Затем Томас оказывается на Хикори-стрит, жители которой предпочитают дешевую и крепкую выпивку. Едет мимо дома Кроу и, хоть убей, не может связать с Бет какое-то конкретное спиртное. Да и вообще не помнит, чтобы Бет заходила в бар. Видать, равнодушна к алкоголю, думает Томас. Или просто питейные заведения не любит. Томас припоминает слова Джордин о том, что мама Вайолет все время работает. Он представляет, до чего трудно воспитывать детей в одиночку, и с ужасом представляет, как справился бы, доведись ему поднимать своих мальчиков одному.
Он хочет злиться на Бет и ненавидеть Вайолет, но не может. Вайолет производит впечатление милой девчушки и вроде бы даже пробуждает в Джордин мягкость и сердечность. О том мальчике, Гейбе, ему мало что известно.
Солнце только начинает подниматься, окрашивая небо на востоке сперва в желтовато-розовый, а потом в оранжево-золотой, запад же по-прежнему укрыт пологом ночи. Томас снова разворачивается на запад, проезжая мимо «виски с лимоном» – дома Тома Коллинза, любителя плантаторского пунша [12].
Томас выруливает на Эппл-стрит и медленно проезжает мимо дома учителя. Джон Довер. Темный эль холодного отжима, подавать в глазурованной кружке.
А ведь именно из-за его чертова задания, похоже, и заварилась вся эта тухлая каша. Какой нормальный учитель заставит учеников исследовать призраков, убийц и тому подобное? В годы его детства ребятам задавали изучать битвы Гражданской войны и деятельность знаменитых ученых. Сколько тягомотных часов он провел, затверживая стихи и важные исторические даты! А сейчас детям достаточно пару раз чиркнуть пальцем по экрану телефона – и пожалуйста, интернет все выдаст. Что за нелепость.
Он долго кружит по кварталу и, когда к горлу подступает комок негодования, останавливается перед домом Довера. Если бы учитель не дал то задание и не свел трех девочек в команду, не было бы этих страшных событий. А сейчас Довер крепко спит в своей постели, пока его внучку держат под замком.
Это неправильно, несправедливо. Внимание Томаса привлекает движение теней за окном. Возможно, Джон Довер сейчас вовсе не предается безмятежному отдыху. Вот и хорошо, думает Томас. Так ему и надо.
Томас поворачивает налево на Мейн-стрит и еще раз налево на Джунбери, где впритык друг к другу стоят дома с четырьмя спальнями и обширным задним двором. Обитатели этой улицы предпочитают более дорогое пиво: «Гиннесс», «IPA», крафтовое. А еще они больше всех жадничают на чаевые.
Томас паркуется через дорогу от дома Лэндри. Точная копия соседних, он расположен в стороне от дороги, и, хотя тротуара нет, подъездная дорожка большая и закругленная, благодаря чему детям есть где кататься на велосипедах и играть, не боясь попасть под машину. Джим и Мара Лэндри заходят в бар примерно раз в месяц. Мара любит вино – пино гриджио, а Джим – поклонник «Сэма Адамса» [13]. Обычно супруги сидят за столиком в углу, погрузившись в беседу и наслаждаясь обществом друг друга.
Томас вспоминает, как приятно было видеть, что муж и жена действительно общаются, а не пялятся каждый в свой стакан или телефон, а то и в экран телевизора, висящего на стене. В доме Лэндри загорается свет, и кто-то появляется в большом панорамном окне. Это Джим Лэндри.
Инстинктивно Томас пригибается на сиденье, но слишком поздно: его заметили. Джим Лэндри выпрямляет спину, словно внезапно насторожившись, складывает руки ковшиком и прижимается лбом к оконному стеклу, чтобы лучше видеть. Томас не хочет конфликтовать. Слишком много он повидал драк в барах, которых можно было бы избежать, если бы участники выпили на одну рюмку меньше или благоразумно ушли на несколько минут раньше.
Входная дверь распахивается, и Лэндри мчится по ступенькам с бейсбольной битой в руке. Томас успевает даже повернуть ключ зажигания, но Джим уже рвет на себя дверцу грузовика.
– Держись подальше от моей семьи! – рычит он низким, полным угрозы голосом. – Клянусь богом, снесу тебе башку, если еще раз к нам приблизишься.
Сердце у Томаса едва не выпрыгивает из груди, но ему удается захлопнуть дверь. Джунбери-стрит заканчивается тупиком, поэтому в лучшем случае можно что есть духу рвануть задним ходом. Но вместо этого он лихорадочно мчится к круглой площадке тупика, резко разворачивается на тротуаре и несется обратно по улице мимо Джима Лэндри, который сердито смотрит на него с лужайки.
Глупо было являться сюда, думает Томас. Джордин это ничем не поможет, а Лэндри только еще больше озлобит. Он бесцельно кружит по городу, чтобы сердце успокоилось, и вдруг понимает, что оказался рядом с железнодорожной станцией. Ну вот, а там-то ему что делать? Что он рассчитывает найти?
Наплевав на опасения, Томас подъезжает к заброшенному вокзалу, окна и двери которого наглухо заколочены, и ставит грузовик фарами на выезд, чтобы при необходимости быстро уехать. Открывает дверцу машины и окунается в прохладный утренний воздух, свойственный только апрелю: еще покусывающий холодком и бодрящий, но с обещанием теплых деньков впереди. Вокруг вокзала валяются куски раскрошившегося и вздыбившегося бетона, разруха слегка смягчена зарослями сорняков, которые долгие годы неукротимо пробивались сквозь осыпающиеся плиты.
Нет ни желтой ленты вокруг места преступления, ни полиции, ни зевак или прессы с их омерзительным любопытством. Только он. Томас осторожно выходит из грузовика, прекрасно понимая, что любой неосторожный шаг может закончиться сломанной лодыжкой или еще чем похуже. Вроде бы сзади слышится шорох гравия, и он оглядывается посмотреть, не идет ли еще кто, но вокруг пусто. Вот же дурень старый, говорит он себе, совсем свихнулся.
Он не был здесь много лет. С тех пор, как еще ребенком они с родителями садились на станции в поезд, чтобы через всю страну ехать в Пенсильванию в гости к родственникам. Вскоре после этого вокзал закрыли, а пути стали использовать исключительно для грузовых перевозок. Долгие годы ходили разговоры о том, что здание переоборудуют то ли в ресторан, то ли в музей, то ли еще во что, но все осталось по-прежнему. Жители Питча по какой-то неведомой причине склонны протестовать против любого прогресса еще до того, как он даже наметится.
Шеи касается холодный ветерок, слышится лязг металла о металл, Томас оборачивается и видит красные глаза опоссума, неуклюже ковыляющего по путям. Он смотрит на часы. Минут через двадцать должен пройти еще один товарняк. Четыре раза в день отсюда по городу разносится паровозный свисток, больше похожий на одинокий вопль в тумане, который сообщает добрым обитателям Питча, что по городу проезжают товарные вагоны и контейнеры, заполненные этанолом, удобрениями, зерном, камнем, песком или гравием.
Томас осматривает депо, брошенные товарные вагоны, акры колышущейся травы и рельсы, тянущиеся на тысячи миль во все стороны. Он устало осознает тщетность подобного «поиска сокровищ». Как человек семидесяти лет со слабым зрением, хлипкими суставами и ненадежным сердцем найдет что-нибудь полезное для расследования?
Но раз уж он здесь, осмотреться не помешает. Он вздыхает и, держась за грузовик, пробирается через разбитый бетон на ровную площадку. На бетонных блоках ржавым рядом выстроились три брошенных товарных вагона, и Томас узнает один из них, с эмблемой железнодорожной компании «Су лайн». Именно на его фоне три девчонки красовались, делая фото, на котором Джордин держит нож. Значит, внучка все же заходила на вокзал, думает Томас, хоть и была довольно далеко от того места на путях, где, как сообщали, произошло нападение.
Томас медленно продвигается вперед, не сводя глаз с земли. Попадаются монеты, банки из-под газировки, вон мелькнула сережка, но ничего интересного.
Томас подходит к рельсам и натыкается на большое рыжее пятно, растекшееся по гравию. Кровь, думает он. Должно быть, то самое место. Он представляет себе крохотулю Кору Лэндри, как она съеживается и, закрыв голову руками и пытается увернуться от ножа.
Желудок угрожающе бурчит, к горлу поднимается ком.
Нет. Джордин никак не могла этого сделать. Ни за что. Томасу виден кусочек поля, где в одном месте высокая трава притоптана. Там пробежали девочки или сам злодей? Скрытое за тысячами тонких стеблей идеальное укрытие в темноте, чтобы шпионить за тремя глупыми девчонками. За двумя, поправляется Томас. Джордин сказала, что здесь ее не было.
А ведь тут едва не погиб ребенок, вдруг окончательно, до самого донышка души осознает Томас – пожалуй, впервые с тех пор, как все началось. И теперь, рыская по этому печальному месту, он чувствует себя грязным, словно был соучастником мерзкого преступления.
Впрочем, так и есть, коль хорошенько подумать. Ранец Джордин с одеждой и обувью спрятал в дымоходе? Спрятал. А если, пытаясь защитить внучку, он только ухудшил ситуацию? Выставил девочку виноватой? Нужно вернуться домой, вытащить ранец и отнести в полицию. Там проведут необходимые тесты, изучат содержимое и докажут невиновность Джордин. Да, пора; надо все сделать правильно.
Солнце только начинает всходить, и утренняя роса еще цепляется за озимую пшеницу. Томас лезет в карман за ключами и вместе с ними выгребает несколько купюр. Деньги падают на землю, их уносит резким порывом ветра. Томас идет за ними в высокую траву и наклоняется, чтобы ухватить банкноту, застрявшую среди стеблей.
Его внимание привлекает металлический блеск, он раздвигает траву и обнаруживает маленькую книжечку с серебряным тиснением на обложке: «Дневник». Томас берет блокнот в руки, он влажный на ощупь и заляпан грязью.
Томас пролистывает страницы, исписанные явно девчачьим почерком, но солнце еще толком не взошло, света мало, ничего толком не разобрать. Томас извлекает из кармана телефон и освещает страницу экраном. Читает торопливо, словно боясь, как бы слова не растворились в скудном свете. Перед ним разворачивается история, от которой ему становится физически плохо. Его словно искупали в дерьме.