Рука уже действует лучше, и глаз я не потеряла. Лицо зажило, но остались шрамы. На прошлой неделе Кендалл, навещая меня, заявила, что беспокоиться не о чем: мол, со шрамами я выгляжу даже интересно, а когда вырасту, то смогу рассказывать об их происхождении любые истории, какие взбредут в голову. Поэтому теперь, встречая в нашей психушке новичка, я говорю, что попала в автомобильную аварию, или неудачно прыгнула с парашютом, или меня подрал медведь. Но если действительно хочу пообщаться, то рассказываю правду.
Иногда мне трудно вспомнить, что именно произошло той ночью. Было холодно, но я почти не мерзла, только немного волновалась. Меня пугала именно темнота. Я думала, Джозеф придет и заберет меня из Питча и мы туда больше никогда не вернемся.
Помню, повредила руку. Было очень больно. Джордин толкнула меня на рельсы, после того как я схватила ее за лямку ранца. Я жутко устала от ее издевательств, дразнилок и уловок. Вдобавок она меня разозлила, сказав, что Джозеф ненастоящий. Что все это было одной большой шуткой. И тогда мы что-то услышали. Шаги, а может, просто шум ветра.
Я надеялась, что это Джозеф идет за мной, как и обещал. Огляделась, но не увидела его. Джордин и Вайолет убежали, а я заметила на земле у ног нож. Его, должно быть, уронила Джордин. На секунду мне захотелось ее найти и ткнуть ножом, так я ее ненавидела.
Потом я кого-то заметила в высокой траве. Подумала, это Джозеф, но позже мне сказали, что я ошиблась. Что там был Гейб Шеннон, который участвовал в розыгрыше. А ведь он мне нравился когда-то. Самой не верится. Но в ту минуту я думала, что это Джозеф, и боялась, как бы он не ушел без меня. Я бы не вынесла, если бы после стольких писем и обещаний Уизер ушел, бросил меня и больше не вернулся. И что хуже всего, мне было страшно, как бы вместо меня он не забрал Джордин.
Я попыталась последовать за ним, но он убежал, и тогда я подумала, что все уже неважно. Мне суждено навсегда застрять здесь, в богом забытом Питче. Наш обмен сообщениями ничего не значил. И письма Джозефа ничего не значили. Он никогда меня не любил.
Дальше началось непонятное: я как будто вылетела из тела, совершенно оцепеневшего. Словно поднялась над собой. Со мной такое бывает, когда жизнь слишком усложняется и теряет смысл.
Мое тело взяло нож и вонзило себе в живот. Боль была ужасной, кровь хлестала, но тело не умирало. Я все еще была здесь, на этом свете. Колоть себя тело больше не смогло и молилось, чтобы меня переехал поезд, но поезда не было. Тогда оно принялось биться лицом и головой о рельсы и шпалы, надеясь, что мир погрузится во тьму. А сама я наблюдала за всем этим сверху.
Доктор Ким называет такой процесс деперсонализацией, но я считаю, что это самое настоящее безумие.
В психиатрическую больницу я в первый раз попала после того, как попыталась сорвать швы. Меня отправили в Грейлинг, и я пробыла там около месяца. Одна девочка, которую я встретила на этаже, сказала, что большинство пациентов выгоняют через несколько дней, и у меня, должно быть, здорово крыша поехала, раз я задержалась так надолго.
Во второй раз пришлось ехать в больницу в Де-Мойне, потому что свободных коек больше нигде не оказалось. Мама тогда ужасно разозлилась. То кричала на доктора, то умоляла отыскать клинику поближе к дому. Врач заявил, что ничего не поделаешь, с койками сложно и пациенты должны ехать туда, где есть места.
Из Де-Мойна меня выписали, сказав, что я достаточно здорова и могу ехать домой. Дома я пробыла около недели, хотя мало что помню об этом. Однажды посреди ночи мама обнаружила, что я в полной темноте стою на столе, прижавшись ухом к вентиляционному отверстию, и разговариваю с кем-то, хотя в комнате никого не было.
Именно тогда меня отправили в Институт психического здоровья в Клэйборне, Айова, где я и пребываю сегодня. Это закрытая психиатрическая лечебница для подростков, и в комнате отдыха мне иногда разрешают пользоваться ручкой, а если я действительно хорошо себя веду, то могу даже взять ножницы. И я стараюсь вести себя хорошо. Тогда получаешь больше привилегий.
В то время я думала, что лучше умереть, чем стать брошенной, забытой. Иногда подобные мысли возвращаются. Мне вспоминается собачий лай, или я вдруг вижу, как мимо пробегает Скиттлз. Да-да, знаю, что ее не существует. И никогда не существовало. Но иногда все равно ее вижу. И кое-что еще. Стараюсь не обращать внимания на эти видения и звуки, если могу, и никому про них не рассказываю, даже доктору Киму.
На сеансах с доктором Кимом мы не всегда говорим о той ночи и даже о Джозефе Уизере, но от лекарств, которые я принимаю, и бесед с психиатром мне становится лучше. Хоть и не всегда.
В прошлый раз, когда родные ко мне приезжали, Кендалл сказала, что мистер Довер уволился и уехал. А еще – что Джордин солгала в полиции и в итоге попала в большие неприятности; теперь ей нужно ходить к психологу и постоянно отмечаться у инспектора по условно-досрочному освобождению. Вайолет тоже уехала. Хорошо.
Кендалл обращается со мной как со сломанной куклой. Противно. Иногда даже хочется, чтобы она снова обзывала меня надоедой, как раньше. Сестра очень убивается, что они с Эмери притворялись Уизером. Жаль, что Кендалл пыталась покончить с собой. А иногда мне хочется, чтобы сестра вообще не навещала меня в больнице. Мы больше не знаем, как вести себя друг с другом, поэтому чаще всего ничего не делаем и ни о чем не говорим. Просто сидим молча.
Родители сами сказали мне, что судятся с доктором Гидеон. Они сочли, что она поступила непрофессионально, когда вовремя не предупредила нужных людей, что я общаюсь с человеком, который притворяется Джозефом Уизером. Папа объяснил, что доктор Гидеон допустила преступную халатность, поскольку не сумела меня защитить. Вот уж смешно. В таком случае родителям следует подать в суд и на самих себя.
Мама с папой передали адвокату мою медкарту и копию личного дневника, чтобы их использовали в судебном иске против доктора Гидеон. Надеюсь, родители проиграют. Доктор Гидеон мне нравилась. Думаю, она-то обо мне по-настоящему беспокоилась. Впрочем, кто знает.
Мама говорит, что они с отцом просто пытаются меня защитить. Но если раньше я думала, что родители слишком меня опекают, то ошибалась. Иногда родители могут быть совершенно беспомощными. Как и врачи с медсестрами. Компьютеры-то повсюду. Даже в больницах.
Благодарности
С каждым написанным мной романом я не перестаю поражаться щедрости людей, которые делятся со мной своим временем, талантами и знаниями.
Особую благодарность хочу передать Марку «Шефу» Далсингу, Эрику Уильямсу, Наталии Бласкович, Кариссе Гандерсон, Тине Уильямс и Меган Вюст. Без их опыта этот роман не был бы написан.
Спасибо моему агенту Марианне Мерола. Ее руководство и дружба очень много для меня значат. Также благодарю Генри Тайера и всех сотрудников Brandt & Hochman Literary Agents, Inc. за их незримые старания.
Низкий поклон моему редактору Эрике Имрани, которая к каждому роману подсказывает продуманные идеи и точные предложения. Мне очень нравятся наши беседы, сотрудничество и мозговые штурмы.
Спасибо также Эмеру Фландерсу, Натали Холлак и всей команде Harlequin, HarperCollins и Park Row: мне очень повезло, что все вы на моей стороне.
Благодарю Джейн Аугспургер и Грейс Гуденкауф за чтение ранних версий романа и бесценные отзывы.
Родители, Милтон и Патрисия Шмида, всегда служат мне самой прочной опорой – всему хорошему и правдивому я научилась у них. Благодарю их за дом, наполненный книгами, любовью, поддержкой и свободой воображения. Мои братья и сестры – Грег Шмида, Джейн Аугспургер, Милт Шмида, Молли Лугар и Патрик Шмида – для меня просто подарок судьбы. Лучших родственников и желать нельзя.
И, как всегда, сердечная благодарность моему мужу Скотту и детям Алексу, Энни и Грейс. Нет слов, чтобы выразить, как я вас всех люблю. Вы – мое благословение.