороны обняла свою младшую сестренку. Она плакала так горько, что тело ее сотрясалось. Я крепко обнимала ее, животом прижимаясь к ее боку, и шептала ей в волосы:
– Тише, тише. Я достану тебе чулок, с самыми вкусными сладостями.
Кит ревела, пока официант не принес чай. Тогда Дилан сказал:
– Эй, Китти, посмотри-ка. Это – хризантемовый чай. Он заварен из цветов.
– Правда? – Она подняла голову, почти со злостью отирая слезы. Я дала ей салфетку. С минуту она еще льнула ко мне, а потом вздохнула.
Ровно. Теперь спокойно.
Я вернулась на свое место, почему-то чувствуя себя потерянной и ослабевшей от какой-то непонятной боли. Дилан стиснул мою руку.
– Ты замечательная старшая сестра.
Боль немного притупилась.
– Спасибо.
– Пойду умоюсь, – сказала Кит, резким движением убрав с лица свои непокорные волосы.
Дилан налил мне чай в крошечную чашечку.
– Это хорошее успокаивающее средство.
– Я не расстроена.
– Вот и хорошо, – кивнул он. Налив себе чаю, он достал из кармана упакованную коробочку и положил ее на стол передо мной. – С Рождеством.
– А твой подарок остался дома! – вскричала я, но мое сердце все равно наполнилось радостью. – Можно открыть?
– Дождись Кит. – Дилан положил на стол перед ее стулом еще одну коробочку, побольше.
Я смотрела на подарок Кит и думала, стоит ли мне завидовать. В конце концов решила, что не стоит. Вернулась Кит, мы обе разорвали упаковки. Ей достался кубик Рубика, который мне все равно был не нужен.
В моей коробочке лежала пара изящных бирюзовых сережек, хотя уши у меня не были проколоты. С недоумением в лице я взяла их в руки.
– Мама сказала, ты можешь проколоть уши, пока рождественские каникулы.
– Что? Правда?
– Да. Она тебя отведет. Если не сможет, это сделаю я.
– А как же я? – спросила Кит. – Я тоже хочу проколоть уши.
– Когда тебе исполнится двенадцать, – объяснил Дилан. – Твоя сестра старше, и то, что позволительно ей, тебе пока запрещено.
Я приосанилась и поднесла серьги к ушам.
– Ну, как я вам, ребятки?
– Красиво, – кивнула Кит.
– В самый раз, – сказал Дилан, согревая меня пристальным взглядом своих аквамариновых глаз.