Сегодня вечером, когда Макс гулял с друзьями, а Вайолет отправилась с ночевкой к Коре, мы с Сэмом поехали в Вашингтон поужинать в итальянском ресторане, о котором он был наслышан. Увлеклись неплохим вином и оказались в постели. Большая ошибка. Впрочем, и удовольствие немалое.
Мы скользим мимо почты и двух пустых, давно не мытых витрин, мимо гриль-бара Петитов. Чем ближе мы к железнодорожным путям, тем нетерпеливее моя нога стучит по резиновому коврику. Меня разбирает желание попросить Сэма развернуться и ехать назад в дом. Макс, случалось, и прежде отсутствовал всю ночь и появлялся лишь в предрассветные часы, помятый и с воспаленными глазами, вероятно с похмелья, но всегда возвращался домой.
Я боюсь того, что могу обнаружить, когда мы доберемся до полицейских машин или скорой помощи. Изо всех сил пытаюсь расслышать, не гудят ли опять сирены, даже опускаю стекло, но слышу лишь рокот мотора и скрип веток, трущихся друг о друга, когда мы едем по Мейн-стрит.
Пересекая железнодорожные пути, Сэм ползет медленно, но машину все равно раскачивает и трясет на рельсах. Я жду, что он повернет налево к вокзалу, на улицу, которая идет параллельно путям, но он продолжает двигаться прежним курсом. По-прежнему проезжая вдоль рельсов, мы минуем банк и крошечный продуктовый магазин, а затем три квартала, целиком состоящие из домишек на одну семью.
Я вглядываюсь в Джунбери-стрит, где живет лучшая подруга Вайолет, у которой дочка сегодня ночует. Кора Лэндри пригласила Вайолет к себе, чтобы завтра вместе провести свободный от занятий день. Я с облегчением вздыхаю. Машин скорой помощи там нет.
Питч заканчивается внезапно, как будто основателям городка было откуда-то известно, что он никогда не станет тем развитым многолюдным железнодорожным городом, который планировался изначально. Мейн-стрит превращается в обычную проселочную дорогу с безлесыми обочинами и глубокими канавами, петляющую по гектарам сельскохозяйственных угодий, теперь укрытых черным покрывалом ночи. Дорога извивается, постепенно поднимаясь, а я поворачиваюсь на сиденье, чтобы взглянуть в заднее окно. Отсюда под ногами виден весь Питч.
– Вон там! – вскрикиваю я, хватая Сэма за руку. На западной окраине Питча, в старом квартале столярных мастерских прямо вдоль железнодорожных путей ритмично кружатся красные огни. Сэм точно знал, что делает, направляясь сюда.
Не сбавляя скорости, он резко разворачивается, и я хватаюсь за приборную панель, чтобы не свалиться с сиденья на пол. Поезда не видно. А он наверняка стоял бы, если бы с каким-нибудь из товарняков, четырежды в день проезжающих через Питч, случилась авария. Или машинист вдруг обнаружил, что кого-то сбил. Сэм съезжает на обочину и ударом пальца включает аварийку.
– Попробуй позвонить Максу еще раз, – советует он, я подношу телефон к уху, и на этот раз меня сразу же переключают на голосовую почту. – Хочешь спуститься туда? – спрашивает Сэм.
Предчувствие, вязкое и темное, как грязь, наполняет грудь. Я всегда знала, что у меня никогда не будет много денег, не будет большого дома, в котором можно жить припеваючи, хорошей работы и что я, возможно, больше никогда не выйду замуж. И поскольку я так мало ждала от жизни, то считала, что просить у Бога безопасности для моих детей не так уж и зазорно. У нас с Богом всегда были сложные отношения, хотя я никогда ничего не имела против Него. Но если с Максом или Вайолет случится что-то плохое, сделке конец. Даже думать не хочу об этом. Гипнотизирую телефон, но он недвижен и безмолвен.
– Поехали, – выдавливаю я наконец. Вряд ли мы подберемся достаточно близко к месту происшествия, но я должна любым способом узнать, что случилось. Сэм выруливает на шоссе и мчится к станции, не боясь, что его штрафанут за превышение скорости. Похоже, все полицейские и помощники шерифа округа Джонсон собрались у вокзала.
Менее чем через три минуты Сэму удается припарковаться всего в квартале от того места, где сгрудились все экипажи скорой помощи. Две машины шерифа и внедорожник начальника полиции забаррикадировали единственный вход в здание вокзала, пусть и заколоченный, где толпились пустые товарные вагоны, брошенные тут много лет назад. Немного в стороне передом к дороге стоит машина скорой помощи, готовая в любую минуту рвануть с места. Завидев машину Сэма, к нам шагает помощник. Он молод, высок и широкоплеч. Глаза бегают туда-сюда, словно высматривая что-то или кого-то. Вид у него испуганный. Скорбный.
– Вам нельзя здесь находиться, ребята, – произносит он, подталкивая нас обратно к машине.
– Но мы слышали сирены, видели огни, – объясняет Сэм. – Что случилось? Все в порядке?
– Извините, вам здесь нельзя, – повторяет полицейский. Позади него кто-то включает фары, которые внезапно выхватывают из темноты кусок станции и путей, где кипит деятельность. Женщина в лосинах и теннисных туфлях разговаривает с другим полицейским. Руки у нее упрятаны в рукава толстовки, как в муфту. Высвободив одну, женщина указывает на шпалы, а затем трет глаза, оставляя на лице странную красную полосу.
– Это кровь? – спрашиваю я громче, чем собиралась. Услышав меня, женщина смотрит на свои руки и вскрикивает.
– Мэм, – более строгим тоном произносит молодой сотрудник, – прошу, покиньте это место.
Тут мимо нас проходят врачи скорой помощи, неся к машине носилки. К ним надежно привязано небольшое девичье тело. Я забываю дышать, в горле встает ком. Пострадавшая похожа на мою Вайолет. Худенькая, с длинными темными волосами, такими же, как у дочери, но лицо девочки почти неузнаваемо. Окровавленное, опухшее, страшное.
Я пытаюсь оттолкнуть полицейского, но он скалой встает передо мной, и я отскакиваю от его твердой фигуры и спотыкаюсь. Сэм все же умудряется обойти полицейского и рассмотреть получше.
– Все в порядке, вряд ли это Вайолет! – кричит он мне.
– Ты уверен? – говорю я, изо всех сил желая ему поверить, да только Сэм ведь еще не знает моих детей…
– Какие у Вайолет волосы? – спрашивает он.
– Темные. – Сердце у меня бешено колотится.
– Тогда точно не она. Эта девочка блондинка.
У меня на глаза наворачиваются слезы облегчения.
Со своего места на утрамбованной грязи я и сама теперь вижу, что это не Вайолет. У моей дочери совсем другие уши. И волосы, которые на первый взгляд показались мне похожими на кудри Вайолет, гладкие и не темные от природы, а почернели от крови. Эта девчушка немного тоньше дочери. И все же… есть в ней что-то знакомое… но нет, не может быть. Бессмыслица какая-то.
Сэм вновь поворачивается ко мне и помогает подняться на ноги. В животе у меня крутит. Что случилось с этой девчушкой? Отчего могут быть такие повреждения? Она не попала в аварию: кроме кареты скорой помощи и полицейских машин других транспортных средств здесь нет. Упала с велосипеда? Девочка мертвенно-неподвижна, и непонятно даже, дышит ли. Ее словно растерзала собака или другое крупное животное. Со щеки свисает лоскут кожи, а на губах пузырится кровь.
Врачи торопливо поднимают пострадавшую в скорую, которая тут же срывается с места, и вопль сирены снова нарушает ночную тишину. Фургон уносится прочь, вздымая колесами клубы пыли, а я смотрю вслед и думаю, откуда же врачи узнают, кто эта раненая девочка. И как раз собираюсь задать вопрос копу, когда понимаю, что все остальные оглядываются на железнодорожные пути.
Появляется еще один маленький силуэт. Хоть и еле-еле бредет, но все же своими ногами – из поля высокой озимой пшеницы по другую сторону путей.
Снова сердце у меня почти замирает.
Вот теперь это Вайолет.
Она движется к нам, словно в замедленной съемке. Глаза расфокусированные, невидящие. Перед белой футболки расцвечен красным. Руки словно омыты кровью. Что-то выпадает из пальцев Вайолет и со звоном приземляется у ног.
– О боже мой, – выдыхаю я. – Она истекает кровью! Вызовите еще скорую!
Кажется, проходит целая вечность, пока я наконец добираюсь до Вайолет. Я подхватываю ее на руки и пробегаю глазами по телу, ища источник потоков крови.
– Помогите же ей кто-нибудь! – всхлипываю я, осторожно укладывая дочку на землю. – Пожалуйста, – умоляю стоящих вокруг людей. – Что, что случилось? – спрашиваю я у Вайолет. – Кто это сделал?
И тут внезапно понимаю, кто та другая девочка. Это же лучшая подруга Вайолет, Кора Лэндри. Меня тянут назад, а Сэм просит позволить полиции делать свою работу. Губы Вайолет шевелятся, но слов не разобрать.
Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года
У каждого врача есть свой неприятный, постыдный случай. Пациент, который занимает мысли, пока вы потягиваете утренний кофе, неотступно следует за вами на обходах и сидит за спиной на приеме. Прислоняется к вашему плечу в минуты отдыха, а ночью укладывается рядом и шепчет на ухо, что вы могли бы сделать больше. Постараться лучше.
У меня это случай с девочкой с железнодорожной станции. Она стала точкой отсчета времени «до» и «после».
Расстройство ведь нетрудно определить, верно ведь? Спутанность сознания. Нарушение, влияющее на работу психики или тела. Обсессивно-компульсивное расстройство, тревожность, СДВГ, расстройство пищевого поведения, расстройство аутистического спектра, шизофрения, расстройство настроения, ПТСР. И еще сотни разных расстройств.
Каждый день, сочетая разговорную, поведенческую и лекарственную терапию, я старалась использовать весь известный мне клинический опыт, чтобы оценивать состояние, ставить диагноз и лечить детей, подростков и их родственников.
За двадцать с лишним лет, что я топтала коридоры и кабинеты детской больницы Грейлинг – сначала студенткой-медиком, а затем дипломированным психиатром, – повидать пришлось немало. Мне попадались дети, которые с маниакальной страстью ели грязь, остатки краски или острые гвозди; истощенные шестнадцатилетние подростки, которые вообще отказывались есть. Я консультировала детей, которых выгоняли из дому, избивали и подвергали сексуальному насилию.
Если в моих словах слышна гордость, должна признать: да, именно ее я и испытываю. Психиатры, в конце концов, тоже ученые. Нас зачаровывает мозг и все его тонкости. И