С возрастом иллюзии рушатся.
Не было никакой семьи.
Но, спроси кто-нибудь, что же в таком случае было, ответить я не смогу.
Если у меня когда-нибудь встанет выбор между чувствами и делом всей моей жизни, надеюсь, я не буду колебаться. А еще лучше сделать так, чтобы этот выбор никогда передо мной не встал.
Потому что я твердо знаю, чего хочу.
(Или пытаюсь убедить себя, что знаю).
Поступление прошло на удивление спокойно: я написала заявление и принялась следить за рейтингами, и все сложилось так, что я смогла попасть в универ еще первую волну; впрочем, я знала, что именно так оно и будет, и даже не стала отдавать документы куда-либо еще. Я дожила в квартире отца последнее в своей жизни лето, продолжая заниматься магией, – и все же это лето вышло самым скучным в моей жизни, самым одиноким и бесполезным даже несмотря на то, что я почерпнула много знаний.
Никакой нечисти и никаких рассветов.
Ни легендарных планов, ни грандиозных провалов.
Разве только единожды мелькнувший на горизонте Влад, идущий отчего-то один. А прошлым летом, помнится, он постоянно мозолил мне глаза.
Я даже в деревне этим летом не побывала – тетя продала дом еще зимой, а больше родни у меня в ней не было. И, пожалуй, даже хорошо, что теперь меня с этой деревушкой ничего не связывает. Окажись я в ней хотя бы ещё раз, не удержалась бы от искушения – сходить до бабушки Яра, например (все еще зная, что Яра, скорее всего, там нет), или спуститься к реке, по колено замаравшись в грязи. Или Дойти до кладбища, по которому, я уверена, до сих пор летают голубоватые души.
Или встретить бабочек, мои личные символы свободы, и вспомнить, как одну из них мне подарили. А я осмелилась ее отпустить.
Вот только не было никакой свободы, хотя, справедливости ради, в мае я стала совершеннолетней, абсолютно взрослой, и сама теперь распоряжалась своей жизнью.
Душа казалась скованной в клетку несмотря на то, что отец трюк с блокировкой души не повторял.
Это лето тянулось для меня долго, мучительно долго. Оно состояло из закатов и ночей, книг и магии, а ещё почему-то пустоты. И я безмерно обрадовалась, когда объявили о заселении в общежитие, где я планировала пробыть если не несколько лет, то хотя бы год точно.
С отцом мы заранее договорились, что каждый месяц он будет присылать мне определенную сумму на проживание (как происходило уже несколько лет). Вот только в этот раз я пообещала ему, что верну эти деньги, когда начну зарабатывать сама, а отец не стал со мной спорить. Так я и оказалась у него в должницах. Впрочем, не могу сказать, что сумма была слишком большой, и я очень надеялась, что до конца жизни сумею с ним расплатиться. Хотя, если учесть, что в большинстве случаев отец присылал мне больше, чем мы договорились, надежда с каждым месяцем становилась все меньше…
Так я и оказалась в совсем другом городе, за тысячу километров от своего.
Но не могу сказать, что заметила какие-то грандиозные отличия.
Здесь были все те же люди, занятые своими проблемами, а потому не обращающие внимания на остальных.
Те же высокие дома и окна, отражающие блики.
Те же несущиеся по трассам машины и воздух, забивающий легкие всякой дрянью.
Вот только деревьев было меньше, особенно по сравнению с тем районом, где я прожила восемнадцать лет своей жизни. Меня поселили ближе к одному из концов города, расположенному, впрочем, вполне удачно – до центра можно было добраться за час (или чуть больше) ходьбы, до вокзала доехать за тридцать минут… У меня оказалось красивое снаружи, но очень холодное внутри общежитие. И две соседки-однокурсницы, учащиеся к тому же в одной группе, а потому быстро сдружившиеся. Хотя они старались быть милыми (как и старалась быть милой я), наши отношения держались на уровне приятельских. Если не считать пары случаев, когда я сидела за учебой до самого утра, мешая им спать. Точнее, я-то так делала часто, но лишь только несколько раз они осмелились мне об этом сообщить. Доходило до споров.
Итак, когда-то Яна мечтала стать научным исследователем, и вот я начала осуществлять эту мечту. Правда, в последний момент, точнее, в декабре одиннадцатого класса, я передумала поступать на биологию, как хотела этого прежде, и усердно занялась химией. Не то потому, что она давалась мне сложнее, а я временами люблю ставить себе испытания и преодолевать их. Не то потому, что чувствовала: заниматься биологией хотела прежняя Яна, а я уже давным-давно не она.
И, несмотря ни на что, я все еще вспоминала одного своего знакомого химика, который в итоге стал медиком, и думала о том, что мне-то стать химиком окажется куда интереснее.
К слову, маги в моем новом (все еще чужом по ощущениям) городе тоже были. Так же редко, как у нас – а за год я научилась видеть и скрытые души, только если их скрывали не чересчур мощные артефакты. И почему-то почти все – белые. То ли это мне так везло, то ли черные колдуны и ведьмы обитали в других районах, но за все время я повстречала от силы трех. Одной из таких ведьм, например, была студентка моего же универа, только другого факультета, одна из немногих, с кем я вообще здесь общаюсь. Но, пожалуй, я расскажу о ней позднее.
Все равно в голову лезут мысли только о моем (все еще) городе, и чем ближе он становится, тем больше я просыпаюсь.
А ведь первый семестр выдался для меня действительно сложным, и я, привыкшая жить одна, училась этому снова, только теперь в окружении двух соседок. Постигала науки, причем химии здесь оказалось гораздо меньше, чем я надеялась получить. Разрисовывала ноги, пока готовилась к экзаменам, потому что не знала, куда деть волнение.
Но я все смогла.
И сделала это даже лучше, чем прежде надеялась.
Без лишней скромности, я преодолела многое. А теперь боюсь позвонить отцу, чтобы попросить его забрать меня с вокзала. Все равно он не спит в это время, я же знаю – отец, по-моему, никогда не спит. Но так не хочется обретать ещё и этот долг перед ним…
Впрочем, впереди ещё много часов пути (хотя не уверена, что за это время я вдруг стану смелее).
Деревья за окном белые, как в сказке, где все живое в одном городе навек заледенело. Осталось прекрасным снаружи… а что внутри, так никто и не узнает, и все, кто попадет в этот город, будут думать, что здесь жили самые чудесные люди на свете (не зря же у них такие красивые лица) и росли самые восхитительные цветы (которые лёд не пощадил).
Слегка покачивало.
Я прислонилась спиной к стенке, и по коже пробежал холодок несмотря на то, что на мне был большой теплый свитер.
Домой.
Только бы никто не узнал, что я чувствую на самом деле.
Ведь даже тот, заледеневший, город однажды спасли – не знаю, чье-то сердце или всего лишь солнечные лучи. Он растаял и стал таким же, как все. И люди в нем совершали зла не меньше, чем остальные люди мира – а то и больше. Вот только это никого не удивляло.
А я храню внутри много червоточины, и, если спадет ледяная корка, вся она окажется на поверхности.
Не знаю, зачем еду.
Но в общежитии всего лишь за какие-то выходные стало слишком пусто и так тихо, что эта тишина звенит в ушах. А я оказалась свободна от учебы, пусть лишь и на неделю, и мне совсем не хотелось просидеть эту неделю одной в комнате на троих человек, как было во время и после празднования Нового года (этот Новый год в принципе оказался самым грустным в моей жизни).
И я купила билет на поезд.
Спонтанно, не раздумывая о последствиях.
И теперь поезд спешит приблизить меня к месту, которое я до сих пор называю своим домом, пусть и только мысленно.
Глава 2. Вечер в груди
Не люблю сюрпризы.
Люблю приключения, когда ты сидишь на месте, а потом резко срываешься в путь, и минуты проносятся перед глазами, как резвые скакуны, а ты пытаешься их догнать, и некогда задумываться, потому что приходится действовать…. Или, пожалуй, я любила приключения раньше. Как можно любить то, чего нет в твоей жизни? Это уже не любовь, а насилие над собственной душой (а мы, черные ведьмы, многое понимаем в душах).
Так вот, несмотря на мою резкую нелюбовь ко всякого рода неожиданностям (чаще всего неприятным), я сама устроила отцу нечто подобное.
Не знаю, как ещё назвать то, что уже в семь утра я звонила в дверь квартиры, где прожила восемнадцать лет, чтобы потом исчезнуть на пять месяцев. Можно было заявиться позднее – ради тактичности. Но я больше двух часов просидела на темном вокзале, где со мной отчаянно желала познакомиться группа молодых парней, чересчур улыбчивых (спасибо той искорке магии, что смогла погасить эти улыбки). И ещё полтора часа добиралась до квартиры, хотя в прежние дни спокойно управлялась за сорок минут. Сначала ждала запаздывающий автобус, после мы еле-еле ползли по дороге – похоже, водитель не выспался и хотел отыграться сейчас. К тому же, на улице стоял жуткий холод, и тоненькие стенки автобуса ничуть от него не защищали, поэтому к концу поездки я совсем не чувствовала ног и еле ощущала руки.
И вот, пожалуйста, заявилась.
А отец невероятным образом оказался дома, хотя я до последнего надеялась, что он узнает о моем прибытии только несколько дней спустя, когда вдруг решит заявиться в квартиру и обнаружит там меня. Я даже попыталась открыть дверь ключом, который зачем-то увезла с собой, но в квартире моего отца хитро устроенная дверь, и изнутри можно закрыться так, что снаружи никаким ключом ты ее не откроешь.
В подъезде, вопреки всему, стояла невообразимая духота, начинали покалывать отходящие от мороза пальцы ног, и я все стояла и звонила, сначала с определенными интервалами, потом непрерывно. А открывать мне никто не собирался. Так продолжалось не менее десяти минут… И, в конце концов, замок прокрутился и распахнулась дверь.
На пару мгновений я даже засомневалась, что попала по адресу. Но нет – это были знакомые мне с детства подъезд, дверь и даже линолеум на полу. Обои, которые я своими руками (и ростом Влада) клеила пару лет назад. И шкаф с вешалкой. Хотя было сложно опознать его за кучей женской одежды.