Я опрокидываюсь на спину и смотрю на гавань. Синева воды переливается радужными бликами. Сегодня утром парусников нет, зато в открытое море направляется приземистая баржа. Я перевожу взгляд на соседние офисные здания. В них пробуждается жизнь. В окне одного я вижу женщину в темно-синей зауженной юбке. Она торопливо выходит в коридор и вскоре появляется в другом помещении. Смогла бы я жить так, как она? Работать в офисе, перебирая за столом бумажки, ходить на работу в модных нарядах? В Окленде.
Пожалуй, нет. Это совсем не мое. По больнице я, конечно, не скучаю. Впрочем, я в отпуске всего-то несколько дней. Пока у меня не было особо времени подумать, чем еще я могла бы заняться, что меня манит. Если вообще что-то манит. Не исключено, что поездка сюда – это мой шанс подзарядить батареи.
Если бы не Бродяга, я пополнила бы ряды добровольцев одной из таких организаций, как «Красный Крест» или «Врачи без границ». Или «Корпус мира».
Но я не могу оставить Бродягу.
Кстати, раз уж я вспомнила про Бродягу, надо бы позвонить маме. Откинув одеяло, я голышом иду в душ, потом одеваюсь и варю кофе. Пока он готовится, я пишу маме SMS, спрашиваю, есть ли у нее время пообщаться со мной по «ФейсТайм».
Она вызывает меня почти тотчас же.
– Привет, родная! – Мама сдвигает веб-камеру так, чтобы я видела черную мордочку, выглядывающую из-под моей кровати. – Бродяга, смотри. Это твоя мамочка!
– Привет, малыш! – воркующим голоском обращаюсь я к своему коту.
Он издает жалобное писклявое «мяу».
– Ой, нет. Даже не знаю, хорошо ли это, что он меня слышит.
– Подмигни ему, – велит Сюзанна. – На кошачьем языке это означает «Я люблю тебя».
– Да я знаю. А тебе откуда это известно?
– Прочитала.
– Даже так? – Я тронута до глубины души тем, что мама с такой серьезностью выполняет возложенную на нее обязанность. Ее ревностное отношение размягчает мою броню, позволяет увидеть, как сильно она изменилась. Мама подносит свой планшет ближе к кровати. Мой кот, все так же жалобно мяукая, остается на месте.
– Привет, Бродяга. – Я старательно подмигиваю ему. – Ты в безопасности, и я тебя люблю, слышишь?
Кот смотрит на экран, словно ждет подвоха, потом быстро уползает назад, прячется за свисающим краем покрывала. Перед камерой снова появляется лицо Сюзанны.
– Не волнуйся за него, дорогая. Он просто напуган.
Бродяга – единственное существо, которое зависит от меня, а я его подвожу.
– Он хоть ест?
– Не так хорошо, как хотелось бы. Должно быть, вылезает из своего убежища, стоит мне уйти – судя по лотку, где он справляет нужду, – но при мне он носа не кажет. Миску с едой я ставлю ему у кровати, и он ест, когда меня нет дома. Поэтому утром я накладываю ему корм и иду гулять.
Бедный мой Бродяга.
– Боже мой! Как же мне его жалко!
– Не надо его жалеть, – твердо говорит мама. – Я хорошо о нем забочусь. Он здоров, ему ничто не угрожает.
– Ты обещаешь следить за тем, чтобы он не голодал?
– Клянусь, Кит. – В подтверждение своих слов она вскидывает ладонь в клятвенном жесте. Рука у нее грациозная, с длинными пальцами.
Я сглатываю комок в горле. Как ни странно, меня переполняют нежность и чувство благодарности к ней.
– Спасибо, мама.
Она отмахивается.
– А теперь рассказывай, что там у тебя. Есть зацепки?
– Нет, но у меня возникли кое-какие идеи.
– Отлично. Должна заметить, милая, что эта поездка идет тебе на пользу. Хоть щечки порозовели.
Опасаясь, как бы мои щеки и вовсе не зарделись, я выдавливаю из себя бесшабашную улыбку.
– Знаешь, вчера я на серфе каталась, и мне вдруг подумалось, что надо бы чаще так путешествовать. Вот что мне мешает?
– Конечно, надо! А я тебе запросто забронирую номер в любом из отелей сети «НорХолл» в любом уголке мира. – Она работает консьержкой в том, что находится в Санта-Крузе.
– Себе бы лучше забронировала.
Сюзанна передергивает хрупкими плечами.
– Знаешь, я предпочитаю придерживаться своей рутины. Мне так спокойнее. – Она неугомонно теребит в руках последние из своих медалей за трезвость, что выдают в клубе анонимных алкоголиков.
– Мама, ты давно уже не пьешь. И вообще, по-моему, сейчас даже туры трезвенников устраивают.
– Ладно, посмотрим, – говорит Сюзанна, но я знаю, что она не принимает мою идею. – Как тебе там, нравится?
– Здесь потрясающе. – Я подношу планшет к окну. – Ночью пронесся циклон, теперь все тихо. Смотри, вид какой!
– Красивое место. Как раз из тех, что нравятся твоей сестре, как ты считаешь?
Что-то в ее тоне настораживает меня, и я снова навожу камеру на свое лицо.
– Пожалуй.
– Какие планы на сегодня?
– Хочу обзвонить магазины по продаже снаряжения для серфинга, – отвечаю я. – Сама не знаю, почему мне раньше это в голову не пришло. Серфинг она не бросила бы ни за что на свете.
– Не спорю, но это только если она осталась самой собой. Вдруг у нее амнезия или еще что?
– Не исключено, – хмурюсь я. – Но маловероятно.
– Таких случаев полно. О них и в книжках пишут, и по телевизору показывают. Иначе зачем бы она допустила, чтобы мы оплакивали ее смерть?
– Может, затем что она эгоистка? Затем что она алкоголичка и наркоманка?
За тысячи миль мама сидит за столом в моем собственном доме и спокойным ровным взглядом смотрит на меня в камеру. Так будет выглядеть Джози через двадцать пять лет: седеющие белокурые волосы, высокие скулы, полные губы, с возрастом лишь чуть-чуть утратившие свой объем.
– Или, может быть, она была в отчаянии. Сломлена.
– Бедная Джози, – язвительно бросаю я. – Знаешь, я все время вспоминаю, как она украдкой пила спиртное из чужих бокалов и напивалась до одури, когда ей было одиннадцать-двенадцать лет, и недоумеваю: почему ты ее не остановила?
У Сюзанны хватает совести отвести взгляд.
– Если честно, Китти, я этого даже не замечала, – с сипотцой в глубоком грудном голосе отвечает она. – Я ведь тогда сама почти все время была пьяна.
Прямота матери приводит меня в замешательство. Моя уверенность в собственной правоте сдувается, как воздушный шар, который проткнули иголкой.
– Знаю. Извини. Просто я постоянно прокручиваю в голове события того времени и не могу понять, почему она ступила на порочный путь в столь юном возрасте. – Я помню то острое чувство безвозвратной утраты, что владело мной, когда я беспомощно наблюдала, как сестра ускользает от меня, словно она и впрямь превратилась в русалку и большую часть времени жила под водой. С этого началось мое беспредельное одиночество, и воспоминание о том столь мучительно, что я вынуждена его подавлять. – Она была такой потерянной.
– Да, – соглашается мама. Она теперь внимательно слушает и без лишних слов признает свою вину, но меня все равно это немного раздражает. – Что и говорить, для детей это была не самая подходящая среда.
– Естественно, – сердито говорю я. – Но у нас был Дилан. Он присматривал за нами.
– Да уж, – усмехается мама. – Сам еще ребенок. И наркоман. – Внезапно ее глаза наполняются неизбывной скорбью. – Наш Дилан, он всегда был пропащим юношей. А я обращалась с ним безо всяких скидок на это.
– Мам, а что с ним случилось? До того, как он поселился у нас.
– Не знаю. Совершенно очевидно, что он долгое время подвергался физическому насилию. Это все, что мне известно. Сам он никогда не рассказывал. – Она шевелит пальцами перед покрывалом, из-под которого торчат мохнатые черные лапки. – Мне бы следовало… – Она качает головой, глядя на меня.
– Да. – У меня щемит сердце.
– Прошлого не изменишь.
– Ты права, – вздыхаю я, тряхнув плечами. – Ладно, сейчас обзвоню серфинговые магазины, а потом, может быть, погуляю, посмотрю достопримечательности. Есть один автобусный тур на север острова. По-моему, должно быть интересно.
– Вот и хорошо. Развлекайся.
– Поцелуй моего кота, если получится, хорошо? И купи ему нормального тунца. Может, у него хоть аппетит проснется.
– Кит, с ним все будет в полном порядке. Обещаю.
– Спасибо, мама.
– Я люблю тебя, родная.
Кивнув, я машу ей раскрытой ладонью и кладу трубку. И злюсь на себя за то, что не ответила ей нежностью на нежность. Она так старается, давно уже, а я все никак не решусь подпустить ее ближе. Что это говорит обо мне самой?
В десять я начинаю обзванивать магазины, торгующие снаряжением для серфинга, и с третьей попытки добиваюсь успеха.
– Здравствуйте. Вас беспокоит Кит Бьянки. Я ищу одну мою подругу. Она переехала сюда несколько лет назад.
– Как она выглядит, милая?
– Очень красивая, белокурая, опытный серфер, но главная ее примета – большой отчетливый шрам, рассекающий бровь.
– Ну да, конечно. Это Мари Эдвардс. У нас она довольно частый гость. Правда, теперь, когда она купила Сапфировый Дом, боюсь, мы ее потеряем. Впрочем, удивительно, что она вообще захаживала к нам, с ее-то богатством.
Долгих две секунды я осмысливаю полученную информацию, а затем спешу записать имя.
– Мари, то есть Мария?
– Нет, она пишет свое имя без «я» – Мари.
– Ее телефона у вас, конечно, нет?
– Угадали. Но вы легко ее отыщете. Она замужем за Саймоном Эдвардсом, владельцем клубов «Феникс».
– Клубов? Ночных что ли?
– Нет, нет, что вы. Мари спиртного в рот не берет, а старина Саймон слывет самым спортивным человеком в Окленде. Это спортивно-оздоровительные клубы. Их рекламу постоянно по телику крутят.
– Ого! Большое вам спасибо. Вы мне очень помогли.
– Не стоит благодарности.
Я вешаю трубку и в поисковой строке «Гугла» печатаю имя, что мне назвали.
Мари Эдвардс.
Программа выдает тысячи статей. В большинстве она упоминается только в связи с Саймоном Эдвардсом, но кое-где встречаются и ее фотографии.
Да, это моя сестра. Почти везде она запечатлена рядом с высоким энергичным красивым мужчиной. На редких снимках – вместе со всей своей семьей: мужем, сыном и дочерью. Все четверо крепкие, атлетичные. На одной – все четверо в гидрокостюмах, с серфбордами под мышками.