Тут уж ничего не попишешь: приходится признать, что я не прочь бы выкурить сигарку и выпить кофе, глядя в окно на дорогу, и ни звонков тебе, ни воя сирен, ни криков, ты что, гнида, оглох, сука, всех этих граждан в форме. А что получается: оказалось, вот уже несколько лет, как по всей стране запретили курить в закусочных, и никто не протестует. Где, спрашивается, теперь курить? Я, конечно, болван, потому что вот уже пять лет как не курил, а тут, как вышел, снова принялся за старое. За полтора дня на свободе я успел выкурить тринадцать сигарет и чуть не облевался при этом, но книги пока не открыл ни одной. Сначала книгу нужно купить; или пойти в библиотеку, где спросят, как меня зовут, а это мне особенно неприятно. Это тебе не шутки, жить с именем изгоя, проклятого всеми. Как человеку мне на это наплевать, я ко всему привык, но в повседневной жизни создаются колоссальные неудобства.
Я понимаю, что слыву исчадьем ада. Я был учителем истории, с хорошей зарплатой, из приличной семьи, имел жену и сына и тащился от малолеток; то есть все было под контролем до тех пор, пока как-то раз не усложнилось. Я пообещал одной малолетке, что отвезу ее домой, но так сложилось, что поехали мы вовсе не туда, а в лес Ромеу, и тут она давай мне говорить, что вы, куда вы, куда вы, мне же в другую сторону, учитель, вы ошиблись. Совершенно вывела меня из себя и давай реветь и реветь, и мне стало настолько невмочь заставить ее замолчать, что пришлось заткнуть ей глотку раз и навсегда. Честное слово, она сама виновата, ведь убивать ее я, клянусь, не собирался. Распустила нюни, и вот результат. Однако все обошлось благополучно. Ходили толки о таинственном исчезновении ребенка и так далее и тому подобное, но ни к чему не привели. Я так легко отделался, что мне опять до смерти захотелось пощупать малолетку, и через несколько дней, на свой страх и риск, потому что размазню эту все еще искали, как будто можно ее было где-нибудь найти, я решился: наверное, дело было скорее в том, что мне вскружило голову все вместе – опасность, тайна, малолетки и жажда приключений… И что же, малолетка попалась не плаксивая. Рот до ушей. Но как только я кончил, эта мерзавка возьми да и скажи: а я вас знаю, ваша фамилия Руссо, вы у нас в школе работаете, правда? Такая ушлая оказалась, а на вид сама невинность. Я ей сказал, ты меня с кем-то путаешь, а она на это, меня подружки предупреждали, что вы странный тип, и были, оказывается, правы. Вот так Лолиту я затащил с собой в лес! Я понял, что для меня это представляло слишком большую угрозу, и дал ей выговориться вдоволь; даже про мой член она с ехидной ухмылкой что-то сморозила, и я сказал ей, кто тебя, шлюшка, научил таким вещам? А она отвечает, такие же учителя, как вы, господин Руссо. Так что пришлось мне ее задушить: другого выхода не было. И самое смешное, меня считают за больного. Вовсе я не больной; дело лишь в том, что, помимо периода барокко и Нового времени в целом, вплоть до Французской революции, мне также нравятся малолетки и от Лолит я без ума; но чтоб язык не распускали. Одно затруднение: будь они даже и не болтливы, послужив своей цели, мои малолетние любовницы должны быть нейтрализованы, умереть, чтобы и следа их не осталось. А виноват в этом не я, а обстоятельства: этого-то адвокаты, мешки с дерьмом, понять и не могут. Пятеро их у меня было, и ни один из пятерых меня не понял. Все лезли на стенку и читали мораль… Недоучки.
Я никак не ожидал, что моя тайна будет раскрыта и что вычислят меня так скоро. Я был чрезмерно уверен в себе, и это в итоге привело меня к изгнанию, а также к тому – и это сводит меня с ума, – что мне заказан вход в Райские кущи. Сколько всего приходится терпеть, ведь если я не сдержусь, меня снова отправят в тюрьму… Вот тюрьмы, в которых я сидел: Мансанарес, 4 года; Кан-Брианс, 6 лет; Льейда, 5 лет; и «Перекресток», 7 лет[28]. Пока не настал день, когда меня проинформировали, что выпускают на волю, и даже раньше срока. Оказывается, по каким-то непонятным причинам они должны были освободить меня раньше. Особенно я в этих тонкостях не разобрался, потому что всякий раз, когда адвокаты пытались мне их растолковать, думал о чем-нибудь другом; я знал, что приговорен к пожизненному заключению, и дни считать мне не хотелось.
На волю меня выпустили далеко от дома и сказали, что возвращаться туда нельзя. Чтобы не приближался к поселку даже на сто километров. Но я свободен, а потому собираюсь поступать, как мне заблагорассудится, и наплевал я на них на всех. Сейчас я еду в поезде, впервые за столько лет, и почти не смотрю в окно, потому что занят раздумьями и мысленными записями, по дороге домой, в поселок, в запретный край. Потом наведаюсь туда, куда обещал, а после, клянусь, уеду куда подальше. Чихать я на них хотел. Родных я навещать не собираюсь; никто из них даже видеть меня не желает. Сынок мой, которому сейчас столько же лет, сколько мне было, когда все это произошло, тут же сменил фамилию, зараза, и теперь уже зовется не Руссо, а ведь чего бы лучше можно желать для знакомства с девицами: как минимум можешь сойти за француза, что вовсе не плохо, разве нет? В общем, сынуля так ни разу и не пришел меня навестить. И черт с ним. Наплевать и забыть. Жена как-то раз явилась, и ничего хорошего не вышло. Пришла сообщить, что уезжает в дальние края, и наговорила мне кучу мерзостей; лучше бы вовсе не приходила. Черт с ней. Я и сам знаю, что никого у меня нет.
С малолетками я связываться больше не собираюсь, потому что за это слишком дорого приходится платить. Этого удовольствия я позволить себе не могу. Но хоть какое-то занятие найти себе придется. Учительствовать мне запретили и предложили несколько рабочих мест на разных предприятиях. Я с удовольствием начну работать; естественно, как только закончу неотложные дела. Может быть, пойду в трубочисты: буду много двигаться, возиться в саже, а смыв с себя всю грязь, переоденусь и, чистенький, сяду читать, и ни звонков тебе, ни воя сирен, ни криков, ты что, гнида, оглох, сука, всех этих граждан в форме. В глубине души я знаю, что на самом деле я нисколько не жесток. Я бы даже сказал, в своем роде я человек мирный; вся эта история с малолетками не имеет к этому отношения, и никакая это не болезнь: от малолеток тащатся все, и никого за это в тюрьму не сажают. Я признаю, что убивал пять раз, но насилие мне неприятно: меня довели до этого крики, обстоятельства… Жена моя не пожелала этого понять, поэтому и плюнула мне в лицо. Да-да, явилась ко мне в тюрьму и плюнула мне в лицо. Не буквально: плевок остался на стекле в помещении для свиданий в следственном изоляторе, где я отбывал предварительное заключение в ожидании суда. То есть еще до вынесения окончательного приговора о том, виновен я или нет. И уже давай плеваться! Даже на треклятые заседания паскудного суда она ни разу не явилась. Потом мы развелись, да и какой смысл жить с такой женщиной. Кстати, я даже не знаю, где она живет. В общем, все свалилось как снег на голову. Меня задержали в парке аттракционов, где я не смог сдержаться и начал лапать малолетку в комнате страха, где крики смешивались с визгом других малолеток, которые дорого бы дали за то, чтобы и их кто-нибудь пощупал и как следует напугал. Некто, я так и не понял кто, но, видимо, один из актеров, нанятых для того, чтобы наводить страх на посетителей, оглушил меня стулом и оставил лежать в темноте без сознания. Доказать мне ничего не удалось. И эти суки начали расследовать, и вышло… умеют они, гады, задавать вопросы. Вытащили на свет все пять смертей. И пока я путался в показаниях и сам себе противоречил, откопали эту свинью, рядом с которой обнаружилось мое водительское удостоверение. И уже не важно было, что я там плету, при таких вещественных доказательствах. До чего же они ловкие ребята: ведь я и сам уже было позабыл, что убил пятерых. Одну за другой. Но я кругом виноват: сам себя подставил. И попался по глупости: всего лишь лапая какую-то крикунью в семейном парке невинных развлечений, ни на что большее не претендуя. Нарочно, сука, не придумаешь.
Скрывая трепет, я понемногу приоткрыл дверь в Райские кущи, как будто совершая литургическое действо. И пробрался внутрь! За стойкой бара темнокожий парень раскладывал бутерброды. Повсюду разносился аромат кофе. Три столика были заняты. Я сел за свой столик; он был свободен. Тот самый столик, за которым двадцать два года назад я начал свою блестящую карьеру. Только устроившись поудобнее, я поглядел направо, словно все это было частью обряда инициации. Я устремил взгляд туда, где сидела первая малолетка, виновница начала всех моих бед. Но вместо ребенка, пьющего какао, там сидел какой-то дяденька и жрал гамбургер. Он поднял голову и изумленно посмотрел на меня. Надо сказать, что я изрядно струсил. Мужчина с открытым ртом, не переставая жевать, смотрел на меня и говорил, гляди-ка, сука, не тот ли это пакостный убийца, которого выпустили на свободу, мерзкий развратник, который тогда. И вот он прожевал то, что оставалось у него во рту, и улыбнулся, и я подумал, кто тебя, дурака, просил возвращаться в Райские кущи, и охота же, черт тебя дери, портить себе жизнь. И еще неизвестно, что задумал этот тип. А тип еще пару раз откусил от гамбургера и помахал мне, приглашая пересесть за его столик. И когда я, как завороженный, уже собирался ему повиноваться, меня опередил кто-то другой, другой дальнобойщик, до этого стоявший за моей спиной и направлявшийся теперь к столу своего приятеля с гамбургером, чтобы принять его приглашение. Я весь покрылся холодным потом. И думал, это же надо, какая история, жаль, что мне некому об этом рассказать. И пока я раздумывал, была ли необходимость так неразумно подвергать себя опасности, несмотря на заряд адреналина, на меня снова внезапно накатила тревога, доходящая почти до инфаркта, потому что оба мужчины обернулись и хмуро на меня посмотрели. Я снова покрылся холодным потом, думая, как мне пришло в голову открыть запретную дверь в Райские кущи? И тут официант, стоявший до того за стойкой бара, подошел ко мне и спросил, готов ли я сделать заказ. Что тут сказать: больше всего мне хотелось поскорее смыться, но в тоске, подхлестываемой риском, я заказал котлету и яичницу с жареной картошкой. Тем самым все больше подставляя себя под угрозу. Да, и бутылку пива. А когда он ушел, те двое напрочь обо мне забыли: из доносившихся до меня обрывков разговора я понял, что предметом их внимания был новый грузовик, который только что пригнали, стоявший на улице за моей спиной.