– Теперь все это не имеет значения, – сказала она.
Джай открыл глаза и тепло улыбнулся.
– Мы с тобой уедем. Только ты и я. Перед сезоном дождей разобьем лагерь где-нибудь на природе, а потом отправимся в Удайпур.
Элиза часто заморгала.
– Моя мама больна. Я еду обратно в Англию.
– Значит, поедем, когда вернешься.
Элиза кивнула. Она не могла сообщить Джаю, что после возвращения она выйдет замуж за Клиффорда, и тем более объяснить почему. Слава богу, она не надела кольцо. Она напомнила себе, что сейчас нельзя говорить ничего, что может ухудшить состояние Джая.
– Я люблю тебя, Элиза, – тихо произнес он. – Main tumhe pyar karta hu aur karta rahunga[34].
– Я тоже тебя люблю и буду любить всегда. Всем сердцем.
Элиза замерла, держа Джая за руку. Он был совсем слаб, а она отчаянно старалась собраться с силами. «Главное, что Джай жив», – повторяла она себе.
За спиной у Элизы раздалось покашливание. Она обернулась и увидела в дверях врача.
Он постучал по циферблату наручных часов.
– К сожалению, время вышло. Больному необходим отдых.
Элиза кивнула и встала, потом склонилась над Джаем и очень нежно и осторожно поцеловала в губы.
– До свидания, Джай.
Он не произнес ни слова, но поднял руку и провел пальцами по ее лбу.
Выйдя на улицу, совершенно раздавленная и охваченная отчаянием, Элиза нырнула в переулок. Ноги ее не держали, и она бессильно опустилась на землю. Внутри нее царила пустота, как будто все, что раньше казалось твердым и незыблемым, вдруг превратилось в жидкость и теперь безвозвратно утекало прочь. Ни одна из надежд Элизы не сбылась: выставка, которую она рассчитывала организовать в октябре, так и не состоится, а если ее снимки и фотопластины сгорели при пожаре, весь проект окажется под угрозой. Но сильнее всего терзала боль оттого, что ей не суждено быть с Джаем, а еще страх за любимого. Элиза никогда не сможет сказать ему правду. Она закрыла лицо руками. Из груди вырывались судорожные рыдания. Неужели этому кошмару никогда не будет конца?
Часть четвертая
Только те, кто опустошены любовью, знают, что такое любовь…[35]
Глава 30
Элиза глядела на широкое небо над заросшим деревьями холмом, возвышавшимся за домом мамы. Анна Фрейзер жила в приземистом коттедже, окруженном местами развалившейся каменной оградой сухой кладки. От узкого перекрестка, возле которого стояла Элиза, было видно, как котсуолдский камень золотился в лучах послеполуденного солнца. Элиза окинула взглядом обсаженную буками дорогу, спускавшуюся в долину и ведущую к дому Джеймса Лэнгтона. Свежая зелень радовала глаз, но сам Брук-парк – мрачное поместье с башенками – знавал лучшие времена. Верхушка часовой башни высилась над старой конюшней, но сам дом скрывали от глаз ели. Еще раз бросив взгляд на небо, она подняла с земли чемодан, отыскала запасной ключ под камнем у куста гортензии и отперла облупившуюся дверь черного хода.
В доме царила тишина.
Элиза прошла на кухню. Грязная посуда была свалена как попало, на плите стояли облепленные жиром сковородки, мусор едва не вываливался из ведра. Дома ли мама или еще в больнице? Элиза заглянула в гостиную и обнаружила там точно такой же беспорядок. Похоже, маму увезли в больницу внезапно, и с тех пор в дом никто не заходил. Элиза стала прибираться, решив заказать такси до больницы немного позже, но тут раздался слабый голос:
– Кто здесь?
Значит, мама на втором этаже. Не зная, в каком состоянии застанет Анну, Элиза поднималась по лестнице осторожно и к маминой спальне приблизилась на цыпочках. Дверь оказалась приоткрыта. Элиза толкнула ее и шагнула в холодную темную комнату.
Мама лежала на кровати полностью одетая, но очень бледная.
– Меня вчера выписали из больницы, – тихо сообщила она.
Элиза подошла к ней и взяла ее левую руку.
– Что сказали врачи?
– Да много чего. Сама знаешь.
Элиза погладила маму по руке, обратив внимание, как дрожат ее пальцы. Потом вполголоса произнесла:
– Нет, мама, не знаю. Расскажи.
– Дорогая, я очень устала, у меня совсем нет сил. Позвони доктору, он тебе все объяснит. Потом поговорим.
Голос Анны казался таким же бесплотным, как и она сама. Мама закрыла глаза. Элиза бережно опустила ее руку обратно на одеяло. Создавалось впечатление, будто в своем изможденном теле Анна была как бы взаперти и Элиза никак не могла до нее достучаться.
Она открыла окно, потом спустилась на первый этаж и отыскала номер врача в телефонной книжке на столике в коридоре. Интересно, знает ли сама Анна, каково состояние ее здоровья? Элиза сразу позвонила в приемную. Закончив разговор, бессильно сползла на пол и закрыла лицо руками. Во время пребывания Анны в больнице выяснилось, что у нее неизлечимый рак и врачи ничем ей помочь не могут. Инсульт оказался не слишком сильным. Ее убивал рак. Доктор выразил надежду, что Элиза останется дома с матерью.
– Мы не хотели ее выписывать, но миссис Фрейзер настояла, чтобы ее отпустили домой, – сказал он. – Ей недолго осталось.
На следующий день, пока Анна спала, Элиза отправилась на прогулку, чтобы хоть как-то отвлечься от горьких мыслей. Сначала она думала о маме, потом о Джае. Элиза молилась, чтобы он полностью оправился от травм. Потерять и маму, и Джая – нет, это слишком жестоко.
Она шла по дороге, окаймленной изгородью из низких кустов: их нарочно подстригали, чтобы они росли медленнее. Склоны и лощины Котсуолдса в это время года смотрелись особенно живописно, переливаясь бесчисленными оттенками зеленого. На склонах повыше, на лоскутном одеяле из зеленых пастбищ бродили овцы. А надо всем этим раскинулось небо, в палитре которого смешались голубой, серый и белый. Капельки влаги искрились на солнце. Элиза пошла к лесу на вершине холма, за поместьем. Высокие деревья тянулись вдоль линии горизонта, точно суровый солдатский строй. Поднявшись на вершину холма, Элиза сбежала вниз по склону с другой стороны и очутилась в лесу, где росли колокольчики. Его Элиза помнила с детства. Она любила лежать посреди этого прекрасного голубого моря под сенью ярко-зеленой листвы. А позже начинала цвести черемша, и весь лес наполнялся ее запахом.
Наконец Элиза выбилась из сил. Ноги болели от долгой ходьбы. Она села на поваленное дерево и попыталась представить будущее с Клиффордом. Она еще хочет многое сделать как фотограф. Дать голос безгласным. Вот в чем смысл ее работы. Элиза приободрилась вспомнив, что с камерой в руках забывает обо всем остальном. Она решила сходить в долину по другую сторону холма Клив и поснимать там. А можно пройти по темной, погруженной в густую тень деревьев дороге, ведущей в Уинчкомб или даже подняться к Белас-Кнапу, древнему вытянутому кургану, где Элиза любила бывать с детства.
Днем прогулки ее успокаивали. При солнечном свете с тем, во что теперь превратилась ее жизнь, еще можно было как-то справиться.
Май сменился июнем. Анна больше не пила, отчего Элиза испытала огромное облегчение. Мама достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы сидеть в саду. Однажды они надели кардиганы, чтобы защититься от прохладного ветерка, и расположились на свежем воздухе. Элиза спросила Анну о ее пребывании в больнице.
Мама коротко рассмеялась:
– Вообще-то, оно было довольно приятным.
Тон Анны прозвучал легкомысленно, будто речь шла о поездке на курорт в Уэстон-Сьюпер-Мэр.
Но Элиза решила не сдаваться. Она коснулась ее рукава, будто хотела сказать, что уж ей-то мама может открыться.
– Там тебя совершенно отучили от алкоголя, да?
– Пожалуй. С тех пор как ты вернулась домой, я ни разу не выпила.
«Как жаль, что этого не произошло раньше», – подумала Элиза в наступившем молчании. Но теперь, когда мамино сознание не заволакивал постоянный дурман и она наконец перестала отрицать свою проблему, у них с Элизой появился шанс, пусть и совсем маленький.
– Рада, что тебе немного лучше, – произнесла Элиза. – Очень рада.
– Вот только одиноко было. Очень одиноко.
– Теперь я рядом.
Больше они не произнесли ни слова. Элиза молча, с глубокой грустью, глядела на ослабевшую маму.
Элиза добросовестно ухаживала за больной мамой. Любимым занятием Анны стало вспоминать вместе с дочерью былые времена.
– Помнишь, как замечательно мы жили, когда только приехали в Дели? – однажды спросила Анна.
День клонился к вечеру, тени становились все длиннее.
Элиза задумалась. Она вспомнила, как повсюду бегали обезьяны: карабкались на стены вокруг сада, взбирались на деревья, а иногда даже воровали еду с кухни. Элиза обожала этих обезьян.
– А какой у нас был сад! – продолжила Анна.
– Да, столько красивых цветов.
– Что правда, то правда.
Элиза посмотрела на мать. В глазах Анны стояли слезы.
– Да, мама, в Индии нам жилось хорошо. Помнишь лавки на Чандни-Чоук?
Анна улыбнулась:
– Чего там только не продавали!
– Да. Папа говорил, даже змеиное масло.
– Да. Говорил.
Так проходили дни, но по ночам покой Элизы нарушала тоска по Джаю. Даже если удавалось ненадолго уснуть, она тут же просыпалась от снов про взрывы. Элиза видела Джая, с ног до головы облепленного черной копотью, – иногда мертвого, иногда живого. По ночам Элиза писала письма. Это было единственное, чем она могла себя занять в такое время, не разбудив маму. Так Элиза написала несчетное количество посланий Джаю, но утром рвала все до единого и топила ими старую дровяную печь. Когда мама жаловалась на запах, Элиза говорила: «Просто печь уже совсем древняя». Элизе необходимо было как-то избавиться от боли, сбежать от собственных тягостных мыслей, но в голове неотступно крутились одни и те же вопросы. Какой будет ее жизнь, когда она выйдет замуж за Клиффорда? Что, если она так и не отучится от него шарахаться?