– Я тоже предложил ей сделку – моя служба и я сам, до потрохов, в обмен на ее милость. Но не ликуй – тебе повторить это не удастся.
– Уверен?
Злая ухмылка скользнула по её губам и тут же пропала, на миг превратив субтильного подростка во взрослую, беспощадную женщину.
Гарм промолчал. Он ни в чём не был уверен. Только одна надежда позволяла ему сохранять равновесие и спокойствие – что Хель желает говорить с девицей лишь для того, чтоб обрушить свой гнев на неё, возжелавшую нарушить незыблемые законы. Это было бы справедливо. Это было бы честно по отношению к нему самому, в конце концов! Он отдал Хель и судьбу, и имя и служил верно, выполняя любые поручения, не испытывая ни стыда, ни жалости лишь ради того, чтобы однажды, когда тело его истлеет, в царстве мёртвых оказаться рядом с женой и говорить с ней. Разве сможет девчонка предложить большее?
– Мёртвые не говорят с живыми, – повторил Гарм, убеждая то ли Омелу, то ли себя. – Мёртвые не говорят ни с кем, кроме Хель. Даже если госпожа примет твою жизнь, ты не сможешь встретиться с тем, с кем жаждешь.
Девушка передёрнула плечами, упрямо сжала губы, но взгляд не отвела.
– Посмотрим. Я умею заключать сделки.
Коротко дзинькнул лифт, выпуская их из своей утробы. Гарм протиснулся мимо Омелы, мельком ощутив её запах, слабый, травянистый, словно долгое время она вплетала в волосы живые цветы. Где ж она нашла их, в этом городе, где не осталось ничего нерукотворного?
Узкая квартира больше походила на конуру – самое то для пса, шутил Гарм сам с собой. У него уже давно не осталось друзей, которых можно было бы привести к себе, а продажными подругами он брезговал. Единственное, что он любил в квартире, – огромные панорамные окна, день и ночь затянутые мутными облаками. С каждым годом пелена туч опускалась ниже и ниже, укрывая город удушающим одеялом, превращая его в парник с грязным и горьким воздухом.
Девчонка оглядывалась с настороженным любопытством, как дикий зверёк. Всё ей было странно и непривычно, как она сама была странной и непривычной для горожан. Гарм видел – её пугала высота. Но она всё равно подошла к окнам на нетвёрдых ногах, не отрывая кончиков пальцев от стен.
– Так странно, – едва слышно пробормотала она. – Словно мира вокруг вовсе нет. Не страшно совсем.
Мышцы снова кольнула боль – госпожа проявляла нетерпение. Гарм рывком вытащил на середину комнаты табурет, знаком велел Омеле сесть. Внутри медленно разливалось тепло – злость сменилась мрачным ожиданием, предвкушением справедливой расправы, но у самого сердца засел холодок и колол иголочкой страха: а может, он ошибся в целях госпожи?
Омела села лицом к Гарму, поёрзала, устраиваясь поудобнее. Она снова казалась чадом неразумным и вопросы задавала ему под стать:
– И что теперь? Обсудим условия сделки?
Гарм оскалился.
– Расскажи, что ты хочешь и почему, омела колец, а госпожа моя решит, достойна ли ты сделки. Не скрывай и не лги перед лицом её, ибо ложь она всё равно углядит. И повернись к ней лицом!
Он несильно толкнул её в плечо, разворачивая к стене с зеркалом, в котором сам едва отражался по пояс.
Отразился бы.
В другой раз.
Омела сдавленно вскрикнула, зажала рот рукой. Замерла, словно её на паузу поставили.
– Мало кто готов раньше времени прийти на суд Хель, человечье дитя. Я выслушаю тебя.
В зеркале смутно и нечётко отражалась перепуганная Омела, лихорадочно блестели распахнутые глаза на худом лице. А за её спиной безмятежно стояла женщина, увенчанная сияющей короной из золота, с микросхемами вместо драгоценных камней, и тонкие провода от неё оплетали голову и уходили под кожу. Платье, отороченное мехами и украшенное богатой вышивкой, золотом и каменьями, лежало неподвижно, складка к складке. Она казалась живой, гораздо более живой, чем сама Омела, и только если внимательно приглядеться, можно было заметить, что правая половина лица её – пластик и металл.
Хель, богиня мёртвых, хозяйка Хельхейма, стояла позади девушки и улыбалась.
Омела оглянулась за спину, но там по-прежнему стоял Гарм, скрестив руки на груди. Он почтительно кивнул богине в зеркале и усмехнулся:
– Что же ты замолчала, омела колец? Не заставляй госпожу ждать.
Омела сглотнула и обернулась к зеркалу. Отражения Гарма в нём не было.
– Я… я хочу заключить сделку, – первые слова она еле выдавила, но овладела голосом и уже твёрже продолжила: – Я хочу увидеть моего погибшего брата и говорить с ним.
– Что же ты желаешь сказать ему?
От улыбки Хель становилось жутко, словно пасть могилы открывалась под ногами. Её голос вибрировал и внутри и снаружи, словно был повсюду, словно весь мир стал её устами.
– Я хочу спросить. О том, как он умер.
Хель склонила голову к плечу, и на девушку уставился матовый пластиковый глаз, неестественно белый, без радужки и зрачка.
– Ты говоришь не правду, но и не ложь. Древо обманов недурно тебя обучил, человечье дитя. Если ты хочешь заключить сделку, то будь правдива или же не надейся на честность в ответ.
Омела сглотнула и опустила глаза. Её голос дрожал и срывался.
– Мой брат хотел покинуть семью. Ему не нравились наши обычаи, наши законы… он враждовал с наставником, со старейшиной семьи, и не признавал его власти над нами. Он знал – если он просто уйдёт, то семья захочет вернуть его, ни перед чем не остановится, не успокоится. И он решил сделать так, чтоб они сами от него отреклись.
Гарм внимательно следил за её отражением, за спокойным, неподвижным белым лицом. Только голос её выдавал и глаза, предательски блестящие от слёз. Она перевела дыхание, чтоб не сорваться на жалобный всхлип, и продолжила:
– Дороже его никого у меня не было, поэтому, когда он пришёл за помощью, я не могла отказать. Я уговаривала его, молила отступиться от плана, но он меня не послушал. Он, – тут её голос всё-таки сорвался, – он хотел подключиться к Биврёсту. Стать таким же, как люди в городе – со второй сущностью, не цельным, не настоящим. И я… я помогла ему.
Она снова замолчала, плотно сжав губы и невидящим взглядом уставившись на свои колени. Она говорила уже не потому, что этого требовала суровая богиня, нет. Она выдавливала из себя застоявшийся страх, вперемешку с болью и ненавистью к себе, как из раны выдавливают гной, прежде чем наложить бинты.
Гарм морщился. От её эмоций, таких же диких, чистых и непривычных, как и она сама, ему было неуютно. Хотелось уйти, отгородиться от чужих слёз дверью, стенами, равнодушием, но Хель требовалось его отражение, чтоб говорить с девочкой, и приходилось оставаться и слушать.
Её горе не больше моего, убеждал себя Гарм, покачиваясь с носка на пятку. Богиня не утолит её мольбу, раз мою не утолила.
Омела продолжила с едва сдерживаемой горечью.
– Я умею заключать сделки, о да. Я нашла ему имплант, самый лучший, который можно достать, который подошёл бы ему. Я нашла врача, согласного подключить брата к Биврёсту, а главное – не задавать вопросов. Я всё устроила. Я предупреждала его, что это опасно, что взрослые редко переносят вживление хорошо, что может пойти отторжение… но он не слушал. Он обнял меня, поцеловал в лоб и ушёл в новую жизнь. И погиб. – Она сглотнула, обхватила себя за плечи. – Семья считает, что это я виновата. Даже не потому, что помогла ему, а потому, что нашла неисправный имплант и врача-шарлатана. Что желала ему смерти и подтолкнула к ней. Я не могу возразить им, я не знаю, как он умер. Я не знаю, есть ли в его смерти моя вина. Я хочу поговорить с ним, спросить его. Спросить: винит ли он меня.
Она выдохнула и закрыла глаза, опустив голову, словно на плаху.
– Я вижу и горе твоё, и боль твою. Назову цену сделки, а дальше решай, примешь ли её.
Омела вздрогнула, вскинула глаза в надежде, а Гарм онемел и окаменел от потрясения. Что может дать девчонка такого, что не смог бы добыть он сам?! Почему именно ей Хель благоволит, а о службе его – забыла?! Боль ворочалась в горле, гнев и вой рвались наружу, но не находили выхода, драли его изнутри, а суровая его госпожа говорила, словно не замечая муки своего слуги:
– До Рагнарёка мёртвым не дело встречаться с живыми – этот закон непреложен. Старшие асы скрыли то, что мне обещано, что должно быть моим. Отыщи и верни, и тогда всё о смерти брата узнаешь. Я клянусь, и слово моё правдиво, как речи отца Хродвитнира.
– Госпожа моя! – взвыл Гарм. – Почему мне ты не поручишь это дело? Разве плохо я служил тебе? Ради одной встречи я готов бросить вызов всем асам, я готов отыскать и принести тебе всё, на что укажешь! Разве раньше я так не делал? Разве подвёл тебя хоть единожды?
Хель едва заметно повернулась в его сторону, её живой глаз смотрел с печалью и пониманием.
– Верный мой пёс, здесь ты бессилен, увы. Но если поможешь омеле венцов, тебе это зачтётся.
Гарм понурился без сил, гнев свернулся трусливым щенком, поджав хвост под брюхо. Видать, действительно есть в девчонке что-то такое, чего нет в нём самом – раз так сказала хозяйка Хельхейма, а ей это лучше знать.
– Но как я пойму, что нужно вернуть? Я же не знаю, что асы у вас украли!
– Древо обманов поможет тебе и с этим. Спроси у него, чего же так жаждет Хель, и ему придётся ответить. Но поспеши, пока брат тебя не забыл в залах Эльвиднира.
Отражение Хель исчезло, и словно удавка спала. Со сдавленным стоном Гарм согнулся, опёрся руками о колени, не слыша ничего, кроме барабана крови в ушах. Медленно, с трудом распрямившись, словно дерево после бури, он столкнулся взглядом с Омелой, испуганной и потерянной.
– Это всё? Это и есть сделка? – севшим голосом спросила она, всё ещё обнимая себя за плечи и впиваясь ногтями в тонкое полотно рубахи.
– Ты же умеешь их заключать, вот себе и ответь.
Голос хрипел, словно ледяной ошейник пережимал горло. Гарм постарался улыбнуться миролюбиво, чтобы не пугать девчонку, чтобы она не отказалась от его помощи.
– Я ещё никогда не заключала сделок с богами. Я даже не всё поняла, что она говорила. Почему мой наставник – древо обманов, и чем он мне сможет помочь?